Воспоминания С.Л. Пушкина. 4 часть
Текст воспоминаний Сергея Львовича Пушкина, сверенный с рукописным оригиналом, выкладывается здесь по недавно вышедшему в издательстве «Наука» 16 (60) выпуску альманаха «Летопись историко-родословного общества в Москве» за 2020 год. Главный редактор д.и.н. О.Н. Наумов. Стр. 68-139.
Примечания и комментарии издателя даны курсивом. Подписи под фотографиями — издателя.
К сожалению, формат ЖЖ не позволяет выкладывать единовременно больший объём текста.
4 часть:
Жизнь семьи моего деда в Новинках была типичной для средины прошлого века помещичьей семьи среднего достатка, хорошо известной по романам Тургенева. У старших детей были гувернеры, у младших – гувернантки. С одним гувернером-англичанином дед сыграл одну из своих нехороших шуток. Гувернеру этому нравилась гостившая у одного из соседей молодая девушка, не говорившая по-английски, на день рождения которой гувернер задумал вместе с букетом цветов произнести приветствие и поздравление на русском языке, которого он не знал и, как большинство англичан-гувернеров, не хотел знать. Он поэтому обратился к моему деду с просьбой написать ему короткое поздравление на русском языке латинским шрифтом на бумажке и прорепетировать его произношение.
Дед, недолго думая, написал: «Здравствуй, рябая кукушка!» (девушка была в веснушках) и старательно выучил гувернера произнести такое «поздравление». Эффект превзошел ожидания: девушка в слезах убежала, а гувернер в тот же день взял расчет и уехал, говоря, что если бы это было в Англии, дело кончилось бы дуэлью, но что в дикой России все возможно. Еще об одной «шутке», характерной для дедушки, я услышал, уже будучи взрослым, от сына бывшего дворового деда в Давыдкове Василия Андреевича Маянского. Дело происходило, по-видимому, в 70-х годах прошлого века, когда дед, бросив семью, перебрался жить в Давыдково. Он привез из Москвы небольшую электрическую машинку, состоящую из небольшого динамо с ручным приводом и двумя контактными проводами с медными ручками на концах. Эта машинка хранилась впоследствии в Новинках в кабинете деда, где мне ее показывал папа. Если взять в руки медные патроны-ручки на концах проводов этой машины одному, а другому начать вращать ручным приводов машинку, то руки держащего ручки проводов начнет сводить током и разжать пальцы рук не всегда удастся, особенно если вращение будет производиться быстро. Тогда не только руками будешь производить конвульсивные движения, но и всем туловищем и ногами. Так вот, привезя машинку в Давыдково, дед решил ее немедленно испытать, конечно, не на себе, а на бывших дворовых, работавших у него в услужении. Этих троих подопытных, а один из них был отец моего рассказчика, дед выстроил в ряд перед столом, на котором поставил машинку, велел им взяться за руки, а стоявшим по краям дал в свободные руки контактные патроны, замкнув таким образом цепь, и закрутил ручку машинки на полные обороты (предварительно он объявил им, что привез из Москвы машинку, которая лечит и от зубной боли, и от ревматизмов, и вообще от всех болезней). Бедные «пациенты», когда по ним пошел электрический ток, затанцевали, затопали, завертели головами, причем одному из них перекосило рот, и он некоторое время ходил криворотым, а распустить свои руки и разомкнуть цепь они, по-видимому, не могли. Давши им поплясать несколько времени, несмотря на их крики, дед бросил вертеть машинку и отпустил «пациентов» восвояси. Дед был доволен опытом, но, что удивительнее, были довольны и подопытные, уверявшие, что после опыта зубы у них никогда не болели – «барин выпользовал электричеством». Поистине «в старину живали деды веселей своих внучат!»
