Триумф балагура. Юмор Бориса Ельцина

30 лет назад Борис Ельцин перехватил власть в Советском Союзе и заодно запустил механизм его распада. С третьего раза съезд народных депутатов России с небольшим перевесом избрал его председателем Верховного Совета РСФСР.

Это был настоящий политический детектив, за которым советский народ следил в прямом телеэфире. Горбачёв был там, где ему положено — в заокеанском турне. Конец мая выдался пасмурный. Избирали председателя президиума Верховного Совета РСФСР — почти президента. Для победы нужно было набрать 531 голос из 1060-ти.

В народе были уверены в победе Ельцина — самого популярного на тот момент политика страны. Считалось, что он бросил вызов изрядно и почти всем надоевшему Горбачёву. Ельцина в то время поддерживали люди разных воззрений — от крайне либеральных до крайне коммунистических.

Но на съезде у него появился неожиданный противник — Иван Полозков, первый секретарь Краснодарского крайкома, весьма успешный партократ. Журналисты “демократического направления” сразу ухватились за его отчество — Кузьмич. В нём видели нечто зловещее, реакционное. Быть Кузьмичом в 1990 году было, кажется, хуже, чем Виссарионовичем. А всё из-за того, что этим отчеством красовался главный супротивник Перестройки — Егор Лигачёв. Но поначалу серьёзного “бойца” в Полозкове не видели. Очкастый, сутуловатый, оратор бедовый… Слишком простоват для высокого поста.

У Ивана Кузьмича

Брови, как у Ильича.

Он к Олимпу рвётся рьяно,

И позиции крепки —

Не у каждого Ивана

В президентах земляки. —

Написал тогда какой-то остряк. Но не такие уж они с Горбачёвым и земляки. Михал Сергеич — потомственный ставрополец, а Полозков — курянин, лишь пять лет проработавший в Краснодаре. Разве что оба — южане, по российским меркам. Несомненно лишь то, что до мая 1990 года мало кто за пределами Курска и Краснодара слыхал о Полозкове.

Тем сенсационнее были результаты выборов: Ельцин — 497 голосов, Полозков — 473. Почти ничья и уж точно не победа Ельцина. А выдвигаться каждый из депутатов мог только трижды. Через два дня, во втором туре Ельцин получил 503 голоса, а Иван Кузьмич — 458. Оба потратили по две попытки, но до победного результата не дотянулись.

Наконец, из очередного Рейкъявика вернулся Горбачёв. Он выступил перед российскими депутатами крайне невнятно, но казалось, что победа Ельцина — этого “популиста” — для него нежелательна. Что дальше? Если бы Ельцин с Полозковым снова не выявили победителя — выдвигать пришлось бы других политиков, и Ельцин был бы нейтрализован. Но Горбачёв решил иначе. Полозкова убедили снять свою кандидатуру и вместо него выдвинули Александра Власова — на вид более респектабельного товарища, который был в то время председателем Совета Министров РСФСР, а до этого держал в руках портфель министра внутренних дел России. То есть, мог рассматриваться в качестве “сильной руки” Но в этом и была его проблема: правительства — любого уровня — тогда обвиняли во всех экономических провалах перестройки. Но, если бы он сыграл с Ельциным “вничью” — у Полозкова оставалась бы ещё одна попытка! Правда, сам Иван Кузьмич убеждён, что одолел бы Ельцина в первом туре — и Горбачёв именно этого испугался. Но это звучит не слишком достоверно.

Ельцин дуэль с Власовым выиграл более-менее убедительно: 535 — 467. 535 — это больше, чем 531. Помогли многотысячные демонстрации, скандировавшие: “Ель-цин! Ель-цин!” И Борис Николаевич принимал поздравления. Потом его принял Горбачёв. На пресс-конференции журналист спросил Ельцина: “Вы признали друг друга?”. 

Он ответил грубоватой шуткой: “В чём признали? Во взаимной любви? Нет!”. А потом рубанул: “Горбачёв признал, что я председатель Верховного Совета России и что Россия пойдёт самостоятельным путём. Он, по-моему, понял, что никогда не сумеет ни “сдвинуть” меня, ни поставить на колени. У меня давно исчез страх перед ним”.

