Ленский расстрел
Ещё со школьных лет в советское время помню про расстрел рабочих на Ленских золотодобывающих приисках весной 1912 года. Но за последнее время публикаций на эту тему нигде не встречал. Нельзя ли подробнее рассказать о той трагедии? По-моему, для многих это нужно.
В.И. Котов,
ветеран труда
г. Находка,
Приморский край.
Золото в бассейне Лены, в верхних притоках реки Олёкма, было обнаружено в 1843 году. А в 1855-м возникло «Ленское золотопромышленное товарищество почётных граждан Павла Баснина и Петра Катышевцева». Это были два иркутских купца 1-й гильдии.
Поначалу дело шло успешно: разработка первых приисков принесла купцам большую прибыль. Однако другие прииски оказались куда беднее, и начались серьёзные финансовые проблемы. Они продолжались и позднее, когда паевое товарищество было преобразовано в акционерное общество «Ленское золотопромышленное товарищество» («Лензото»). На помощь золотопромышленникам в конце концов пришёл Государственный банк.
Одновременно (уже к началу ХХ века) замечается повышенная благосклонность к «Лензото» со стороны Министерства торговли и промышленности, разрешившего ему беспошлинный ввоз материалов. Причины заботы министерства будут понятнее, если принять во внимание, что акционером компании стал министр торговли и промышленности Сергей Тимашев. Как утверждал советский историк Корнелий Шацилло, со временем пакетами акций обзавелись и мать Николая II — вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, Сергей Витте (министр финансов в 1892—1903 гг. и председатель Совета министров в 1905—1906 гг.), Василий Тимирязев (министр торговли и промышленности в 1905—1906 гг. и в 1909 г.).
Так в единый клубок сплелись финансовые интересы бизнеса, высшей бюрократии и династии Романовых. К ним вскоре добавились иностранные акционеры. Для того чтобы привлечь их средства, летом 1908 года владельцы «Лензото» вместе с «Русской горнопромышленной корпорацией» учредили в Лондоне акционерное финансовое общество Lena Goldfields Limited. Председателем его правления стал вышеупомянутый Тимирязев.
Между тем расстояние, отделявшее Санкт-Петербург и Лондон от Ленских приисков, было огромным. Путь к ним тогда был долгим и небезопасным. Даже от ближайшей железнодорожной станции Иркутск до Бодайбо — центра «Лензото» — надо было преодолеть 1710 вёрст (около 2 тысяч километров)!
Постепенно «Лензото» превратилось в этакое государство в государстве. Добычу золота компания вела хищнически, но это сходило ей с рук, ибо золотопромышленники делали отчисления на содержание местной администрации. Даже генерал-губернатор Восточной Сибири Леонид Князев признавал «неприглядную зависимость правительственных органов от усмотрения и своевластия частных предпринимателей».
Но если зависимость местных чиновников от «Лензото» была всё же относительной, то прибывавшие на прииски рабочие попадали в полную кабалу.
Условия труда на приисках «Лензото»
Из Бодайбо до приисков рабочие должны были идти пешком, преодолевая по 25 вёрст в сутки и получая по два фунта сухарей на день. По договору рабочий день с 1 апреля по 1 октября длился 11,5 часа (в остальное время — на полчаса меньше). Время пути от казармы до шахты рабочим не считалось, каким бы ни было расстояние. С «прогулкой» рабочий день продолжался 17 часов в сутки. Вкалывать в шахтах часто приходилось под струями рудничной воды, и обратный путь в казарму для промокших до нитки людей (сушилки предусмотрены не были) становился настоящей пыткой, особенно в холодное время года.
Губительным для здоровья трудящихся было и отсутствие вентиляции. На ней, как и на сушилках, главноуправляющий приисками Иннокентий Белозёров и другие «эффективные менеджеры» «Лензото» экономили. Не волновала их и техника безопасности: производственный травматизм был массовым явлением. Иначе и быть не могло, ведь спуск в шахты осуществлялся по почти вертикально поставленным лестницам. Из-за темноты и налипшей грязи рабочие срывались вниз, роняли инструменты на головы спускавшихся ниже людей. И хотя администрация сообщала в горный надзор далеко не обо всех несчастных случаях, в 1911 году их было зарегистрировано 896 на 5442 рабочих!
