Чулпан Хаматова: «В нашей семье была своя Зулейха, которую раскулачили и выслали в Сибирь»

Добавлено в Культура

На канале «Россия-1» вышел сериал по бестселлеру писательницы Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза» — о женщине из татарской деревни, переживающей все испытания, которые выпали на долю раскулаченных крестьян, — ссылку, голод, презрение государства. Главную роль исполнила Чулпан Хаматова.

Чулпан, как проходили съемки? Получили вы от этой истории чего хотели, ждали?

Мне понравились съемки, понравилось работать с режиссером Егором Анашкиным. Хотя, честно говоря, мне немного не хватило серьезности разговора. Я понимаю, что зрители — это люди, которые пришли домой с работы, сели смотреть телевизор, чтобы отдохнуть, и на это надо делать скидку. Но, на мой взгляд, в этом желании поберечь зрителя немножко была упущена эта острая, лично для меня, очень царапающая, очень болезненная тема — раскулачивания. Но недавно я встретила автора книги, Гузель Яхину, она уже посмотрела первые 42 минуты фильма и сказала, что ей понравилось. Для меня мнение Гузель, конечно, важно.

Я знаю, что эта тема вам по ряду причин близка.

Мне вообще интересно исследовать, через что проходила моя родина, через какие трагические этапы, особенно при Сталине, и как это отражается на нас сегодняшних. Я подключилась к истории, которая описана в книге, просто молниеносно: мне было страшно вместе с героями, мне было больно вместе с ними, я не хочу, чтобы это повторилось никогда в жизни. И я в ужасе от того, что Сталину сейчас ставят памятники, что вообще как-то это имя опять вызывает сомнения — как к нему относиться. У меня не вызывает никаких сомнений, это убийца, преступник, человек, который заморозил мою страну на много-много лет.

Ваша личная семейная история похожа на то, что происходит в «Зулейхе»?

Очень похожа. История моей семьи очень помогла, потому что сохранились даже фотографии этой женщины — Зулейхи, которую, как и героиню книги, раскулачили в татарской деревне и выслали в Сибирь.

Кадр из фильма «Зулейха открывает глаза»

У вас в роду тоже была Зулейха? Кем она вам приходилась?

Да, была женщина с таким же именем. Это сестра отца моего дяди, которого зовут, как и меня, Чулпан. Папа у Чулпан был сослан и расстрелян, а его двоюродная или троюродная сестра — не помню уже — она была раскулачена. И у меня есть ее фотографии, которые очень мне помогали в тот момент, когда всякие люди от исторических союзов пытались мне доказать, что без платка татарские девушки не ходили, что русских они не могли любить и так далее. Я показывала им фотографии этой татарской семьи, у меня были вещественные доказательства, что в 30-е годы, когда большевики были уже тринадцать лет как у власти, говорить о том, что татарские традиции, мусульманские традиции сохранялись такими, какими они были до революции, нельзя. Это было уже, в общем, неактуально. Но те, кто радеют за татарскую культуру и традиционный уклад жизни, сразу были против книги, а потом и во время съемок была от них критика… Честно говоря, я не умею вообще оглядываться на чужое мнение. Лично меня эта книга пронзила.

Кадр из фильма Зулейха открывает глаза

Как проходили съемки? Такой тяжелый сюжет: лес, мороз, вода… Холодно было? 

Знаете, я из такой актерской породы- когда тебе интересно, ты готов на все. И мороз, и плавать в холодной воде, сниматься по 16−18 часов в сутки, спать по 4−5 часов. Когда творчество начинает диктовать свои правила и ты в это погружаешься, меня уже эти бытовые штуки совершенно не волнуют. При этом экран может и не передавать того, что ты физически ощущаешь в кадре. Может быть, мороз -40, ты стоишь, не чувствуешь пальцев на ногах, а при этом в картинке сверкающий снег, солнце и абсолютная благодать.

Как вы с книгой встретились? Вам кто-то посоветовал?