Как я говорил выше, дед решил пожить без семьи в свое удовольствие и уехал с молодой гувернанткой своих детей Анной Михайловной Кудрявцевой жить в Давыдково. Старшие дети в то время были уже почти самостоятельные, но младшие (в том числе мой отец) переживали эту семейную трагедию с матерью, конечно, бывая полностью на ее стороне и всеми силами души ненавидя Давыдково. А дед и оттуда вздумал как-то навестить Новинки. Приехав из Давыдкова, он привез с собой деревянный ларец с плотно закрывающейся крышкой, наполненный жареными рябчиками, предварительно, как он любил, выдержанными «с душком». И вот за обеденным столом, когда вся семья, смущенная его неожиданным приездом, сидела в напряженном и натянутом молчании, дед велел принести ларец с «душистыми» рябчиками и, накладывая себе их в тарелку, обратился к сидевшему рядом гимназисту-сыну с предложением попробовать очень якобы вкусного кушанья. Сергей Львович, сдержанно поблагодарив, прибавил: «Папенька, я не ворон». Дед, вспылив, начал кричать на него «А так, по-твоему, твой отец ворон!» Бабушка встала из-за стола, чтобы уйти в свои комнаты, а дед начал ей выговаривать за то, что она без него распустила детей, но неожиданно встретил резкий отпор младших сыновей (старшие сыновья отсутствовали) – гимназистов старших классов – дяди Сергея Львовича и моего отца Льва Львовича.
После этого более чем крупного семейного разговора дед сразу уехал в Давыдково, а вскоре на Кавказ к сыну Василию Львовичу, служившему в то время в войсках Кавказского военного округа. В его отсутствие в Давыдкове произошло событие, не предвиденное дедом. Его молодая любовница Анна Михайловна, привыкшая быть полной хозяйкой в Давыдкове, каким-то образом сумела женить на себе молодого офицера Николая Григорьевича Львова, получившего по наследству после умершей его тетушки, старушки княжны Шаховской, соседнее с Давыдковым имение Василёво. Какие были причины, обусловившие эту свадьбу, мне не известно, но только брак этот был, по-видимому, неудачен, т[ак] к[ак] молодая мадам Львова в скором времени покинула мужа, приобрела где-то под Москвой себе новую усадьбу, куда и переехала на житье. А новый помещик Василёва остался соломенным вдовцом. Уход любовницы деда из Давыдкова, по-видимому, сопровождался крупным материальным ущербом в финансах деда и в опустошении самой усадьбы путем перегона скота в Василёво, увоза туда же различных ценных вещей и т.п. Но главное, этот уход был тяжким ударом по самолюбию деда, мнившего себя, несмотря на свой седьмой десяток лет, сердцеедом, пользующимся большим успехом у женщин. Во всяком случае, он вначале (по рассказам того же В. А. Маянского, бывшего в то время молодым работником в Давыдкове) довольно продолжительное время сильно пил, устраивал оргии в двухсветном зале нового давыдковского дома с привозимыми из Костромы девицами легкого поведения.
Через несколько времени, деду удалось немного удовлетворить свое самолюбие, заставив своего нового молодого соседа пережить неприятные минуты. На очередном костромском уездном дворянском съезде к предводителю обратился с просьбой об отсрочке платежей дворянского налога молодой помещик усадьбы Василёво Н. Г. Львов, мотивируя свою просьбу слабыми урожаями в имении вследствие запущенности доставшегося ему хозяйства. Присутствующий на съезде дед не преминул вмешаться в разговор, начав с того, что он, как ближайший сосед Н. Г. Львова, прекрасно знает, что полученное г[осподином] Львовым «наследство» было прекрасно обработано очень опытными хозяевами, специалистами своего дела и досталось г[осподину] Львову вовсе не в бедственном и запущенном состоянии, почему мотивировка его просьбы от отсрочке вряд ли обоснована. Дед говорил красиво и остроумно, придраться к его словам было нельзя, но присутствовавшие при этом члены съезда, знавшие всю историю с уходом любовницы деда замуж за Н. Г. Львова, отлично понимали, о какой «обработке почвы» говорит дед, потешались про себя, а бедный проситель чувствовал себя весьма неловко, тем более, что его просьба об отсрочке дворянских платежей была съездом отклонена. Этот случай я слышал уже взрослым от своего покойного дяди.
Последние годы своего проживания в Давыдкове дед служил мировым посредником. В 1888 году он поехал опять на Кавказ к сыну Василию Львовичу, продолжавшему службу в войсках, находившихся в то время в Баку, там заболел и умер. Похоронен был он в Ессентуках, после тело его было перевезено детьми в село Козловку и погребено в фамильном некрополе.