Народ постепенно привыкал к балагурству нового лидера, казавшегося таким неотёсанным и таким обаятельным. Через год он стал президентом, через полтора — единовластным правителем страны. И нам не грех вспомнить о нём, а прежде всего — о контурах его юмора.

Кем был Ельцин к маю 1990 года? Бывший кандидат в члены Политбюро, бывший первый секретарь МГК КПСС, вроде бы вычеркнутый Горбачёвым из большой политики, но вернувшийся туда с мандатом депутата. Герой демократических митингов на Манежной и в Лужниках. Автор (в известной степени, конечно) книги “Исповедь на заданную тему”, которую зачитывали даже по “вражеским голосам”.

А что было раньше? В начале 1980-х он входил в число самых перспективных партийных функционеров. Как-никак, в 45 лет, в 1976 году, Борис Ельцин возглавил одну из главных промышленных областей России — Свердловскую. “Любое задание начальства он разобьётся в лепёшку, но выполнит”, — такая слава ходила о нём в то время.

Видимо, Ельцин не входил в число партийных бонз, на которых, в первую очередь, рассчитывал Михаил Горбачёв после прихода к власти в марте 1985 года. Но Горбачёв был многим обязан Егору Лигачёву, который и в андроповские, и в черненковские времена стал ключевой фигурой в секретариате ЦК. Позже Егор Кузьмич каялся в том, что вытащил Ельцина в Москву…Правда, надменный Горбачёв сразу дал понять, что не слишком доверяет пылкому уральцу и только присматривается к нему. Ельцин был не первым секретарём Свердловского обкома, перелетевшим на московскую Старую площадь. Но Горбачёв предоставил ему смехотворно мелкую должность — зав. Отделом строительства ЦК КПСС. И Ельцин даже не хотел ради такой перспективы бросать родной Свердловск. Но через полгода энергичного партийца рекомендовали избрать первым секретарём МГК КПСС. А неофициально он получил титул “прораба перестройки”.

В то время он, бывало, встречался и с Полозковым — отдыхая под Сочи. Иван Кузьмич — человек непьющий, это и помогло его “взлёту” в 1985-м. Но угощать Ельцина приходилось… Борис Николаевич пил “беленькую”, а Кузьмич — разбавленный коньячок из графина. Ельцин принюхивался: вроде не обманывает его этот трезвенник. По крайней мере, примерно так рассказывал Полозков в своём единственном человечном интервью — Олегу Кашину в 2008 году.

Потом — громкий, но почти подковёрный скандал, отставка, опала и возвращение в образе депутата, одного из лидеров демократической Межрегиональной группы, самой модной в московском Доме кино. Будучи депутатом, Ельцин попал в странную ситуацию. Упал с моста — по-видимому, по пути на свидание. Возможно, деловое. Но говорили, что шёл туда Ельцин с цветами.

На очередном митинге он витийствовал: “Специально в КГБ собрали совещание, чтобы дать указание распространять слухи, что Ельцин где-то напился, где-то с женщинами гулял. Они перешли уже все рамки, когда уже эта злость, видимо, затмила разум, затмила разумные действия. Их озлобленность не имеет границ, она уже перешла в явную травлю, чтобы скомпрометировать, дискредитировать депутата, который давно им, так сказать, как кость в горле, которая торчит у них, понимаешь, как гвоздь”. Это слова борца. Но в то же время — и готовый монолог Петрушки из русского балагана. Недаром нашлись шутники (явно именно шутники), которые возле того самого моста пытались поставить мемориальную доску с надписью: “С этого моста упал первый президент России Б. Н. Ельцин”. Впрочем, тогда он ещё не был президентом.

Он любил посмеяться. Иногда — издевательски, когда в поле зрения попадал поверженный противник. Иногда — открыто, по-клоунски, как истинный простецкий балагур.