Я дочитала, поразилась, кто этот автор, кто эта девочка, которая смогла всё так фантастически сконструировать, все эти легенды, сказки, суеверия…

Ну, во‑первых бурлила вся Москва, о книге говорили все. И еще, помню, мы стояли в очереди к Соловецкому камню (Чулпан говорит о «Возвращении имен» — акции в память о жертвах политических репрессий, которая ежегодно проходит у мемориала Соловецкий камень — прим. ред.) 3−4 года назад, стояли мерзли, все обсуждали эту книгу и не могли понять, как ставить ударение — ЗулейхА или ЗулЕйха. В итоге я позвонила в Казань, спросила, потому что сама не знала, как правильно. Мне сказали, что ЗулейхА. Но книгу я очень долгое время не читала, потому что у меня есть такая идиотская особенность — мне хочется, чтобы это была книжка только моя. Все ждала, когда схлынет волна, когда она перестанет быть как экран телевизора, который смотрят все, и тогда я смогу ее присвоить. И когда через какое-то время книга попала мне в руки, я не могла оторваться — тоже идиотская особенность, если мне книжка нравится, я не могу сделать паузу, буду читать до конца, всю ночь, а утром ничего не буду соображать. С «Зулейхой» было именно так. Я дочитала, поразилась, кто этот автор, кто эта девочка, которая смогла всё так фантастически сконструировать, все эти легенды, сказки, суеверия в первой части, так долго и подробно. И потом это всё мгновенно исчезает с начинающихся изменений в жизни Зулейхи.

Кадр из фильма «Зулейха открывает глаза»

Я долго думала, анализировала, и мне в голову ни разу не приходило, что это я могла бы сыграть эту героиню.

То есть, конечно же, я сразу увидела, что это очень кинематографичная фактура и что это должен быть сериал, потому что в кино это все не вложить. Потом в каком-то интервью я увидела у Гузель, что да, она писала это как сериал. А потом мне позвонил Вениамин Смехов: «Я тебе сейчас дам трубку, ты, наверное, ее знаешь, это Гузель Яхина, вы должны познакомиться». Я перестала дышать. А когда Гузель взяла трубку, я просто сказала ей спасибо за такую литературу, спасибо за талант, за внимание к этой теме, за то, что ей удалось меня и тысячу других людей втянуть туда, в ту историю нашей страны. И в процессе разговора она так в проброс сказала: «Ну, и конечно, я бы мечтала, чтобы вы ее сыграли, до свидания». И все это повисло в воздухе. Я даже не стала вслушиваться в эти слова, потому что это было что-то из области совершенно невероятного.

Потом прошло еще какое-то время, я встречаюсь с мэром города Казань, с Ильсуром Метшиным, мы разговариваем про эту книжку, и он говорит: «А вообще вы обе из Казани — ты, Гузель, и если бы съемки проходили здесь, и ты бы сыграла главную роль, то город бы сделал все возможное и невозможное, чтобы эти съемки состоялись. Мы бы помогли и финансово, и с локациями, и с жильем». К этому моменту я уже знала, что Россия-1 купила права на книгу, и позвонила им робко: мол, не могу вам не передать, есть такое предложение, вы совершенно свободны в выборе главной героини, это должно быть художественное решение, решение режиссера, кого он видит в этой роли, поэтому я просто вам говорю, что есть такое предложение… И дальше слышу в ответ: «да, мы знаем, что вы будете играть Зулейху». Я говорю: «Нет-нет, вы меня сейчас неправильно поняли, это я вам сказала не для того, чтобы вы мне так ответили». — «Все так и есть, вы должны играть». Но я опять сделала вид, что не слышала этой счастливой информации.

Кадр из фильма «Зулейха открывает глаза»

А я не могу понять, что это за механизм такой: актриса, которой очень нравится книга, которая слышит, что ее хотят видеть в главной роли, что уже снимается фильм… Это почему так отодвигается от себя?

Бывает, что канал и продюсеры для каких-то своих целей могут навязать режиссеру звезду. А я очень не хочу играть в эти игры. Да, я готова прийти на пробы, чтобы посмотрел режиссер, но у меня есть какой-то вес, какой-то авторитет, и я могу просто задавить молодое дарование… Или немолодое дарование, которое не сможет дать отпор. Поэтому мне нужно было снять с себя эту ответственность. И опять все растворилось, опять все пропало. Потом мне звонит Юля Пересильд: «Слушай, мне сказали, что ты играешь в этом фильме, меня тоже вызывают, съемки тогда-то — ты играешь вообще там?» Я говорю: «Я бы хотела, конечно, но ничего не знаю, даже кто режиссер». Буквально через минуту мне звонит перепуганный Егор Анашкин, и выясняется, что действительно, это давно решенный вопрос, просто была цепочка из агентов, которая в итоге ушла не в ту сторону и не дошла до адресата. Очень была смешная ситуация, потому что все уже в процессе, а я вообще не в курсе. И у меня уже какие-то другие обещания на съемочный период. Но конечно, я сказала, что обязательно постараюсь что-то куда-то раздвинуть. И мы действительно как-то подвинули спектакли, от других съемок я отказалась, понимая, что я не смогу это все совмещать…

То есть только в этот момент вы себе позволили начать примерять образ?