Вспоминаю рассказ о дедушке, слышанный мною во время Первой мировой войны. Ехал я в Новинки к тетушке Евгении Львовне, остановился по обыкновению кормить лошадей в заезжей избе Смирновых в Дуброве. И вот, сидя за самоваром с древним в то время хозяином избы стариком Александром Антроповичем, услышал его следующий рассказ. Как-то перед святками из Новинок приехал мой дед к нему на перекладных к ночи и велел закладывать тройку, чтобы ехать дальше в Судиславль. А первые 5–6 верст от Дубровы до деревни Черная дорога шла глухими лесами, и места эти считались нечистыми. «Я, – говорит Антропыч, – уговаривал Вашего дедушку переждать до утра, да куда там, барин осердился и велел закладывать лошадей. Заложили мы тройку гусем в его ковровые сани, усадил я Вашего дедушку, и тронулись так около полуночи. А ночь была месячная, видно как днем. Лошади у меня всегда были хорошие, дружные, дорога укатанная, поехали мы со Львом Александрычем – только кустики мелькают. Вот подъехали к болоту, съехали в низину – то самое нечистое место, где по ночам не всякий любил ездить, лошадки мои вдруг пошли шагом, всхрапывают, а под полозьями снег завизжал, точно с возом дров едем. Барин говорит: «Не спи, Антропов, пошевеливай», а куда пошевеливать – лошади едва шагом тянут. Взглянул я назад и обмер. Луна-то светит сбоку, на снегу тень от нашей запряжки – тройка гусем, я на кóзлах, дедушка Ваш в санях, а сзади на запятках кто-то стоит, держится за ковровую спинку саней. Обернулся я – никого нет за седоком, а на снегу тень стоит на запятках и от лошадей пар идет, еле тянут и под полозьями визг. Указал я барину на тень, и он присмирел, замолчал, я сижу на облучке, творю молитвы. Проехали болото шагом, стали подыматься на взлобок, дернули кони, встрепенулись, санки пошли легко, без визга, взглянул я на тень – нет никого на запятках. Вот, сударик, какие дела были у нас с Вашим дедушкой!» – заключил рассказчик, – «Правда, давно это было, я был молодой, а теперь вот – на девятый десяток пошло! Вы, вот, ученый народ этому ничему не верите, а вот недалеко стоит отсюда усадьба Рыжиково, мимо нее едете в Судиславль, видали в ней два барских дома. Старый-то каменный– пустой стоит, а хозяева живут в новом деревянном. А старый дом забросили, потому что в нем по ночам ходит и стучит». В самом деле, проезжая из Давыдкова в Новинки через усадьбу Рыжиково, расположенную между г[ородом] Судиславлем и дер[евней] Дуброво, я видал заброшенный каменный одноэтажный дом с полукруглыми вверху рам окнами, а через двор – новый деревянный, с антресолями флигель обжитого вида. На этом я кончаю сведения, услышанные мною о моем дедушке, прибавлю лишь, что после ухода его от семьи в Давыдково и, опасаясь, что детям ничего не останется из недвижимостей деда, усиленно их распродающего, по просьбе бабушки была назначена опека над имуществом деда, после чего усиленное разбазаривание им земельных владений было ограничено.
Бабушку мою Елизавету Григорьевну все, от кого мне приходилось о ней слышать, называли «ангелом», характеризуя ее удивительную ко всем доброту. Я лично смутно припоминаю ее – небольшого роста старушку в темном старомодном платье до земли и всегда в черной кружевной наколке на голове.
Во время наших приездов в Новинки она все свободное время проводила с нами, внучатами, занимая, лаская, разговаривая. Звала она нас с обязательным прибавлением «миленький» или «миленькая» и, что называется, души не чаяла в нас. Все дети бабушки, в том числе и мой отец, очень любили свою, как они ее звали, «маменьку». Моя мать тоже всегда отзывалась о своей свекрови с искренней любовью, говоря, что она нашла в ней настоящую, умную и добрую мать. Мама тоже звала бабушку «маменькой». Зимой 1906– [190]7 годов бабушка стала прихварывать. Папа, узнав об этом, поехал в Новинки. К сроку его возвращения из Давыдкова в Судиславль выехал за ним наш кучер. Я в это время лежал в постели с очередной простудой в спальной комнате на третьем этаже дома, из окна которой была видна дорога, ведущая из Судиславля через деревню Малое Давыдково. Мама, сидевшая у моей постели, часто поглядывала в это окно, поджидая возвращения папы из Новинок. Вдруг мама забеспокоилась, увидев на дороге наших лошадей, возвращающихся с кучером, но без папы. Выяснилось, что папа получил из Судиславля телеграмму с известием о внезапной смерти бабушки и вернулся из Судиславля обратно в Новинки, отослав своих лошадей домой. Помню, как мама горько плакала, читая об этом папино письмо. Похоронена бабушка на кладбище в селе Козловка рядом с фамильным некрополем.