О доступности медицинского обслуживания красноречиво свидетельствует такой факт. В 1911 году Василий Бушуев, получив ушиб в грудь, упал без сознания. В больницу его не приняли. Если же больной или получивший травму рабочий всё же попадал в больницу, то с чем сталкивался? Ответ находим в заявлении рабочих Андреевского прииска, поданном 24 марта (6 апреля) того же года окружному инженеру Витимского горного округа Константину Тульчинскому: «Грязь и зараза царят кругом. Войдите в отделение, где стоит согревательный котёл, грязь на полу на 1/4 аршина, и в этой грязи дрова потонули и присохли. Очевидно, отделение не чистилось уже несколько месяцев. Атмосфера невероятная. Наверху стоит бак для воды — в ванны и для мытья посуды. На дне этого бака грязи вершка на 3, а ведь этой водой моются больные, у которых есть различные порезы и язвы. Рядом стоят ретирады (вёдра-«нужники». — О.Н.), в которых тоже грязь, и, кроме того, при испражнении больного брызгами обдаёт его всего, так как ведро стоит очень высоко. Больные лежат до сих пор в своём белье, отчего заводятся насекомые. Даже к Пасхе нет у них простынь для прикрытия матрацев, и больные пока и лежат на матрацах. Нет ни одной плевательной чашки. Всё это так цинично…»
Не менее цинично и отношение «эффективных менеджеров» к получившим травмы. В заявлении рабочих Утёсистого прииска, полученного окружным инженером 6 (19) марта 1912 года, приведены такие многочисленные факты:
«Рабочему Шатохину, №7383 (номер расчётной книжки. — О.Н.), в шахте на работе ушибло палец левой руки, из-за чего не мог работать и проболел 22 дня. Лежал в казарме. Не получил никакой платы.
Рабочему Шелковникову в воскресенье, 18 декабря, расшибло на работе в шахте колено левой ноги. Когда заявили смотрителю Синцову, последний ответил, что за праздничные ушибы больным платы не полагается, и не обратил внимания. №9143, рабочий Егор Васильев, получил ушибы 6 октября 1911 г., пролежал до 1 марта 1912 г., в больницу не принят и больничная плата не проведена. Болен в настоящее время.
Рабочему Степану Угрюмову, №9164, в шахте камнем расшибло голову в нескольких местах, но в больнице находился до тех пор, пока ему зашивали раны, остальное время лежал в казарме, сорок два дня. Никакой платы не производилось.
Рабочему Степану Лошанову, №9069 в настоящее время, а в 1911 г. — №7122, в шахте огнивом переломило ногу. Пролежал в больнице шесть месяцев. Больничных не получил».
И так далее и тому подобное…
Условия жизни рабочих
В казармах, куда после каторжного труда возвращались голодные и обессиленные люди, по свидетельству фабричного инспектора, было «так холодно, что мокрые сапоги примерзают к полу, рабочие вынуждены спать в шапках». А побывавший на приисках адвокат Алексей Никитин с негодованием свидетельствовал: «Рабочие казармы представляли из себя нечто из ряда вон выходящее в отношении своей антигигиеничности и неудобства для живущих в них. Уже один внешний вид многих из них вызывал опасение за судьбу обитающих в них: стены покривились и поддерживались подставками, в стенах и крышах щели, вместо вентиляторов в стенах прорублены дыры, заткнутые тряпьём, окна с разбитыми стёклами… На плите чугунки с пищей, парится бельё, над плитой на жердях сушатся бельё, пелёнки, портянки, валенки, мокрая рабочая одежда. Густые испарения поднимаются от плиты, соединяются с испарением тел, испорченным дыханием воздухом, — и в казармах образуется невозможная атмосфера».
Из-за скученности воздух в казармах был до предела спёртым. В каморку к семейным рабочим подселяли холостых — «сынков». Никитин писал: «За уход «мать» (так называли «сынки» ухаживавшую за ними женщину) получает по 3 рубля, повышая своим заработком скудный заработок мужа. Но, говорят, на почве этих услуг часто возникали совершенно не материнские отношения к «сынкам»… Семейные рабочие всегда с волнением рассказывали об институте «сынков», и одним из требований забастовки было разделение казарм на семейные и холостые».
Четверть зарплаты рабочих до конца операционного года находилась в обороте «Лензото», а 43,9% зарплаты выдавали продуктами и вещами из лавок «Лензото» по завышенным ценам. Трудящихся обсчитывали и обвешивали, а товары часто оказывались плохого качества. В хлебе попадались тряпки, песок, запечённые крысы и конский кал. Чтобы рабочий не отоваривался на стороне, часть зарплаты принудительно выдавали талонами. Сдачу не давали, вынуждая покупателей отоваривать указанную в талоне сумму полностью.
Мирная стачка трудящихся
29 февраля (13 марта) 1912 года забастовали рабочие Андреевского прииска. Поводом для протеста стала выдача в лавке жене рабочего Завалина замороженного мяса, в котором оказался конский половой орган. Именно этот случай был последней каплей, переполнившей чашу народного терпения.
За несколько дней стачка охватила все прииски. Чтобы донести до начальства компании свои требования, рабочие явились к исполняющему обязанности главноуправляющего приисками А.Г. Теппану (Белозёров был в отъезде). Тот предложил для переговоров с администрацией представить выборных. Что и было сделано. Так возник Центральный забастовочный комитет.
Политических требований рабочие не выдвигали. Более того, выступления на политические темы бастующими сразу пресекались. Трудящиеся добивались: восьмичасового рабочего дня; установления запрета на увольнение в зимнее время; запрета на принуждение женщин к труду; повышения зарплаты на 30% и её полной ежемесячной выплаты; отмены штрафов; устранения 26 наиболее ненавистных служащих из администрации; вежливого обращения на «вы»; незамедлительного оказания медицинской помощи по первому требованию больного; стопроцентной оплаты дней, пропущенных из-за полученных по вине администрации «Лензото» травм; 50-процентной оплаты по иным случаям потери трудоспособности.