Да, именно так.На съемках фильма «Зулейха открывает глаза», Чулпан Хаматова с партнерами по площадке — Сергеем Маковецким и Юлией Пересильд

Ваши дети знают, что это за история, в которой вы снимались? Насколько они с темой знакомы?

Я просила старших прочесть книгу, но так чтобы прямо посадить и заставить, так я не хочу. Дети должны быть готовы. Но я им всегда, как только начинаются разговоры про Советский Союз, про сталинское время, пытаюсь объяснить, что именно литература, именно искусство может дать тот объем знаний, который не даст урок по истории. Никто вам этого не расскажет. Только прочитав Шаламова, Солженицына, «Ночевала тучка золотая» про депортацию народов — и вот «Зулейха» тоже в эту копилку — только так вы эмоционально погрузитесь, и историю вам будет интереснее учить.Сергей Маковецкий на съемочной площадке сериала «Зулейха открывает глаза».

Закончились съемки еще одного важного для вас фильма — «Доктор Лиза», где вы также сыграли главную роль. Я так понимаю, вам фактически пришлось играть вашу погибшую подругу. Насколько это была сложная задача? И были ли какие-то этические сомнения?

Мы с Лизой были знакомы, но близко мы не дружили. Хотя конечно она была в ранге моих друзей, это было абсолютно бесспорно. Потому что с такими людьми ты как-то сразу понимаешь, что человек с тобой одной крови. Мы делали совместные проекты, какие-то проблемы вместе решали, «перекидывали детей» между нашими фондами, пытаясь помочь одной семье, другой семье — то есть, в работе мы достаточно плотно были связаны. Я всегда робела перед Лизой, она была очень прямолинейная…

А вы не такая?

Наверное, со стороны такая. Я-то думаю внутри, что я нежная, пушистая и милая. Но, наверное, со стороны такая же. И когда началась травля Лизы, я понимала, что я это всё уже прошла и знаю, как важно не остаться одному. Я ей позвонила, готова была услышать что угодно, какую угодно реакцию, что она сейчас это все обшутит, обсмеет, скажет «не дождутся», «говно не тонет», ну какие-то такие фразы. Или разозлится и будет их крыть трехэтажным матом. И вдруг пауза, ничего не происходит, и я слышу всхлипы. Я вообще не ожидала такой реакции. А она просто плачет в трубку. Меня это так поразило, что я стояла и плакала вместе с ней. И слов не находила. Позвонила, чтобы помочь, а делаю еще хуже, какую-то ерунду. Потом мы вырулили куда-то, но это было очень тяжело. Настолько тяжело, что даже понимая уровень боли, который ты проходишь во время травли, я все равно не ожидала, что это так глубоко и так болезненно, что можно потерять контроль и, как девочка маленькая, начать вместе плакать. Я не знаю, может, она сейчас не согласна, что я это говорю вслух, но тем не менее это так. И это показывает всем нам, как аккуратно нужно относиться друг к другу. Особенно сегодня, когда вся эта жизнь и политика, провоцируют нас на то, чтобы очень быстро поставить оценку другому человеку.

А потом, когда Лизы не стало и прошло какое-то время, ко мне пришел Глеб Глинка в театр и говорит: «Мы хотим снимать фильм, ты с нами?»

 — «Ну конечно с вами, — говорю. — Только, Глебушка, это должна быть история не из жития святых. Должна быть настоящая Лиза. А еще лучше, должно быть некое послание зрителям, чтобы показать, что благотворительностью и очень героическими поступками занимаются просто люди, просто женщина. Просто хрупкая, с чудесным чувством юмора, просто азартная, просто увлекающаяся женщина. Мы должны сделать эту сферу заразительной — как Лиза умела заражать всех, кто попадал на ее радар, всех людей она так вовлекала, — вот чтобы то же самое случилось с кино, как с художественным произведением, чтобы это кино так же облучало зрителей, как солнце. Чтобы все побежали и прямо страшно захотели помогать другим». Посмотрим, получилось ли у нас, не знаю.

Насколько непросто играть вот только что, вчера буквально ушедшего человека? Не каждый день случаются с актерами такие задачи, наверное?

