Лаганский Е. (Магазинер Е.М.). После убийства Распутина
Из прошлого. Лаганский Е. (Магазинер Е.М.). После убийства Распутина. // Новая Вечерняя Газета. Л., 1925. №236, 16.12, с. 4-5; №237, 17.12, с. 4; №238, 18.12, с. 4; №239, 19.12, с. 4.
См. также другую редакцию этого очерка: Лаганский Е. (Магазинер Е.М.). Как сжигали Распутина. // Огонек. М., 1926. №52 (196), 26.12, с. 2; М., 1927. №1 (197), 01.01, с. 11-12.
Первые дни февральской революции. Газеты не выходили. Вместо них организовавшийся при Гос. Думе комитет журналистов выпускает свои «Бюллетени», чисто информационного характера.
В помещение комитета часто заходили члены Думы и Временного правительства, поддерживая с журналистами тесную связь.
В первые дни революции, примерно 3—4 марта комитет посетил «сам» Керенский, заявив, что он пришел побеседовать «по весьма деликатному делу».
Временное правительство было озабочено, по словам Керенского, точным установлением места погребения убитого в декабре 1916 г. Г.Е. Распутина.
Труп Распутина был после убийства брошен в Невку, затем извлечен оттуда, таинственно увезен куда-то и, с мерами чрезвычайной предосторожности, где-то похоронен.
По этому поводу ходили самые невероятные слухи. По одной версии он был похоронен верными слугами царицы на одном из Петроградских кладбищ, по другой — увезен для той же цели на родину, в село Покровское Тобольской губернии, по третьей — в Царское Село, по четвертой — чуть ли не хранился, как драгоценная реликвия, набальзамированным где-то в личных апартаментах царицы.
Временное правительство опасалось, чтобы со временем обнаруженная могила Распутина не превратилась бы в место религиозного паломничества и память о нем в представлении темных невежественных масс не была бы окружена ореолом мученичества.
Труп Распутина, говорил А.Ф. Керенский журналистам, нужно было во что бы то ни стало найти и уничтожить. Поручить эту ответственную и деликатную работу профессиональным агентам розыска, еще преданным свергнутому самодержавию Временное правительство считало невозможным, а потому и обратилось к представителям печати с просьбой взять это щекотливое поручение на себя.
Несколько журналистов согласилось выполнить поручение Временного правительства. Каждый из нас составил себе собственную программу «действия» и мы решили начать розыски в разных направлениях.
Я решил отправиться за Московскую заставу, в Чесменскую богадельню для престарелых инвалидов войны, где по имевшимся у меня сведениям тело Распутина было подвергнуто вскрытию и где его обмывали и обряжали в роскошные одежды его осиротевшие, высокопоставленные почитательницы.
Рано утром 8 марта 1917 г. я помчался на автомобиле за Московскую заставу.
Появление автомобиля в Чесменской богадельне, в котором, кроме меня, находились сопровождавшие меня два революционных солдата с винтовками и красными нарукавниками,— произвело настоящий переполох во дворе этого мертвого дома. Через несколько минут все отощавшее и оборванное его население уже шепталось по углам о приезде из Петрограда «комиссаров Временного правительства».
Начальник богадельни, генерал Волховской, вертлявый старичек, с лисьей мордочкой и воровскими глазами, испытал при моем появлении нескрываемую тревогу.
Это было видно по его заискивающим бегающим глазкам и как бы «виноватой» готовности услужить. Рыльце у генерала было в пуху. О воровстве и хищениях, имевших место в богадельне, ходили анекдотические слухи. Он, видно, почуял во мне «ревизора». Но я сразу приступил к делу и потребовал от генерала откровенного рассказа обо всем, что ему было известно о пребывании тела Распутина во вверенной ему богадельне и о дальнейшей его судьбе. Волховской мне рассказал следующее:
В день находки трупа петроградский градоначальник, часа в 4 дня, запросил по телефону начальника богадельни ген. Волховского, имеется ли при инвалидном доме лазарет и на сколько кроватей? Узнав, что кроватей в лазарете 62, градоначальник осведомился, имеется ли также при лазарете часовня? Получив и на это утвердительный ответ, он сказал,— «тогда придется прислать вам одного утопленника».
Ген. Волховской поинтересовался узнать имя утопленника. Ему ответили:
— Распутин!!!
Оставалось, конечно, только беспрекословно повиноваться. Далее градоначальник пожелал узнать, имеется ли при часовне печь, у которой можно бы было отогреть замерзший труп. Выяснив, что богадельня с ее часовней удовлетворяют всем необходимым, по ритуалу, требованиям, градоначальник сообщил ген. Волховскому по телефону:
— Через час к вам приедет автомобиль с покойником. А то, знаете, неловко, что труп до сих пор лежит на берегу Невы.
Затем он попросил к телефону старшего врача богадельни, которому отдал распоряжение о необходимых для отогревания трупа приготовлениях.
Уже смеркалось, когда во двор инвалидного дома въехали две машины с чинами полиции и прокурорского надзора. Они привезли с собою два больших тюка, зашитых в рогожу. Как потом выяснилось, в одном из них находилась шуба покойника, которой почему-то чины власти и прокурорского надзора уделяли исключительное внимание. В другом тюке был труп «самого старца». Среди прибывших были и начальник сыскной полиции — Кирпичников и пристав того участка, в районе которого был извлечен из Невы Распутин — Касаткин.
Генералу Волховскому предъявили следующий документ:
Следователь по особо важным делам Середа отдал распоряжение старшему врачу богадельни отогреть труп не ранее, чем через два дня, дабы быстрое оттаивание его не повредило «драгоценным» тканям.
Положение самого трупа было таково: правая рука была вытянута кверху. Левая в полусогнутом состоянии также устремлялась кверху. Ноги были крепко обмотаны прочной бичевой. Рубашка на теле была поднята вверх и в таком положении замерзла, при чем открывала с правой стороны груди, в области легких, огнестрельную рану. На лбу зияло сквозное пулевое отверстие, а несколько сбоку, ближе к виску,— темно-багровая шишка.