Семья моего деда и бабушки была большая. Старшим был сын Александр Львович. Это был высокого роста очень красивый мужчина с прекрасными манерами, воспитанный, культурный. Окончив мужскую гимназию в Костроме, он поступил в ярославский Демидовский лицей, окончив его в 1871 году, был назначен на должность судебного следователя Костромского окружного суда.
В 1877 году он женился на молоденькой, очень скромной и очень красивой девушке, старшей дочери костромских помещиков и домовладельцев Готовцовых Настасии Кирилловне. Семья Готовцовых состояла из родителей и 5 человек детей: трех сыновей – Геннадия, Петра и Александра Кирилловичей, и двух дочерей – Анастасии и Марии Кирилловн. У Александра Львовича и Анастасии Кирилловны родилась дочь Анастасия. Но однажды (в 1881 году) молодая мать, войдя в комнату мужа, застала у него на коленях свою младшую сестру Марию Кирилловну. Не говоря ни слова, Анастасия Кирилловна, придя в свою комнату, взяла имевшийся у нее револьвер и выстрелила себе в висок. Смерть последовала мгновенно. Потрясенные родные, вбежав на выстрел в ее комнату, застали ее на полу без признаков жизни. Александр Львович остался с малюткой дочкой на руках и тяжким грузом на совести и на сердце. Маленькую Настю отправили в Новинки на попечение бабушки Елизаветы Григорьевны, где она и выросла. В скором времени Александр Львович был назначен на должность товарища прокурора окружного суда в г[ород] Пермь, после переведен в г[ород] Витебск.
В 1888 году назначен товарищем прокурора Московского окружного суда; в 1891 году – енисейским губернским прокурором в г. Красноярск. Там он тяжело заболел и, не имея надежды на выздоровление, застрелился, пережив свою жену на 14 лет. Похоронен в Красноярске. Его могилу на кладбище г[орода] Красноярска ни мне, ни моему сыну во время наших служебных командировок туда обнаружить не удалось.
Следующей за Александром Львовичем была дочь Евгения Львовна. Родилась она в 1851 году. Среднее образование получила в Смольном институте, по окончании которого поступила на Высшие женские курсы в Петербурге. Закончив медицинский факультет, работала врачом в б[ывшей] Мариинской б[ольни]цев Петербурге с 1886 до 1906 гг., когда заболела ее младшая сестра Елизавета Львовна туберкулезом легких. Во время работы врачом в Петербурге Евгения Львовна воспитывала вместе со своей племянницей Настей и одну деревенскую девушку, круглую сироту Александру Ивановну Нелидовскую. Александра Ивановна, кончив среднюю школу, закончила и фельдшерские курсы и стала работать фельдшерицей. Летом она бывала с Евгенией Львовной в Новинках и жила там как член семьи Пушкиных.
Веселая, жизнерадостная, очень красивая внешне, с тяжелой косой до пят Александра Ивановна вносила в семью всегда веселое настроение. Ей, по-видимому, серьезно увлекся в Новинках мой дядя Сергей Львович, в то время студент Военно-медицинской академии. Александра Ивановна, по-видимому, тоже серьезно полюбила его. Но бабушка моя, говорят, была против этой свадьбы, во всяком случае до окончания Сергеем Львовичем академии. Так свадьба эта не состоялась, и Александра Ивановна и Сергей Львович до смерти оба остались холостыми. Я Александру Ивановну застал уже старушкой на пенсии, живущей с тетей Евгенией Львовной в Новинках. Там она и скончалась от рака желудка в 1927 году и похоронена на кладбище в селе Козловка. От нее, веселой рассказчицы, я многое узнал и услышал о жизни семьи дедушки и бабушки (28). Она курила и очень любила пить крепкий чай, поэтому при поездке в Новинки я запасал папиросы и чай в подарок «бабушке Сане».