Когда-то, а вообще-то не столь давно, в 1988 году, на XIX Всесоюзной партконференции, Лигачёв произнёс с трибуны: “Ты, Борис, не прав!”. Вообще-то, он сформулировал эту мысль слегка иначе, но в народной памяти, в анекдотах, в политическом языке она осталась именно в такой формулировке. Ельцин эту репризку тоже запомнил — и она всегда смешила его.  При виде любого Бориса (будь то Немцов или Березовский) он повторял эту фразу…  А поклонники Ельцина — кооператоры — понаделали тогда значков “Борис, ты прав!”. И их действительно добровольно носили тысячи людей.

Как большинство крупных политиков, он был артистичен. И, если Горбачёв был типичным героем-любовником, как-никак, в юности Звездича на сцене игрывал, то Ельцин был богатырём комического образа. Каждый, кто проводил с Борисов Николаевичем свободное время, вспоминает о его склонностях к песням, шуткам, к игре на ложках и даже танцам. Собственно говоря, его танцы видел весь мир. И, как положено русскому человеку, он выражал в хореографии не только положительные эмоции, но и отчаяние. Так случилось в Германии в 1994 году, во дни вывода Группы советских войск.

Скверно тогда было в России. Армия, несмотря на почти обнулённый военный бюджет, вынуждена была сражаться в Чечне.  Именно тогда Ельцин размашисто дирижировал оркестром, пел “Калинку”, пританцовывал. Конечно, был крепко пьян. Торжествующий Гельмут Коль, постоянно попадавшийся ему на глаза в тот день, никогда не был другом России. Ельцин это осознавал. И в глубине души понимал, что вывод войск из Германии — это стыд и позор. Но называл канцлера другом, изображал радушие и даже в мемуарах (которые, впрочем, он, конечно, писал не самостоятельно) порассуждал о доверительных отношениях, которые между ними установились. И танцевал.

В тот год только и оставалось, что танцевать и куражиться в стиле “пропадай, моя телега”. Летом 1994 году, во время визита в Красноярск, Ельцину устроили речные катания по Енисею. Выпили все изрядно. Пресс-секретарь президента Вячеслав Костиков — эдакая новодельная карикатура на наркоминдела Чичерина — стал приставать к патрону с назойливыми шутками. Ельцин в ответ тоже решил пошутить и приказал своим тиунам выбросить Костикова за борт. Что и было сделано. Александр Коржаков, конечно, в своих книгах много нафантазировал, но этот эпизод известен и из других источников. Потом Костикова, почти не умевшего плавать, конечно, выловили, подняли на борт и отпоили водкой. Вроде бы — грубая выходка, даже на клоунскую репризу не тянет. Просто блажь распоясавшегося царька. Но и у этой истории имеется второе дно. Незадолго до этого в окружении Костикова кто-то кого-то выбросил из окна или сам выбросился. Тёмная была история. И Ельцин “отыграл” её на палубе теплохода.

Он избегал многолюдных политических дискуссий. Предпочитал оставаться один на один с камерой, реже — со специально избранным собеседником — таким, как журналист Евгений Киселёв или режиссер Эльдар Рязанов. И его любимым (а в последние годы — единственным) полемическим приёмом была затяжная пауза с загадочной улыбкой. Она выражала многое. В том числе — и его грозный нрав. И то, что грозным он был всё-таки, по большому счёту, понарошку. МХАТ таких пауз не знал. Такие паузы были выразительнее сотен слов, которые он произнёс, например, о Горбачёве и Зюганове…

Помните? Да наверняка помните, если жили в те годы. А если ещё не родились — найдите эти записи, они вполне доступны.

Некоторые его репризы до сих пор сотрясают мир. Иностранные вельможи смеялись над ним до упаду, до конвульсий. Достаточно вспомнить Билла Клинтона. Ни один американский комик не мог насмешить “Друга Билла” так, как “друг Борис”. При одном только виде хмельного Ельцина его охватывала смеховая истерика.

На фоне благовоспитанных партийных лидеров 1980-х он выглядел не просто enfant terrible — мятежником, Стенькой Разиным, фольклорным персонажем. Поначалу это нравилось многим. До первых проваленных экономических реформ. Нравилось, как он умел резануть правду-матку генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Горбачёву. Правда, этого никто не видел и не слышал. Но Ельцин наловчился вести борьбу за умы, в том числе — приписывая себе бунтарские заслуги “борца за правду”.