Через час-два, после прибытия трупа, в богадельню прибыл пристав местного участка, который взял на себя наружное руководство церемониалом: расставили вдоль Московского шоссе и внутри охраны богадельни многочисленных агентов охранки и городовых. Наконец, приступили к оттаиванию трупа. Температуру в часовне довели до 20°, благодаря чему уже на следующий день удалось опустить у покойника руки. Это дало возможность ускорить вскрытие, назначенное на 21 декабря. В ночь с 20 на 21-е в богадельню были экстренно вызваны проф. Косоротов и чины полицейского и прокурорского надзора. Вскрытие, прежде всего, установило наличие в легких покойника воды, что свидетельствовало о том, что Распутин был брошен в Неву еще живым.
Во втором часу ночи Косоротов отделил от трупа его легкие, которые были тут же заспиртованы и несколько позже увезены вместе с телом.
Еще утром 20 декабря в богадельню приехали обе дочери Распутина, вместе с его секретаршей-приживалкой Акулиной Ильиничной Лапшинской.
«Дам» сопровождали два офицера, из которых один, с гордостью, именова себя женихом дочери Распутина, и еще один штатский.
Полиция сначала не допустила прибывших к трупу и, лишь после долгих уговоров и угроз, дочери «старца» со своими спутниками были допущены в часовню проститься с покойником.
Больше всех при этом причитала и надрывалась секретарша, потерявшая со смертью Распутина доходное место.
«Ай, ай, князь, за что ты его убил?!!»
Часа в четыре того же дня прибыл на автомобиле друг покойника епископ Исидор, по его словам, с целью отслужить панихиду по усопшему. Епископа сопровождал «осиротелый» аферист пресловутый Симанович и его выводок из двух сыновей. Однако, на этот раз, полиция «выдержала характер» и не допустила панихиды.
Никакие угрозы Царским Селом не подействовали на твердокаменных исполнителей приказа. Епископ бросился к телефону, чтобы поговорить с министром внутренних дел Протопоповым, но не застал его дома. На товарища министра угрозы Исидора, однако, не подействовали, ибо, по приказу царицы, к трупу никто не должен был допускаться.
Часов около 4 ночи, на 21 декабря, из Петрограда прибыл санитарный автомобиль, с переодетыми городовыми, которым и был вручен положенный в цинковый гроб труп Распутина, предварительно заколоченный в наружный деревянный ящик.
В течение всего этого дня в богадельню прибывали какие-то неизвестные лица, по преимуществу женщины, тщательно скрывавшие, под густыми вуалями и высокими воротниками меховых пальто, свою наружность. Уже к самому моменту выноса тела и погрузки его в автомобиль впопыхах примчалась на автомобиле сестра милосердия, по всем признакам Анна Вырубова. Она привезла с собою белье и белое покрывало для савана.
Ровно в 4 часа 20 мин. ночи, на 21 декабря, ящик с гробом вынесли, поставили в закрытый санитарный автомобиль и увезли... по направлению к Царскому Селу.
Я тотчас же отправился в дальнейший путь, в Царское Село.
Прибыв в б. резиденцию царя, я решил нанести официальный визит начальнику гарнизона, полковнику Кобылинскому. Начальник гарнизона явно не чувствовал под собою твердой почвы, имел нерешительный вид и, повидимому, и сам слабо верил в своей авторитет сред окружающих.
Мой вопрос его несколько удивил, но не надолго.
— Что? Могила Распутина? Да кто ее знает?! Разве это важно? У меня тут своих дел не обобраться! А вам Распутин? Ничего не знаю! Обратитесь к местым жителям. Там вернее...
— Но, ведь не может быть, чтобы вы, полковник, не слыхали, живя здесь непрерывно, каких-нибудь разговоров или толков на эту тему?!
— Ну, вот еще, стану я прислушиваться к сплетням,— отрезал категорически Кобылинский.
На этом разговор пришлось оборвать.
Я вспомнил еще об одном необходимом визите — коменданту города подполковнику Мацневу.
Я встретил его уже на улице, покидавшим свое управление. Он торопился куда-то, рассеянно выслушал меня и сказал:
— Да вы лучше всего обратитесь к капитану Климову, он этим делом тоже интересуется и, как я слышал сегодня, находится на верном пути. Да вот, кстати, и он сам.
К нам подошел и звякнул шпорами капитан Климов — небольшого роста розовый, кругленький человек в форме артиллерийского офицера.
Комендант оставил нас беседовать, а сам исчез.
— Еще до революции,— рассказал мне Климов,— он служил в той же воздушной батарее «для охраны императорской резиденции», командиром которой был, ненавистный солдатам, полковник Мальцев. Вернувшись с фронта в конце декабря, Климов заметил, что ежедневно на солдат его батареи Мальцев возлагает охрану каких-то лесных складов, расположенных у самого полотна железной дороги, удаленных, к слову сказать, от постов охраны на целых полверсты и принадлежавших к тому же какому-то..., о ужас, еврею.
Посты выставлялись близ расположения третьей батареи на самой опушке Александровского парка. Часовым разъяснялось, что их «священный долг» охранять «не щадя живота» какую-то мифическую «печь», помещающуюся, якобы, внутри строющейся деревянной часовни Серафимовского убежища, созидаемого А. Вырубовой на свои средства. Среди населения Царского Села ходили слухи о том, что Распутин погребен именно здесь и что в его погребении принимал участие и упомянутый полковник Мальцев.
Климов пришел к выводу, что разгадку всего этого сумбура и очевидных противоречий нужно искать где-то здесь — или по близости к часовне, или даже в ней самой.
В этом убеждало его еще и то обстоятельство, что неоднократно, в течение последних дней декабря 1916 г. и января и февраля 1917 г., гуляя и катаясь, обычно, по доселе гостеприимным для него аллеям Александровского парка, он встрчал царское семейство, в сопровождении Вырубовой, направлявшихся, по узкой тропинке, мимо «павильона императорской фотографии», к Вырубовской часовне.
Эта часовня в то время была лишь заложна, и окружающий ее район не представлял никакого интереса для столь необычных, вообще, интимных «высочайших» прогулок.