Александра Ивановна после переезда тети Жени из Петербурга в Новинки долгое время работала фельдшерицей под Москвой в поселке Ховрино, в больнице, где врачом был знаменитый в свое время доктор Михайлов, пытавшийся в то время лечить злокачественные опухоли. Доктора Михайлова я видел в [19]20-х годах, он был главным врачом Ховринской б[ольни]цы, именовавшейся уже Московским физиотерапевтическим ин[ститу]том. Дожив до пенсионного возраста, Александра Ивановна переехала к тете Жене в Новинки.
_______________________________________________________
(28) Историю последней размолвки деда в Новинках, предлогом которой послужил его ларец с рябчиками, я услышал от Александры Ивановны как от очевидицы этой сцены. При этом она передавала ее в лицах, копируя старого деда и его младших сыновей с присущим ей веселым юмором и так естественно и талантливо, что все мы, слушатели, так и видели перед собой изображаемых ей лиц. Помню также ее рассказ о бывшем управляющем деда в Новинках Федоре Ивановиче Думаревском, умершем там глубоким стариком на покое. Александра Ивановна его застала уже впадающим в старческий маразм. Так, она рассказывала, что сидит старик Думаревский зимой у окна своей комнаты и спрашивает жену: «Любушка, что это на крыше-то белое?» «Да что, Федор Иванович, снег», – отвечала жена. «Ха-ха-ха! А я думал пшенная каша». Александра Ивановна изображала это, говоря за старика гнусавым голосом. Мы все, слушавшие, не могли на это не смеяться от души. Прим. С. Л. Пушкина.
_______________________________________________________
Тетя Женя после смерти бабушки, болезни тети Лизы и скорой ее кончины у нее на руках (а эти переживания не могли не повлиять на здоровье ее самой) несколько лет была полулежачей больной. Ухаживала за ней в те времена Анна Александровна Велтистова, только что вернувшаяся из царской тюрьмы за принадлежность к партии с[оциал]-д[емократов]. О семье Велтистовых скажу ниже. Во время тридцатилетней работы врачом в Петербурге Евгения Львовна близко сошлась с известной писательницей, педагогом и общественной деятельницей конца прошлого и начала текущего столетия Елизаветой Петровной Свешниковой. Через нее Евгения Львовна познакомилась и с братьями Ольденбургами – Федором и Сергеем Федоровичами. Последний был ко времени Октябрьской революции академиком и непременным секретарем Ак[адемии] наук СССР. С ними же были близко знакомы и дружны проживавшие в то время в Петербурге младшие братья Евгении Львовны Сергей и Лев Львовичи, которые были студентами: первый – в Военно-медицинской академии, а второй – в С[анкт]-П[етер]б[ургском] университете. Е. П. Свешникова бывала в Новинках. Так, вскоре после похорон папы мы, приехав в Новинки, видели ее там уже глубокой старушкой. Большая приятельница моей тети Жени была ее однокурсница и сослуживица по б[ывшей] Мариинской б[ольни]це (ныне б[ольни]ца им[ени] Куйбышева), врач Ольга Аркадьевна Шевелева, впоследствии получившая звание Героя труда в советское время.
Жила в Петербурге Евгения Львовна очень скромно, воспитывая племянницу свою сироту после своего старшего брата Анастасию Александровну Пушкину и сироту Александру Ивановну Нелидовскую. У нее же проживал во время студенчества и мой отец. Летом во время отпуска она уезжала в Новинки к своей стареющей матери. В начале 1906 года в связи с заболеванием туберкулезом легких Елизаветы Львовны тетя Женя вышла на пенсию и переехала на жительство в Новинки. В связи с обострением болезни Елизаветы Львовны, по настоянию тети Жени, она и ее братья Василий Львович и мой отец, мобилизовав свои финансы, повезли больную на Ривьеру, в Ниццу и Ментону и прожили там с ней почти все лето 1906 года. Но и поездка заграницу не помогла, болезнь приняла скоротечную форму, и в 1907 году больная скончалась на руках своей сестры в Новинках.