Суффикс в русском языке решает многое. Есть три слова — демократический, демократизирующий и демократичный. Это очень разные понятия, между ними, как говорится, “дьявольская разница”. А Ельцин в разные годы был и первым, и вторым, и третьим. Советские партийные традиции — это демократизм. Если уж пошёл в политику — не вороти нос от “малых сих”. Это выручило его и в 1996 году, когда пришлось забыть о царских повадках и ранних инфарктах и снова идти в народ. Или хотя бы участвовать в инсценировках такого хождения. Именно тогда он танцевал, участвовал в татарском празднике сабантуй — с завязанными глазами палкой разбивал горшки. “Верный” Коржаков потом пояснял, что повязка была прозрачная. Именно тогда на встрече с молодежью он слегка дополнил ходовой слоган, который сопровождал всю кампанию: “Голосуй или проиграешь к чёрту!” И снова танцевал — залихватски. Отплясывал, между прочим, под твист “Ялта”. Не “Сочи”, не “Лучший город Земли”, а именно “Ялта” — как будто предчувствовал, что в ХХI веке Крым станет для России основой политических основ.

Как-то в Британии Ельцин представил тогдашнего саратовского губернатора Аяцкова как “будущего президента России”. Представил не каким-нибудь завсегдатаем пивных, а самому Биллу Клинтону. И не сразу стало понятно, что это всего лишь шутка. А вот захотелось ему в тот момент возвысить симпатичного оторву-саратовца — пускай и не совсем всерьёз.

До сих пор некоторые шутки Ельцина помнит старая добрая Швеция. Помнит — и недоумевает. Борис Николаевич тогда надел маску этакого патриарха мировой политики — и… решил выдать замуж шведскую красавицу-принцессу за Бориса Немцова. Присутствующие не могли понять, забавляется он или всерьёз пытается укрепить связи между двумя державами дедовским способом династического брака. Ельцин, подобно одному из шукшинских героев, если уж шутил, то шутил до конца — и он потребовал, чтобы молодые расцеловались. Принцесса Виктория покраснела. И залепетала, что королевским персонам это не положено, такие уж у них традиции. “Всё равно целуйтесь!”, — требовал Ельцин и, казалось, этой комедии не будет конца. Только минут через десять его удалось чем-то отвлечь от этой затеи.

“Ну что, голубь мира, в Чечню поедешь?”, — спросил он как-то того же Бориса Немцова, выступавшего против военных операций в Чечне. Отказаться было нельзя. На обратном пути Ельцин крепко подпоил Немцова в самолёте, после чего заставил заниматься государственными делами: выступать по телевидению. Это был урок. И издевка. Утром, с тяжёлой головой, Немцов услышал в трубке насмешливый голос Ельцина — “Смотрел я вас вчера, Борис Ефимович, неплохо смотрелись”. Немцов попытался выяснить — за что его подвергли такой пытке. И получил вполне резонный ответ: “А вы помните, Борис Ефимович, что вы сказали, когда я не вышел из самолёта в Шенноне, или вам напомнить?” — “Я сказал тогда, что так можно и Россию проспать». — «Да, вот это вы и сказали, вот я и решил вас проверить. Неплохо смотрелись”. Прошёл ли Немцов “испытание” в тот день — неизвестно. Быть может, именно тогда он и выбыл из числа возможных преемников.

Но пошутил Ельцин славно. Даже в самой экстремальной ситуации — утром 19 августа 1991 года — он произнёс фразу, которую мемуаристы постарались превратить в историческую. И она имела прямое отношение к карнавальности “телесного низа”. “Дайте, наконец, носки президенту России!”, — сказал Ельцин, приняв решение бороться с ГКЧП. В истории эта фраза осталась столь же легендарной, как бериевский ликующий приказ после смерти Сталина: “Хрусталёв, машину!”.