Во время таких встреч охранявшие царскую семью агенты охранки и дворцовой полиции торопливо и грозно предлагали всем посторонним, в том числе даже лицам, близким к двору, немедленно удалиться.
Смеркается. Вдоль бесконечной ограды Александровского дворца, ныне как бы вымершего, с редкими часовыми у ворот, мы спешим на автомобиле к предполагаемой могиле Распутина. Против «павильона императорской фотографии» останавливаемся. Дальше ехать нельзя. Отсюда двигаемся гуськом — я, Климов и несколько сопровождающих нас солдат воздушной батареи с кирками и мотыгами, по узкой, протоптанной царственными ногами дорожке в глубоком снегу.
Парк окончился. Перед нами — волнистая белая пелена, вплоть до самой железнодорожной линии. Вдали на горизонте темнеют постройки станции Александровской. На пригорке, у самой опушки, высится строющийся деревянный сруб будущей Серафимовской часовни. Постройка закончена наполовину. Выведены только деревянные стены 2-го этажа с темными пустыми глазницами, вместо окон. По деревянным доскам и балкам карабкаемся наверх, на второй этаж строения. Отсюда, через квадратное отверстие в полу, падаем вниз на дно на земляной пол будущей часовни.
Внутри совсем темно. Чиркнули спичку. Колеблется пламя мерцающих лучин и освещает мрачное, замороженное, низкое подземелье будущей кельи.
— По-моему, здесь!— уверенно бросает Климов.
— Что-ж, попробуем!..
Со звоном впиваются в глубоко промерзшую землю кирки солдат. Работа идет медленно. Нужно несколько часов, чтобы расковырять отверстие в поларшина глубины. Люди устали и ворчат.
— Зря только время теряем. Чего его лешего понесет сюда? Разве-ж это место для покойника?! Надо в парке искать, там скорее найдем...
Но Климов настойчив.
— Больше нигде ему не быть, как здесь. Надо поглубже взять.
Мы сняли фуражки и шинели и сами принялись за работу. Смущение начало овладевать мною. Солдаты бросили работу. И вдруг, в момент, когда мы были готовы последовать их примеру, характерный звук удара кирки о металл заставил нас приободриться и взяться за работу с удвоенной силой.
Еще несколько минут напряженного труда и мы уже различаем, при свете лучин, серый блеск металлической крышки гроба.
Откапываем лишь широкую, головную половину гроба. Вот она уже вся перед нами, на глубине 1½ аршина. Теперь остается только убедиться в содержимом гроба.
Еще несколько ударов киркой, и свинцовая крышка развернулась, как вскрытая килечницей коробка консервов, вместе с распоротым саваном из тончайшего полотна.
Покойник виден до груди. Дальше его тело скрыто толстым покровом земли. Нам остается только убедиться в личности покойника. Лицо его совершенно почернело. В темной, длинной, любовно расчесанной бороде и волосах — комья мерзлой земли. На лбу черное отверстие от пулевой раны, а на виске — темное пятно от удара. Со всех сторон торчат куски пакли и белые края разорванного кирками савана. Голова покоится на шелковой, кружевной, несомненно тоже «высокого» происхождения, подушке.
Вследствие темноты, в почерневшем лице покойника я затрудняюсь безошибочно определить именно Распутина, хотя и встречал его несколько раз в жизни. Тем более, что весьма осведомленные лица уверенно передавали, что труп Распутина был отправлен на его родину, в Сибирь. Мною овладевает сомнение, и глаза мои в этом мрачном склепе невольно ищут каких-нибудь бесспорных доказательств. И внезапно я их обретаю. Сомнений больше быть не может!!!
Под самой бородой, поверх сложенных на-крест рук покойника, я вижу, в полумраке колеблющегося пламени лучин, какой-то широкий, квадратный, блестящий предмет. Наклоняюсь со спичкой в руках и извлечаю оттуда небольшую деревянную икону богородицы, без всяких украшений и оправы. На белой, гладко состроганной оборотной стороне, как раз по-середине, под инеем, покрывающим дерево, видны какие-то письмена. Смахнул рукой иней и прочитал следующие, написанные от руки карандашем, слова:—
«Александра,
Ольга,
Татиана,
Анастасия,
Мария».
С левой стороны иконы, на той же стороне, в углу, датировано:
«Новгород, 11-е декабря 1916 года».
Эта дата напомнила мне о том, что в декабре царица с дочерьми посетила, с молитвенной целью, один из новгородских монастырей, где проживала какая-то выжившая из ума кликуша, очередная кандидатка в «святые». Оттуда, очевидно, царское семейство и привезло иконку в последний дар Распутину. В правом углу доски, все на той же оборотной стороне ее, сделана темная, полуанонимная надпись, как бы дрожащей рукой:—
«Анна».
Это инкогнито легко было раскрыть:
— Вырубова.
Икона, как самый бесспорный документ, на солдат производит большое впечатление. Слышны веселые, иронические замечания и не совсем лестные и цензурные шутки и остроты.
Капитан Климов обратился ко мне с просьбой отдать ему икону, для передачи коменданту Царского Села, подполковнику Мацневу, как исторический памятник эпохи, который, со временем, несомненно украсит соответствующий музей Революции. Как ни жалко расстаться с этим «документом» все же подчиняюсь справедливости просьбы, и историческая икона очутилась на груди капитана, под шинелью.
Через месяц я прочитал в «Русском Слове», с немалым изумлением, что некий инженер Беляев продал эту самую иконку каким-то американцам за... 30000 руб.
Было уже совсем темно, когда мы вылезли из холодного склепа.
Цель была достигнута. Оставалось только сообщить об этом заинтересованным лицам из Временного правительства. Я осуществил эту часть задачи позвонив по телефону, из ратуши, в Государственную Думу.
Позже, вернувшись в Гос. Думу, Керенский приказал по телефону начальнику гарнизона Царского Села Кобылинскому принять меры к срочному извлечению гроба с Распутиным из его временного убежища и самым тайным образом перевезти его в Петроград. Для этой цели гроб, в ту же ночь, вырыли из могилы, поместили в громадный ящик от рояля и, под видом музыкального инструмента, отправили в товарном вагоне в Петроград.