А я ее не играла. Я не играла ту живую Лизу, которую я помню. Это был собирательный образ, вплоть до прически… Это такая уже актерская профессия, как сделать так, чтобы импрессионистскими мазками сложился персонаж, характер, герой.

В гриме вы очень похожи на Лизу.

Значит, что-то такое получилось, что-то удалось. Важно все — и костюм, и цветовая гамма, и поворот головы, какие-то такие вещи. Но конкретно Лизу я не играла.

Про то, как бы сделать так, чтобы все побежали в благотворительность. А что обычно меняет это вектор? Понятна роль вашего фонда в российском благотворительном ландшафте, то, что вы его создали, первые так громко заговорили о проблемах с детским здравоохранением, дальше подхватили другие… Но в какой-то момент какая-то точка стагнации все равно же наступает? Вот что ее каждый раз переламывает? Что на наших глазах, в наше новое время, заставляет бежать?

Интересный вопрос, я задумалась. Безусловно, все это происходит такими волнами, и, безусловно, меня очень радует молодое поколение. Я благодаря своей дочке подружилась с певицей Манижей, она меня очень вдохновляет, и я вижу, что нет, это никуда не делось, вот они, эти люди без кожи, неравнодушные, сочувствующие — одинаково чувствующие. Они есть, они придумывают новый язык, они подтягивают новых людей. И то, что ей совсем мало лет, а она уже делает свой проект против домашнего насилия и ей не все равно, в каком мире она живет, — это очень круто.Фото — Ольга Павлова, специально для журнала «Домашний очаг»

Мне в какой-то момент показалось, что взрослое поколение сделало все возможное, и новое поколение — прям совсем какие-то новые люди, с одной стороны — более открытые, а с другой — в этом их сила, они сильны именно этим…

Да, у них новый язык, они намного откровенней. Они не боятся называть вещи своими именами, и открываться не боятся. Я была у Манижи на концерте недавно, и стояла наверху, смотрела на танцпол, который был полон прекрасных молодых людей, и среди них танцевал парень с ДЦП. Молодой, красивый, с синими крашеными волосами, в модной джинсовой куртке — и он танцевал вместе со всеми людьми, для него это была комфортная зона, где на него не будут показывать пальцем, где его не обидят, где не будут над ним смеяться, где не будут унижать. Среди своих людей, которые его принимают. Я стояла, слезы капали с балкона у меня вниз, потому что я понимала, что я хочу жить в такой стране. Хочу жить в таком мире, где человек с ДЦП может прийти и начать танцевать, не стесняясь, не боясь, вместе со всеми.

И хочется еще жить в мире, в котором нам не захочется плакать, когда мы будем смотреть на таких парней, потому что это будет обычно.

Да, именно от этого я и плакала. Пока это какие-то единичные случаи. Но когда-нибудь же мы научимся принимать друг друга такими, какие мы есть, не равняясь ни на какие эталоны и идеалы, к которым призывают модные журналы.

Мы стараемся меняться…

Спасибо вам за это, правда.

И если уж продолжать мечтать про идеальный мир — что еще будет в мире, в котором вам хотелось быть жить? Из достижимого вполне, но того, чего сейчас почему-то нет? 

В нашем идеальном мире, в идеальном мире фонда «Подари жизнь» мы бы помогали каждому ребенку, которому нужна помощь. Мы бы хотели не отказывать никому.

А сейчас вы кому отказываете?

Мы отказываем в оплате некоторых видов новейшего, очень дорогого лечения. Его эффективность пока устанавливается в клинических испытаниях, да — это новый, появившийся шанс для некоторых детей. Но в условиях, когда мы живем в дефиците бюджета, мы не можем себе позволить оплату этого лечения. И нам приходится отказывать. Мы вынуждены были начать отказывать детям — не гражданам России. Если раньше мы ещё могли оплачивать лечение хотя бы 5 таких детей единовременно, то сейчас у нас просто нет денег. А в Таджикистане или Узбекистане некоторые виды рака в принципе не умеют лечить, но лечение в России для этих детей полностью платное, то есть нужно платить даже за койко-день. Но у нас нет такого количества благотворителей, чтобы мы могли себе позволить помочь каждому.

Доноров меньше стало?