“Он очень компанейский человек, очень общительный. Не ощущалось какого-то такого властного давления старшего товарища, большого начальника, руководителя государства. Он много шутил, делал неожиданные вещи. Был такой случай: поездка в Сибирь, и мы с рядом руководителей задержались, приехали после Бориса Николаевича. Когда он спросил, где мы были, глупо было объяснять, и единственное, что я нашёл сказать —“виноват, Борис Николаевич”. А он тогда и говорит: за честный ответ даю вам книгу, и подписал мне книгу. Хотя это было в степи — кругом чабаны, местные жители”, — вспоминал Сергей Шойгу. Шутки — это то, что вспоминается в первую очередь, когда речь заходит о Ельцине.

Все мемуаристы приметили, что после 1993 года Ельцин, обвыкнувшись в Кремле, полюбил сопоставлять себя с монархами.  И не случайно резиденцию ему перестроили в имперском духе (оформлением занимался Илья Глазунов). Брежнев, при всей его любви к золотым часам (кстати, отечественным) ещё частенько пользовался пластмассовыми письменными приборами. А тут президент полюбил появляться в окружении парчи, злата и царской батальной живописи. Журналист Олег Попцов писал, что он первым как-то назвал Ельцина “царём Борисом” и почувствовал, что тому это понравилось. Впрочем, за авторство этого определения, наверное, могли бы поспорить многие. Важно, что оно льстило Ельцину, явно не ощущавшего в этом исторического подвоха. Книгочеем, в отличие от предшественника, он не был.

Вообще-то после осени 1991 года он редко возвращался в боевую форму. Сказывались нелады со здоровьем, да и обременительное “хобби” брало своё. Но, когда во дни просветлений он появлялся перед камерами — держался величественно. От природы статный, он добавлял себе царского значения, мобилизуя актерские способности.

И тут проявился главный изъян ельцинского юмора: он любовался собой, своим остроумием, своим могуществом. А как только мужчина начинает собой любоваться — все кареты превращаются в тыквы.

Одно из любимых развлечений Ельцина — подкалывание московского мэра Юрия Лужкова, которого он со временем записал во враги. Однажды он пришёл к нему юбилей со скромным подарком, многозначительно заявив: “От нашего маленького, но дружного коллектива”. В другой раз, на большом награждении (а награждал Ельцин щедро, и государственные ордена по своему статусу мало чем отличались от корпоративных наград) Борис Николаевич вручил Лужкову смехотворно второстепенную регалию — знак “Заслуженного строителя Российской Федерации”.

Над Ельциным в его последние президентские годы тоже можно было открыто смеяться. Публично. И поэтому так трудно отличить его реальные “перлы” от творчества записных остряков:

“Черноморский флот был, есть и будет Черноморским”, “Если вы проголосуете за меня — я выполню волю народа. Если победит Зюганов — презиент (он часто произносил это слово именно так) останется прежний”.  Говорил он это или нет? Вряд ли. Но точно бывало, что он говорил: “Мне тут подготовили выступление часа на полтора. Но я его в сторонку — и поговорю по душам”. И царь снисходил к подданным.

Всем известны шутки быстро постаревшего Ельцина. Он понимал, что выглядит шаржированно, что потерял остатки обаяния — и порой просто куролесил, юродствовал, заведомо превращая ситуацию в абсурдную. Так было с Евгением Примаковым, когда тот перестал устраивать “царя Бориса” на посту премьер-министра. “Не так сели!”, — этим грозным возгласом было остановлено плавное течение заседания Оргкомитета по подготовке к встрече третьего тысячелетия (может ли быть более надуманный повод для большой государственной церемонии?).

Но таким ли уж грозным был этот возглас? Скорее, человек, любивший (чего греха таить?) сравнивать себя с царями, попросту юродствовал. Развлекался. Но — с политическим смыслом. Потому что и впрямь через несколько дней Примаков был отправлен в отставку, а Сергей Степашин возглавил правительство.

Пугал Ельцин неизменно с долей игры. Разве всерьёз он рассуждал тогда, в Китае — примерно в таких выражениях: “Вчера Клинтон позволил себе надавить на Россию. Он, видимо, на секунду, на минуту, на полминуты забыл, что такое Россия, что Россия владеет полным арсеналом ядерного оружия. Он решил поиграть мускулами. Я хочу сказать Клинтону, пусть он не забывается, в каком мире он живёт. Не было и не будет, чтобы он один диктовал всему миру, как жить, как трудиться, как отдыхать… Многополюсный мир — вот основа всему”. Ведь это говорил человек, который, дважды пролетев вокруг статуи Свободы в Нью-Йорке, заявил: “Теперь я стал в два раза свободнее”. Впрочем, в большой политике и не такие “рокировочки” бывают.