Здесь с вокзала ящик перевезли, с соблюдением строжайшей тайны, в придворные конюшни, на Конюшенной площади.
Спустя несколько дней после находки трупа Распутина ко мне в редакцию заявился солдат автомобильной роты, заявивший, что его смертельно давит некая тайна, большого политического и общественного интереса, от которой он, как честный гражданин, хочет избавиться.
Этот солдат оказался шофером Центрального гаража Красного Креста, Желобовским.
Шофер Желобовский рассказал нам о своей тайне, т.к. пожелал восстановить, для истории самодержавия, еще одно звено в сложной цепи Распутиниады.
19-го декабря, т.е. на следующий день после убийства Распутина, между 2 и 3 часами дня, в Центральный гараж Красного Креста (Ковенский, 5) явился пристав 2-го Литейного участка, Прямухин, и обратился к заведующему гаражем, инженеру Величко, с требованием предоставить в его, пристава, распоряжение, по приказу градоначальника Балка, закрытый санитарный автомобиль.
На автомобиле, вместе с шофером Желобовским, Прямухин прибыл в резерв столичной полиции на Гончарной ул. Шоферу Желобовскому было приказано ехать на Петровский остров.
Оставив автомобиль с шофером в стороне от места находки тела Распутина, чины полиции удалились к Неве и вскоре возвратились оттуда, везя на санках два обернутых в брезент и рогожу тюка. В одном из них находился труп Распутина.
Когда все было готово к отъезду, к автомобилю, запыхаясь, подбежал какой-то генерал и шопотом велел шоферу ехать в Чесменскую богадельню.
Позади, не отставая ни на шаг, мчались в открытом автомобиле помощник пристава 2-го Петроградского участка, Васильев, и начальник сыскной полиции Кирпичников.
В Чесменскую богадельню процессия прибыла почти в сумерки. На столе в часовне богадельни лежал труп одного из обитателей богадельни, глубокого старика-инвалида. Тело ждало своего погребения.
Но помощник пристава Васильев приказал немедленно «сбросить» труп на пол. Услужливые городовые исполнили приказание с такою готовностью и поспешностью, что голова старика с грохотом ударилась о каменные плиты часовни. На место старого воина любовно и старательно уложили царского фаворита.
По словам Желобовского, в эту памятную ночь всем церемониалом отпевания, омывания и облачения покойника распоряжалась, прибывшая из Царского Села, таинственная дама, в костюме сестры милосердия. Полная, высокая, шатенка, довольно некрасивая, лет 40,— это бала по одной версии Анна Вырубова, по второй — другая не менее пламенная почитательница старца — Головина («Мунька»).
Много огорчений претерпела «сестра» из-за отсутствия добровольцев, которые взялись бы за обмывание трупа.
Наконец, после долгих уговоров, а еще больше щедрых посулов, «сестре милосердия» удалось склонить на это «святое», по ее словам, дело какого-то неразборчивого конного стражника. Дело пошло быстрее, при чем стражник переворачивал с боку на бок тяжелое, грузное тело утопленника, а «сестра» его тщательно обмывала. После обмывания все та же неутомимая «сестра» принялась облачать труп в привезенные ею же части могильного туалета — шелковую рубаху, тканую серебром, черные брюки и носки.
Кто-то из чинов полиции предложил заботливой «сестре» ехать в Царское на другом, хотя и открытом, но менее тряском автомобиле. Но она истерически закричала:
— Нет, нет! Оставьте меня, я поеду только с ним,— и мужественно уселась, несмотря на мороз, рядом с шофером в санитарной карете.
Белел восток, когда санитарная карета, вместе со следовавшим за нею автомобилем с пятью городовыми в штатском, на полном ходу, вкатилась в открытые ворота Александровского дворца.
Через несколько минут езды по пустынному, темному дворцовому парку Желобовский заметил стоявшую посреди аллеи фигуру, в штатском пальто, делавшую ему отчаянные знаки — остановиться. Желобовский застопорил. На медленном ходу, неизвестный вскочил на подножку и оттуда направлял путь машины.
Наконец автомобиль был остановлен полковником Ломаном, в сопровождении трех неизвестных штатских. Ломан, с радостным нетерпением, встретил автомобиль возгласами:
— Приехали, наконец?! Ну, открывайте скорее. Дальше не поедете.
Вынесли гроб пять городовых, один околодочный и шофер Желобовский, которому было приказано полковником Ломаном принять участие в «работе». Рассуждать не приходилось.
Спотыкаясь, выбиваясь из сил под тяжестью тела и цинкового гроба, увязая в глубоком снегу и останавливаясь каждые две-три сажени, чтобы перевести дух, люди вынесли, наконец, гроб на описанное уже выше место постройки будущей часовни Серафимовского убежища.
Посреди очерченного сваями квадрата уже была приготовлена могила.
Начали приготовляться к опусканию гроба в вырытую могилу.
Но тут случилось непредвиденное: не хватило веревок. Посылать кого бы то ни было и куда бы то ни было за веревками полковник Ломан категорически запретил, и гроб пришлось опускать с напряжением всех человеческих сил на коротких веревках, рискуя каждую минуту выронить его из рук или перевернуть.
Ломан приказал зарывать могилу. Носильщики-городовые разошлись, получив за свой труд «чохом» сто рублей. «Сестра милосердия», вместе со штатскими, еще недолгое время оставалась у могилы. Этот страшный покойник, видимо, владел ею и за гробом.
Выведя городовых и шофера Желобовского за пределы Александровского парка, на дорогу, Ломан сделал им последнее краткое и внушительное наставление, чтобы обо всем виденном и слышанном в эту ночь «держать язык за зубами», упомянув, что за разбалтывание «таких государственных тайн» всем виновным грозит смертная казнь.
См. также другую редакцию этого очерка: Лаганский Е. (Магазинер Е.М.). Как сжигали Распутина. // Огонек. М., 1926. №52 (196), 26.12, с. 2; М., 1927. №1 (197), 01.01, с. 11-12.