До переезда из Петербурга в Новинки Евгения Львовна с младшей сестрой и младшим братом (моим отцом) сообща свои скромные средства старались употреблять на такие предприятия, которые служили бы к подъему окружающих крестьянских хозяйств. Так, в середине 90-х годов они решили организовать в Новинках небольшой конный завод для разведения крепких лошадей, продаваемых по низким ценам и в кредит местному крестьянскому населению. Для его организации решено было купить матку чистокровной арденнской породы (кличка Жюли) и 4–5 маток клейдесдальской породы. Производителей получили по договору с земством – одного арденнского жеребца по кличке Монарх и одного клейдесдальского по кличке Мировой. От Жюли и Монарха были прекрасные лошади для рядового крестьянского хозяйства: среднего роста (2 арш[ина] с 2 вершками) (29) гнедой масти, широкогрудые, похожие на шведок и с хорошим ходом рысью. Их по четвертому году продавали крестьянам за 50 рублей, а в усадьбы помещикам – по 100 руб[лей]. Клейдесдали были крупнее (2 арш[ина] с 4 и 5 вершками) (30), мощные лошади с очень хорошим ходом рысью. Продавались в крестьянские руки по 60 рублей, а в иные (не крестьянские) – по 120 руб[лей]. Конечно, конный завод в Новинках приносил устроителям чистый убыток, но цель его была довольно реально достигнута. Я знал многие крестьянские хозяйства с лошадями Новинковского завода, хозяева которых не могли нахвалиться своими лошадьми. Завод просуществовал около 9 лет и закрылся в 1905 году за явной убыточностью. У отца была в Давыдкове тоже пара арденнов – Воевода и Гордая, и одна кобыла-клейдесдаль Жужу.
______________________________________________________
(29) Примерно 151 см.
(30) Примерно 160–165 см.
______________________________________________________
Несколько позднее, в целях поощрения местного населения к разведению рогатого скота, в Новинках и Давыдкове папа организовал сыроваренные заводы, на которые местное население поставляло молоко, не имевшее в местах, отдаленных от городов, никакого сбыта. Заводы эти с большим трудом достигали самоокупаемости, но были несомненным стимулом к увеличению вокруг них поголовья молочного скота в деревнях. Просуществовали они тоже недолгий срок: в Новинках – 3 года, в Давыдкове – 5 лет, после чего были закрыты.
Наряду с указанными попытками увеличить доходность крестьянских хозяйств Евгения Львовна совместно с моим отцом все свои сэкономленные средства употребляли на народное просвещение путем постройки на свой счет сельских школ (в деревне Осипове и Крутце Кинешемского уезда) вблизи Новинок. В летнее время в этих школах организовывались ясли для крестьянских ребят. Содержание учительниц в этих школах было за счет Евгении Львовны и моего отца. Первой учительницей в Крутецкой школе была Анна Александровна Велтистова, маленького роста худенькая девушка. Это было накануне 1905 года. В школе часто происходили собрания деревенской молодежи, по вечерам им читала учительница вслух и беседовала на политические темы. В 1905 году там бывали и приезжие молодые люди, делавшие доклады на собраниях. В конце 1905 года или в начале 1906 г. во время одного собрания в школу нагрянула полиция, приезжий пропагандист скрылся, а учительница была арестована и увезена в Кинешемскую тюрьму, где и пробыла около года, после чего [была] выпущена без права заниматься преподавательской работой. С этого времени Анна Александровна жила постоянно в Новинках, ухаживая за болевшей в то время Евгенией Львовной. В Новинки иногда заезжал брат Анны Александровны Григорий Ал[ексан]дрович Велтистов, в то время студент одного из столичных университетов, малоразговорчивый серьезный молодой человек, вскоре умерший в тюрьме. Как я слышал (будучи уже взрослым), что он состоял в боевой дружине социал-революционеров.
После Анны Александровны в Крутецкой школе жила и преподавала Зинаида Константиновна Барсова, в настоящее время проживающая в Москве в Доме ветеранов революции глубокой старушкой. Приезжая каждое лето в Новинки, мы, дети, с ее сестрой Людмилой Константиновной, жившей в те времена у нас в Давыдкове, ходили из Новинок в Крутецкую школу к Зинаиде Константиновне, где она жила со своей старушкой-матерью. От Новинок до Крутецкой школы было не больше полутора верст. Помню одно из наших посещений Крутецкой школы летом 1907 или 1908 года. Мы застали Зинаиду Константиновну за мытьем крестьянских ребятишек в ванночке. С засученными рукавами и в фартуке она намыливала сидящего в ванночке ребенка. Летом в школе были ясли для малышей деревень Крутец и Шульгино. Содержание ясель и школ несколько лет было за счет Евгении Львовны и моего отца, а после школы были переданы, если не ошибаюсь, кинешемскому земству. Построены они были на фундаментах, с большими окнами и железными крышами под непосредственным наблюдением моего отца, большого любителя (как скажу ниже) строить и строившего все в высшей степени добротно.