Нет, их не стало меньше. Просто их никогда не было достаточно для того, чтобы помочь всем. А 1,5 миллиарда, которые фонд направил на лечение детей в прошлом году — это капля в море относительно всей сферы детской онкологии. Потому что это самое дорогостоящее лечение на данный момент. Лекарства с каждым годом только дорожают. Потому что медицина развивается очень быстро, в мире постоянно появляются новые методы лечения рака, новые, эффективные лекарства. Конечно, врачи хотят лечить детей именно этими препаратами, чтобы было меньше побочек, которые снижают качество жизни после рака. Чтобы было меньше рецидивов. Плюс фонд всё-таки старается решать какие-то проблемы системно. Например, мы с врачами хотим, чтобы все дети получали трансплантацию костного мозга, а сейчас получает только 60−70 процентов, потому что нет коек, нет врачей. 

Мы задумали очень смелый проект — мы хотим, чтобы в крупных регионах создавалась и работали свои центры, где детям смогут делать пересадку костного мозга.

Мы готовы оплачивать обучение врачей, мы готовы покупать оборудование. Такой центр уже заработал в прошлом году в Екатеринбурге. Мы очень надеемся, что скоро помощь фонда там не понадобится, и это ляжет на плечи местного бизнеса. А сейчас для создания и оснащения такого же центра в Красноярске фонду нужно собрать 300 миллионов рублей. Но зато благодаря этому Центру, дети, которые стоят в очереди в клиники Москвы и Петербурге, смогут вовремя получить нужное им лечение.

Что могло бы помочь?

Очень хотелось бы, чтобы регулярные, автоматические платежи в фонд стали обычной, бытовой привычкой множества людей в нашей стране. Знаете, как списывается у вас 500 рублей за интернет каждый месяц, также 500 рублей может автоматически уходить на то, чтобы в нашей стране что-то менялось в сфере лечения детского рака. А для этого нам, фондам, нужно придумывать, создавать классные, удобные, простые способы помогать, которые будут вписываться в образ жизни любого человека. Когда мы перестанем манипулировать чувством вины «как же так, вы купили себе чашку кофе, а могли бы эти деньги в фонд перевести», а будем предлагать такие способы участия, ради которых людям не придется ничем жертвовать, не придется испытывать никаких неудобств, которые их испугают и они просто отвернутся, пройдут мимо. Например, у нас есть такая платформа — Друзья фонда «Подари жизнь», где люди регистрируются и создают какие-то свои события: допустим, у меня свадьба, я регистрируюсь на платформе, приглашаю своих друзей — и вместо подарка, например, предлагаю им подарить деньги фонду. Но на самом деле любое бытовое событие подойдет: например, я хочу бросить курить, объявляю челлендж, прошу друзей поддержать меня — и собрать деньги, опять же в пользу фонда «Подари жизнь». Нам все время нужно находить новые способы собирания денег — нам хочется раздвинуть границы привычного и доказать, что благотворительность может быть невероятно азартной, творческой, безбашенной, яркой. Хочется сказать всем: давайте вместе, дерзайте! У нас одних не хватает на все фантазии, помогите нам! Придумывайте всевозможные акции, можно же сделать, я не знаю, концерт, взять гитару и спеть — а друзья вас поддержат и соберут деньги на что-то хорошее.

В этом же идеальном мире, конечно, у нас всегда есть кровь, и всегда приходят толпы доноров.

В этом идеальном мире у нас уже построен пансионат, в нем живут дети, которые проходят лечение амбулаторно и могут уже не занимать стационарные койки, а жить где-то рядом с больницей. В этом же идеальном мире у нас каждый ребенок обезболен, потому что если ему не удается помочь, если современная медицина не способна на это, то пусть он хотя бы уходит в полном счастье, радости, любви людей, которых он любит, и ему ни секундочки не больно. В этом же идеальном мире у нас нет импортозамещения. Нет никаких иностранных агентов и закона о них. В этом идеальном мире при каждой больнице свой фонд, который знает все нужды больницы очень близко — при каждой больнице, в каждом городе, в каждом районе, в каждом селе. В этом идеальном мире — из-за того, что есть все эти фонды при каждой больнице — люди уже самоорганизуются и понимают, что вот я не могу пройти мимо, надо начать помогать.

Что вы сами будете делать, если вот так все наладится?

Буду продолжать собирать деньги. А в самом идеальном мире, где придумают какую-то фантастическую терапию от рака и мне больше не нужно будет собирать деньги на лечение детей, я пойду волонтерить в другие фонды.

В какие? 

Столько всего интересного! Помогать старикам или животным… В общем, вариантов много, найти себя можно в любом пространстве.

Пусть все наступит?

Пусть.