I. «Щекотливое» поручение.
Первые дни февральской революции. Газеты не выходили. Вместо них организовавшийся при Гос. Думе комитет журналистов выпускает свои «Бюллетени», чисто информационного характера.
В помещение комитета часто заходили члены Думы и Временного правительства, поддерживая с журналистами тесную связь.
В первые дни революции, примерно 3—4 марта комитет посетил «сам» Керенский, заявив, что он пришел побеседовать «по весьма деликатному делу».
Временное правительство было озабочено, по словам Керенского, точным установлением места погребения убитого в декабре 1916 г. Г.Е. Распутина.
Труп Распутина был после убийства брошен в Невку, затем извлечен оттуда, таинственно увезен куда-то и, с мерами чрезвычайной предосторожности, где-то похоронен.
По этому поводу ходили самые невероятные слухи. По одной версии он был похоронен верными слугами царицы на одном из Петроградских кладбищ, по другой — увезен для той же цели на родину, в село Покровское Тобольской губернии, по третьей — в Царское Село, по четвертой — чуть ли не хранился, как драгоценная реликвия, набальзамированным где-то в личных апартаментах царицы.
Временное правительство опасалось, чтобы со временем обнаруженная могила Распутина не превратилась бы в место религиозного паломничества и память о нем в представлении темных невежественных масс не была бы окружена ореолом мученичества.
Труп Распутина, говорил А.Ф. Керенский журналистам, нужно было во что бы то ни стало найти и уничтожить. Поручить эту ответственную и деликатную работу профессиональным агентам розыска, еще преданным свергнутому самодержавию Временное правительство считало невозможным, а потому и обратилось к представителям печати с просьбой взять это щекотливое поручение на себя.
II. В Чесменской богадельне.
Несколько журналистов согласилось выполнить поручение Временного правительства. Каждый из нас составил себе собственную программу «действия» и мы решили начать розыски в разных направлениях.
Я решил отправиться за Московскую заставу, в Чесменскую богадельню для престарелых инвалидов войны, где по имевшимся у меня сведениям тело Распутина было подвергнуто вскрытию и где его обмывали и обряжали в роскошные одежды его осиротевшие, высокопоставленные почитательницы.
Рано утром 8 марта 1917 г. я помчался на автомобиле за Московскую заставу.
Появление автомобиля в Чесменской богадельне, в котором, кроме меня, находились сопровождавшие меня два революционных солдата с винтовками и красными нарукавниками,— произвело настоящий переполох во дворе этого мертвого дома. Через несколько минут все отощавшее и оборванное его население уже шепталось по углам о приезде из Петрограда «комиссаров Временного правительства».
Начальник богадельни, генерал Волховской, вертлявый старичек, с лисьей мордочкой и воровскими глазами, испытал при моем появлении нескрываемую тревогу.
Это было видно по его заискивающим бегающим глазкам и как бы «виноватой» готовности услужить. Рыльце у генерала было в пуху. О воровстве и хищениях, имевших место в богадельне, ходили анекдотические слухи. Он, видно, почуял во мне «ревизора». Но я сразу приступил к делу и потребовал от генерала откровенного рассказа обо всем, что ему было известно о пребывании тела Распутина во вверенной ему богадельне и о дальнейшей его судьбе. Волховской мне рассказал следующее:
III. Доставка трупа Распутина.
В день находки трупа петроградский градоначальник, часа в 4 дня, запросил по телефону начальника богадельни ген. Волховского, имеется ли при инвалидном доме лазарет и на сколько кроватей? Узнав, что кроватей в лазарете 62, градоначальник осведомился, имеется ли также при лазарете часовня? Получив и на это утвердительный ответ, он сказал,— «тогда придется прислать вам одного утопленника».
Ген. Волховской поинтересовался узнать имя утопленника. Ему ответили:
— Распутин!!!
Оставалось, конечно, только беспрекословно повиноваться. Далее градоначальник пожелал узнать, имеется ли при часовне печь, у которой можно бы было отогреть замерзший труп. Выяснив, что богадельня с ее часовней удовлетворяют всем необходимым, по ритуалу, требованиям, градоначальник сообщил ген. Волховскому по телефону:
— Через час к вам приедет автомобиль с покойником. А то, знаете, неловко, что труп до сих пор лежит на берегу Невы.
Затем он попросил к телефону старшего врача богадельни, которому отдал распоряжение о необходимых для отогревания трупа приготовлениях.
Уже смеркалось, когда во двор инвалидного дома въехали две машины с чинами полиции и прокурорского надзора. Они привезли с собою два больших тюка, зашитых в рогожу. Как потом выяснилось, в одном из них находилась шуба покойника, которой почему-то чины власти и прокурорского надзора уделяли исключительное внимание. В другом тюке был труп «самого старца». Среди прибывших были и начальник сыскной полиции — Кирпичников и пристав того участка, в районе которого был извлечен из Невы Распутин — Касаткин.
Генералу Волховскому предъявили следующий документ:
«Пристав 4-го участка Петроградской части. 19-го декабря. №41883.
Вследствие личного распоряжения военного министра, при сем препровождается труп Григория Распутина-Новых, впредль до распоряжения судебной власти. При нем будет полицейское охранение. Пристав Касаткин».
Следователь по особо важным делам Середа отдал распоряжение старшему врачу богадельни отогреть труп не ранее, чем через два дня, дабы быстрое оттаивание его не повредило «драгоценным» тканям.
Положение самого трупа было таково: правая рука была вытянута кверху. Левая в полусогнутом состоянии также устремлялась кверху. Ноги были крепко обмотаны прочной бичевой. Рубашка на теле была поднята вверх и в таком положении замерзла, при чем открывала с правой стороны груди, в области легких, огнестрельную рану. На лбу зияло сквозное пулевое отверстие, а несколько сбоку, ближе к виску,— темно-багровая шишка.