Еще несколько слов скажу о просветительной деятельности Евгении Львовны. Года два существовала в Новинках (в одном из зданий с вышкой на «красном дворе» усадьбы) школа по обучению крестьянских детей шитью зимних и летних шапок. Мастера шапочного дела для Новинковской школы папа доставал где-то под селом Молвитином (ныне районный центр Сусанино). Новинковская профшкола просуществовала недолго и закрылась, не знаю, по какой причине.
Тетю Женю я прекрасно помню, т[ак] к[ак] она скончалась в 1932 году, когда мне шел 32 год. Это был на редкость культурный и интеллигентный человек необычайной доброты и доброжелательности ко всем окружающим. До глубокой старости она постоянно интересовалась всем, постоянно читала как журналы и газеты, так и выходящие новые книги и медицинского, и беллетристического содержания, которые в изобилии ей высылали из Петрограда, а после из Ленинграда ее приятельницы Ольга Аркадьевна Шевелёва и Елизавета Петровна Свешникова. Она хорошо знала французский и немецкий языки, свободно читала на них и говорила. Вскоре после смерти моего отца, году в 1911, из Пушкинского Дома при А[кадемии] н[аук] поступило письмо на имя Евгении Львовны с просьбой передать им портреты предков с условием возвратить их точные копии маслом, а оригиналы оставить в Пушкинском Доме Академии Наук. Так как в Новинках была только часть портретов, а другая часть их была в Давыдкове, то тетя Женя отправила в Пушкинский Дом только те, которые были в Новинках, а именно: Алексея Федоровича Пушкина и его жены Сарры Юрьевны, урожденной Ржевской. А моя мать, только что похоронившая моего отца, оставшись с семерыми детьми, из которых мне – старшему – было лишь 10 лет, просила Академию наук удовольствоваться копиями портретов, а оригиналы вернуть в Давыдково, т[ак] к[ак] она не хотела бы, чтоб ее дети, достигнув зрелого возраста, могли бы ее упрекнуть за отдачу фамильных портретов Пушкиных, тем более, что она сама носит эту фамилию только по мужу. Таким образом, оригиналы портретов из Давыдкова вернулись через полгода обратно, а их точные копии остались в Пушкинском Доме Ак[адемии] наук. Портреты эти были: Александра Юрьевича Пушкина взрослым, портрет его жены Александры Илларионовны и ее брата Василия Илларионовича Молчанова, Юрия Алексеевича Пушкина и его матери Сарры Юрьевны и Николая Александровича Пушкина, сына А[лексан]дра Юрьевича, и следовательно, приходившегося старшим братом моему деду. Все портреты писаны маслом в 18-м и 19-м веках. На имя тети Жени после этого были получены благодарственные письма тогдашнего президента Ак[адемии]наук великого князя Константина Константиновича (поэта «К. Р.»), а кроме того им была прислана бронзовая медаль с барельефом Александра Сергеевича (работы Скуднова), а на обратной стороне словами: «Недаром жизнь и лира мне были вверены судьбой». И письмо Ак[адемии] наук, и медаль, подаренные впоследствии мне тетей Женей, хранились у меня в Ленинграде и пропали в блокаду вместе со всеми вещами в моей квартире.
После Октябрьской революции началось выселение из усадеб их владельцев. Но местное население ближайших к Новинкам деревень ходатайствовало перед Кинешемским уездным исполкомом об оставлении Евгении Львовны в Новинках, перечисляя ее заслуги перед местным населением и постоянную ее медицинскую помощь, но в двадцатых годах кампания выселения снова была начата, получив, по-видимому, импульс из центра, и иваново-вознесенские (в то время губернские) власти предписали выселить Евгению Львовну из Новинок. Но это постановление было обжаловано Академией наук за подписью непременного секретаря С. Ф. Ольденбурга, и в 1924 году Ив[аново]-Вознесенский губисполком внес решение оставить Евгению Львовну пожизненно в Новинках, где она и прожила до 1932 года в качестве члена организованной там с[ельско]хоз[яйственной] коммуны. В 1932 году она скончалась на 82 году жизни. В первом номере журнала «Пламя» за 1937 год появилась статья И. Власова «Пушкин и его родня» с фотографиями новинковского дома и Евгении Львовны с кратким жизнеописанием последней.
Продолжение следует.