Он любил такие выражения — рокировочка, загогулина. Когда человек с детства избегает матерщины (а Ельцина воспитали именно так) — его привлекают именно хлёсткие словечки — яркие, эмоционально притягательные. Они запомнились. И, кстати, это были русские слова — прежде всего, по интонации. Да и в Германии он пел не “Love me do”, а “Калинку”. Это важно.

То было время всевластия телевидения, ещё не теснимого интернетом. Соратники Ельцина выстраивали в России такую жизнь, чтобы золотой запас был почти как в Венгрии, дороги почти как в Монголии, а телевидение — почти как в США. И народ видел Ельцина слишком часто, в том числе — в неприглядном виде. Гораздо чаще, чем Брежнева, которому тоже клятый телеэкран мешал спокойно болеть и ветшать.

Ему пытались приписывать всё новые и новые исторические заслуги — но это звучало неубедительно. Считается, что он изобрел дипломатический формат “встречи без галстуков”. Но ведь это этот формат явно растет из “ялтинских встреч” Леонида Ильича… Оба они не были Цицеронами, оба умели источать обаяние. Но на счету Ельцина нет ни одного дипломатического прорыва — возможно, кроме сближения с Китаем, которое, впрочем, началось ещё при Горбачёве.

Жанр анекдота при Ельцине захирел. Возможно, потому, что даже матерные анекдоты стала открыто публиковать пресса. А, может, дело в другом. Правитель становится героем анекдотов, когда его считают веской силой, отцом государства, почти родственником. Ельцин быстро утратил такой статус. Слишком часто его громкие обещания оборачивались явным пшиком. А самым точным и популярным самоопределением той эпохи стало слово “бардак”. Поначалу, когда миллионы поклонников свободы Ельциным увлеклись, анекдоты о нём появлялись. По ним можно судить о высокой популярности Бориса Николаевича в 1990 — 91 годах. Автоматчики врываются на съезд народных депутатов СССР: “Где Ельцин? Где Ельцин?”. Депутаты показывают на него. Автоматчики: “Борис Николаич, пригнитесь!”. Это как раз из 1990 года. Через несколько лет от репутации народного героя ничего не осталось, и анекдоты стали злее. Но широкого распространения они не получили: реальность оказалась и смешнее, и страшнее. Как сказал архитектор Иван Жолтовский, решив переменить стиль карниза прямо посередине дома — “жанр устал”.

В отставке Ельцин если не помолодел, то уж точно посвежел. То же самое в своё время произошло и с Горбачёвым. И рассуждать он стал чуть раскованнее, не в стиле щедринского “органчика”.  Но — увы, отставной балагур уже мало кого интересовал. В западном мире, на который он, несмотря на волейбольный рост, поглядывал снизу вверх, Ельцина всегда воспринимали как обузу. Горбачёва любили, а его только терпели. Популярность Ельцина на Западе — это сюжет из благодушного сна Николая Сванидзе после добротной попойки. В Европе очень популярна была реклама водки с участием двойников Ельцина. И никто не боялся, что Россию такие ролики или плакаты могут оскорбить. Времена-то cтояли суматошные, а относились к президенту России без пиетета. Ельцин не мог, как Горбачёв, самостоятельно тащить за собой “фонд” собственного имени, разъезжая по миру. Он надеялся только на государственную систему, которую, в известной степени, создал.

Что Ельцин наломал дров — было ясно ещё году в 1992. Но он не улетел в космос как промчавшийся мимо планеты метеорит. Его поступь, его стиль, его хмыканье растворилось в нашей цивилизации, в том числе — в её смеховой культуре. И, когда огромные музейно-торговые комплексы называют его именем, да ещё и на западный манер — не Центр имени Ельцина, а непременно Ельцин-центр — он явно откуда-то с вышины над этой катавасией улыбается. Хмыкает, урчит и держит паузу. Ждёт чего-то.

Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала “Историк”