Через час-два, после прибытия трупа, в богадельню прибыл пристав местного участка, который взял на себя наружное руководство церемониалом: расставили вдоль Московского шоссе и внутри охраны богадельни многочисленных агентов охранки и городовых. Наконец, приступили к оттаиванию трупа. Температуру в часовне довели до 20°, благодаря чему уже на следующий день удалось опустить у покойника руки. Это дало возможность ускорить вскрытие, назначенное на 21 декабря. В ночь с 20 на 21-е в богадельню были экстренно вызваны проф. Косоротов и чины полицейского и прокурорского надзора. Вскрытие, прежде всего, установило наличие в легких покойника воды, что свидетельствовало о том, что Распутин был брошен в Неву еще живым.
Во втором часу ночи Косоротов отделил от трупа его легкие, которые были тут же заспиртованы и несколько позже увезены вместе с телом.
IV. Таинственные посетители.
Еще утром 20 декабря в богадельню приехали обе дочери Распутина, вместе с его секретаршей-приживалкой Акулиной Ильиничной Лапшинской.
«Дам» сопровождали два офицера, из которых один, с гордостью, именова себя женихом дочери Распутина, и еще один штатский.
Полиция сначала не допустила прибывших к трупу и, лишь после долгих уговоров и угроз, дочери «старца» со своими спутниками были допущены в часовню проститься с покойником.
Больше всех при этом причитала и надрывалась секретарша, потерявшая со смертью Распутина доходное место.
«Ай, ай, князь, за что ты его убил?!!»
Часа в четыре того же дня прибыл на автомобиле друг покойника епископ Исидор, по его словам, с целью отслужить панихиду по усопшему. Епископа сопровождал «осиротелый» аферист пресловутый Симанович и его выводок из двух сыновей. Однако, на этот раз, полиция «выдержала характер» и не допустила панихиды.
Никакие угрозы Царским Селом не подействовали на твердокаменных исполнителей приказа. Епископ бросился к телефону, чтобы поговорить с министром внутренних дел Протопоповым, но не застал его дома. На товарища министра угрозы Исидора, однако, не подействовали, ибо, по приказу царицы, к трупу никто не должен был допускаться.
Часов около 4 ночи, на 21 декабря, из Петрограда прибыл санитарный автомобиль, с переодетыми городовыми, которым и был вручен положенный в цинковый гроб труп Распутина, предварительно заколоченный в наружный деревянный ящик.
В течение всего этого дня в богадельню прибывали какие-то неизвестные лица, по преимуществу женщины, тщательно скрывавшие, под густыми вуалями и высокими воротниками меховых пальто, свою наружность. Уже к самому моменту выноса тела и погрузки его в автомобиль впопыхах примчалась на автомобиле сестра милосердия, по всем признакам Анна Вырубова. Она привезла с собою белье и белое покрывало для савана.
Ровно в 4 часа 20 мин. ночи, на 21 декабря, ящик с гробом вынесли, поставили в закрытый санитарный автомобиль и увезли... по направлению к Царскому Селу.
IV [sic!]. Царское Село.
Я тотчас же отправился в дальнейший путь, в Царское Село.
Прибыв в б. резиденцию царя, я решил нанести официальный визит начальнику гарнизона, полковнику Кобылинскому. Начальник гарнизона явно не чувствовал под собою твердой почвы, имел нерешительный вид и, повидимому, и сам слабо верил в своей авторитет сред окружающих.
Мой вопрос его несколько удивил, но не надолго.
— Что? Могила Распутина? Да кто ее знает?! Разве это важно? У меня тут своих дел не обобраться! А вам Распутин? Ничего не знаю! Обратитесь к местым жителям. Там вернее...
— Но, ведь не может быть, чтобы вы, полковник, не слыхали, живя здесь непрерывно, каких-нибудь разговоров или толков на эту тему?!
— Ну, вот еще, стану я прислушиваться к сплетням,— отрезал категорически Кобылинский.
На этом разговор пришлось оборвать.
Я вспомнил еще об одном необходимом визите — коменданту города подполковнику Мацневу.
Я встретил его уже на улице, покидавшим свое управление. Он торопился куда-то, рассеянно выслушал меня и сказал:
— Да вы лучше всего обратитесь к капитану Климову, он этим делом тоже интересуется и, как я слышал сегодня, находится на верном пути. Да вот, кстати, и он сам.
К нам подошел и звякнул шпорами капитан Климов — небольшого роста розовый, кругленький человек в форме артиллерийского офицера.
Комендант оставил нас беседовать, а сам исчез.
— Еще до революции,— рассказал мне Климов,— он служил в той же воздушной батарее «для охраны императорской резиденции», командиром которой был, ненавистный солдатам, полковник Мальцев. Вернувшись с фронта в конце декабря, Климов заметил, что ежедневно на солдат его батареи Мальцев возлагает охрану каких-то лесных складов, расположенных у самого полотна железной дороги, удаленных, к слову сказать, от постов охраны на целых полверсты и принадлежавших к тому же какому-то..., о ужас, еврею.
Посты выставлялись близ расположения третьей батареи на самой опушке Александровского парка. Часовым разъяснялось, что их «священный долг» охранять «не щадя живота» какую-то мифическую «печь», помещающуюся, якобы, внутри строющейся деревянной часовни Серафимовского убежища, созидаемого А. Вырубовой на свои средства. Среди населения Царского Села ходили слухи о том, что Распутин погребен именно здесь и что в его погребении принимал участие и упомянутый полковник Мальцев.
Климов пришел к выводу, что разгадку всего этого сумбура и очевидных противоречий нужно искать где-то здесь — или по близости к часовне, или даже в ней самой.
В этом убеждало его еще и то обстоятельство, что неоднократно, в течение последних дней декабря 1916 г. и января и февраля 1917 г., гуляя и катаясь, обычно, по доселе гостеприимным для него аллеям Александровского парка, он встрчал царское семейство, в сопровождении Вырубовой, направлявшихся, по узкой тропинке, мимо «павильона императорской фотографии», к Вырубовской часовне.
Эта часовня в то время была лишь заложна, и окружающий ее район не представлял никакого интереса для столь необычных, вообще, интимных «высочайших» прогулок.
Во время таких встреч охранявшие царскую семью агенты охранки и дворцовой полиции торопливо и грозно предлагали всем посторонним, в том числе даже лицам, близким к двору, немедленно удалиться.
V. По верным следам.
Смеркается. Вдоль бесконечной ограды Александровского дворца, ныне как бы вымершего, с редкими часовыми у ворот, мы спешим на автомобиле к предполагаемой могиле Распутина. Против «павильона императорской фотографии» останавливаемся. Дальше ехать нельзя. Отсюда двигаемся гуськом — я, Климов и несколько сопровождающих нас солдат воздушной батареи с кирками и мотыгами, по узкой, протоптанной царственными ногами дорожке в глубоком снегу.
Парк окончился. Перед нами — волнистая белая пелена, вплоть до самой железнодорожной линии. Вдали на горизонте темнеют постройки станции Александровской. На пригорке, у самой опушки, высится строющийся деревянный сруб будущей Серафимовской часовни. Постройка закончена наполовину. Выведены только деревянные стены 2-го этажа с темными пустыми глазницами, вместо окон. По деревянным доскам и балкам карабкаемся наверх, на второй этаж строения. Отсюда, через квадратное отверстие в полу, падаем вниз на дно на земляной пол будущей часовни.
Внутри совсем темно. Чиркнули спичку. Колеблется пламя мерцающих лучин и освещает мрачное, замороженное, низкое подземелье будущей кельи.
— По-моему, здесь!— уверенно бросает Климов.
— Что-ж, попробуем!..
Со звоном впиваются в глубоко промерзшую землю кирки солдат. Работа идет медленно. Нужно несколько часов, чтобы расковырять отверстие в поларшина глубины. Люди устали и ворчат.
— Зря только время теряем. Чего его лешего понесет сюда? Разве-ж это место для покойника?! Надо в парке искать, там скорее найдем...
Но Климов настойчив.
— Больше нигде ему не быть, как здесь. Надо поглубже взять.
Мы сняли фуражки и шинели и сами принялись за работу. Смущение начало овладевать мною. Солдаты бросили работу. И вдруг, в момент, когда мы были готовы последовать их примеру, характерный звук удара кирки о металл заставил нас приободриться и взяться за работу с удвоенной силой.
Еще несколько минут напряженного труда и мы уже различаем, при свете лучин, серый блеск металлической крышки гроба.
Откапываем лишь широкую, головную половину гроба. Вот она уже вся перед нами, на глубине 1½ аршина. Теперь остается только убедиться в содержимом гроба.
Еще несколько ударов киркой, и свинцовая крышка развернулась, как вскрытая килечницей коробка консервов, вместе с распоротым саваном из тончайшего полотна.
VI. Распутин в гробу.
Покойник виден до груди. Дальше его тело скрыто толстым покровом земли. Нам остается только убедиться в личности покойника. Лицо его совершенно почернело. В темной, длинной, любовно расчесанной бороде и волосах — комья мерзлой земли. На лбу черное отверстие от пулевой раны, а на виске — темное пятно от удара. Со всех сторон торчат куски пакли и белые края разорванного кирками савана. Голова покоится на шелковой, кружевной, несомненно тоже «высокого» происхождения, подушке.
Вследствие темноты, в почерневшем лице покойника я затрудняюсь безошибочно определить именно Распутина, хотя и встречал его несколько раз в жизни. Тем более, что весьма осведомленные лица уверенно передавали, что труп Распутина был отправлен на его родину, в Сибирь. Мною овладевает сомнение, и глаза мои в этом мрачном склепе невольно ищут каких-нибудь бесспорных доказательств. И внезапно я их обретаю. Сомнений больше быть не может!!!
VII. «Чудотворная икона».
Под самой бородой, поверх сложенных на-крест рук покойника, я вижу, в полумраке колеблющегося пламени лучин, какой-то широкий, квадратный, блестящий предмет. Наклоняюсь со спичкой в руках и извлечаю оттуда небольшую деревянную икону богородицы, без всяких украшений и оправы. На белой, гладко состроганной оборотной стороне, как раз по-середине, под инеем, покрывающим дерево, видны какие-то письмена. Смахнул рукой иней и прочитал следующие, написанные от руки карандашем, слова:—
«Александра,
Ольга,
Татиана,
Анастасия,
Мария».
С левой стороны иконы, на той же стороне, в углу, датировано:
«Новгород, 11-е декабря 1916 года».
Эта дата напомнила мне о том, что в декабре царица с дочерьми посетила, с молитвенной целью, один из новгородских монастырей, где проживала какая-то выжившая из ума кликуша, очередная кандидатка в «святые». Оттуда, очевидно, царское семейство и привезло иконку в последний дар Распутину. В правом углу доски, все на той же оборотной стороне ее, сделана темная, полуанонимная надпись, как бы дрожащей рукой:—
«Анна».
Это инкогнито легко было раскрыть:
— Вырубова.
Икона, как самый бесспорный документ, на солдат производит большое впечатление. Слышны веселые, иронические замечания и не совсем лестные и цензурные шутки и остроты.
Капитан Климов обратился ко мне с просьбой отдать ему икону, для передачи коменданту Царского Села, подполковнику Мацневу, как исторический памятник эпохи, который, со временем, несомненно украсит соответствующий музей Революции. Как ни жалко расстаться с этим «документом» все же подчиняюсь справедливости просьбы, и историческая икона очутилась на груди капитана, под шинелью.
Через месяц я прочитал в «Русском Слове», с немалым изумлением, что некий инженер Беляев продал эту самую иконку каким-то американцам за... 30000 руб.
Было уже совсем темно, когда мы вылезли из холодного склепа.
Цель была достигнута. Оставалось только сообщить об этом заинтересованным лицам из Временного правительства. Я осуществил эту часть задачи позвонив по телефону, из ратуши, в Государственную Думу.
Позже, вернувшись в Гос. Думу, Керенский приказал по телефону начальнику гарнизона Царского Села Кобылинскому принять меры к срочному извлечению гроба с Распутиным из его временного убежища и самым тайным образом перевезти его в Петроград. Для этой цели гроб, в ту же ночь, вырыли из могилы, поместили в громадный ящик от рояля и, под видом музыкального инструмента, отправили в товарном вагоне в Петроград.
Здесь с вокзала ящик перевезли, с соблюдением строжайшей тайны, в придворные конюшни, на Конюшенной площади.
Спустя несколько дней после находки трупа Распутина ко мне в редакцию заявился солдат автомобильной роты, заявивший, что его смертельно давит некая тайна, большого политического и общественного интереса, от которой он, как честный гражданин, хочет избавиться.
Этот солдат оказался шофером Центрального гаража Красного Креста, Желобовским.
Шофер Желобовский рассказал нам о своей тайне, т.к. пожелал восстановить, для истории самодержавия, еще одно звено в сложной цепи Распутиниады.
19-го декабря, т.е. на следующий день после убийства Распутина, между 2 и 3 часами дня, в Центральный гараж Красного Креста (Ковенский, 5) явился пристав 2-го Литейного участка, Прямухин, и обратился к заведующему гаражем, инженеру Величко, с требованием предоставить в его, пристава, распоряжение, по приказу градоначальника Балка, закрытый санитарный автомобиль.
На автомобиле, вместе с шофером Желобовским, Прямухин прибыл в резерв столичной полиции на Гончарной ул. Шоферу Желобовскому было приказано ехать на Петровский остров.
Оставив автомобиль с шофером в стороне от места находки тела Распутина, чины полиции удалились к Неве и вскоре возвратились оттуда, везя на санках два обернутых в брезент и рогожу тюка. В одном из них находился труп Распутина.
Когда все было готово к отъезду, к автомобилю, запыхаясь, подбежал какой-то генерал и шопотом велел шоферу ехать в Чесменскую богадельню.
Позади, не отставая ни на шаг, мчались в открытом автомобиле помощник пристава 2-го Петроградского участка, Васильев, и начальник сыскной полиции Кирпичников.
В Чесменскую богадельню процессия прибыла почти в сумерки. На столе в часовне богадельни лежал труп одного из обитателей богадельни, глубокого старика-инвалида. Тело ждало своего погребения.
Но помощник пристава Васильев приказал немедленно «сбросить» труп на пол. Услужливые городовые исполнили приказание с такою готовностью и поспешностью, что голова старика с грохотом ударилась о каменные плиты часовни. На место старого воина любовно и старательно уложили царского фаворита.
VIII. «Анька» или «Мунька»?.
По словам Желобовского, в эту памятную ночь всем церемониалом отпевания, омывания и облачения покойника распоряжалась, прибывшая из Царского Села, таинственная дама, в костюме сестры милосердия. Полная, высокая, шатенка, довольно некрасивая, лет 40,— это бала по одной версии Анна Вырубова, по второй — другая не менее пламенная почитательница старца — Головина («Мунька»).
Много огорчений претерпела «сестра» из-за отсутствия добровольцев, которые взялись бы за обмывание трупа.
Наконец, после долгих уговоров, а еще больше щедрых посулов, «сестре милосердия» удалось склонить на это «святое», по ее словам, дело какого-то неразборчивого конного стражника. Дело пошло быстрее, при чем стражник переворачивал с боку на бок тяжелое, грузное тело утопленника, а «сестра» его тщательно обмывала. После обмывания все та же неутомимая «сестра» принялась облачать труп в привезенные ею же части могильного туалета — шелковую рубаху, тканую серебром, черные брюки и носки.
Кто-то из чинов полиции предложил заботливой «сестре» ехать в Царское на другом, хотя и открытом, но менее тряском автомобиле. Но она истерически закричала:
— Нет, нет! Оставьте меня, я поеду только с ним,— и мужественно уселась, несмотря на мороз, рядом с шофером в санитарной карете.
IX. Как хоронили Распутина.
Белел восток, когда санитарная карета, вместе со следовавшим за нею автомобилем с пятью городовыми в штатском, на полном ходу, вкатилась в открытые ворота Александровского дворца.
Через несколько минут езды по пустынному, темному дворцовому парку Желобовский заметил стоявшую посреди аллеи фигуру, в штатском пальто, делавшую ему отчаянные знаки — остановиться. Желобовский застопорил. На медленном ходу, неизвестный вскочил на подножку и оттуда направлял путь машины.
Наконец автомобиль был остановлен полковником Ломаном, в сопровождении трех неизвестных штатских. Ломан, с радостным нетерпением, встретил автомобиль возгласами:
— Приехали, наконец?! Ну, открывайте скорее. Дальше не поедете.
Вынесли гроб пять городовых, один околодочный и шофер Желобовский, которому было приказано полковником Ломаном принять участие в «работе». Рассуждать не приходилось.
Спотыкаясь, выбиваясь из сил под тяжестью тела и цинкового гроба, увязая в глубоком снегу и останавливаясь каждые две-три сажени, чтобы перевести дух, люди вынесли, наконец, гроб на описанное уже выше место постройки будущей часовни Серафимовского убежища.
Посреди очерченного сваями квадрата уже была приготовлена могила.
Начали приготовляться к опусканию гроба в вырытую могилу.
Но тут случилось непредвиденное: не хватило веревок. Посылать кого бы то ни было и куда бы то ни было за веревками полковник Ломан категорически запретил, и гроб пришлось опускать с напряжением всех человеческих сил на коротких веревках, рискуя каждую минуту выронить его из рук или перевернуть.
Ломан приказал зарывать могилу. Носильщики-городовые разошлись, получив за свой труд «чохом» сто рублей. «Сестра милосердия», вместе со штатскими, еще недолгое время оставалась у могилы. Этот страшный покойник, видимо, владел ею и за гробом.
Выведя городовых и шофера Желобовского за пределы Александровского парка, на дорогу, Ломан сделал им последнее краткое и внушительное наставление, чтобы обо всем виденном и слышанном в эту ночь «держать язык за зубами», упомянув, что за разбалтывание «таких государственных тайн» всем виновным грозит смертная казнь.