3 (16) марта собрание нескольких тысяч рабочих Утёсистого, Андреевского, Васильевского, Пророко-Ильинского, Александровского, Надеждинского и Феодосиевского приисков постановило: прекратить работы «до тех пор, пока не будут удовлетворены требования всех рабочих». Добиваясь улучшения жилищных условий и соблюдения законов и договоров, бастующие требовали, чтобы к ним относились по-человечески. Руководители стачки, желая известить общественность о причинах и ходе забастовки, отправили письма в Государственную думу, в сибирские и центральные газеты. Они подчёркивали, что забастовка носит мирный характер. Так оно и было.
Совсем другим был настрой администрации «Лензото». Правление компании сообщило бастующим, что готово улучшить качество продуктов, медицинской помощи и освещение казарм, отклонив остальные требования рабочих как «чрезмерные и незаконные». О законности у администрации «Лензото» было своё представление. И всё потому, что двери многих министерских кабинетов были для золотопромышленников открыты. Отказавшись повысить зарплату и пойти на другие уступки, они стали требовать от местных властей принятия к рабочим жёстких мер. К 13 (26) марта «Лензото» подало мировому судье Хитуну 1199 исков с требованием выселить бастовавших рабочих из казарм. Выдавая стачечникам деньги и расчётные книжки, мировой судья должен был одновременно предъявлять им иски о выселении. Поскольку другого жилья, кроме казарм, на приисках не было, идти рассчитанным рабочим с семьями предстояло ранней весной в тайгу…
Избранный «эффективными менеджерами» способ решения трудового спора напугал иркутского губернатора Фёдора Бантыша: связанные с подавлением забастовки риски во многом ложились на него. Он писал в департамент полиции: «Я категорически утверждаю, что в забастовке прежде всего и более всего виновато само «Лензото», поэтому скорейшее прекращение забастовки зависит исключительно от их доброй воли». Губернатор, побывавший на приисках летом 1911 года и знавший о царивших там порядках, потребовал от компании продолжить выдачу продуктов бастовавшим и запретил выселять их из казарм.
И тогда в дело вмешался министр торговли и промышленности Тимашев. На документе Бантыша он вывел потрясающие цинизмом слова: «Я не совсем одобряю эту меру, она только усилит упорство и притязательность рабочих. По прежним моим отношениям к «Лензото» я знаю, что там рабочие не только не бедствуют, но необычайно избалованы. Наблюдается прямо роскошь, их деморализующая».
В Иркутск срочно выехал из Петербурга представитель «Лензото» П.М. Саладилов. По сообщению прессы, он удостоился «ряда совещаний у местного губернатора». Неизвестно, какие аргументы привёл столичный эмиссар, но ключ к Бантышу подобрал. Рапортуя министру внутренних дел Александру Макарову, губернатор уже рассыпался в комплиментах «Лензото». Он сообщил, что дал инструкцию заместителю начальника Иркутского губернского жандармского управления ротмистру Николаю Трещенкову в случае нарушения мирного хода забастовки использовать все меры — «до воинской силы включительно». Переброска из Киренска в Бодайбо воинской команды во главе со штабс-капитаном Д.Н. Санжаренко свидетельствовала о том, что это были не просто слова.
Миссия инженера Тульчинского
К середине марта на приисках бастовали уже более шести тысяч рабочих. Чиновником, пытавшимся найти компромисс между трудом и капиталом, стал окружной инженер Витимского горного округа Тульчинский. Прибыв на прииски, он предложил выборным от рабочих прийти в его канцелярию на Успенском прииске. 24 марта (6 апреля) к нему явились более полусотни рабочих, в том числе несколько женщин. В течение семи часов они жаловались чиновнику, призванному следить за исполнением закона, на тяготы жизни и произвол работодателей. С отдельной жалобой обратились к Тульчинскому жёны рабочих. Поскольку жён и детей рабочие имели право привозить с собой лишь с согласия управления приисков, то за это компания требовала согласия рабочих на то, чтобы по первому требованию администрации их жёны и дети выходили на работы — тяжёлые и низкооплачиваемые. На них могли выгнать всех женщин, включая больных и беременных. Женщины писали:
«2. Работать приходится более 12 часов, а также и ночные работы. Помимо нашего труда, от нас ещё требуют и наше тело.
3. Когда мы не поддаёмся, то нам не проводят рабочее время, выдворяют из казарм, штрафуют. Мужьям нашим заявляют, чтобы они внушили нам слушаться, чтобы «проучили», и если нас мужья не проучивали, то их наказывали всевозможными лишениями…
5. Выгоняли на работы плетьми, отрывая от грудных детей».
На волновавший рабочих вопрос: «Кто нарушил договор?» — Тульчинский прямо ответил, что «Лензото». Самым острым оказался вопрос о зарплате. По воспоминаниям выборных, Тульчинский говорил, что «Лензото» «не может прибавить заработную плату, так как ему это невыгодно». Обещал «исхлопотать» сокращение рабочего времени в мокрых забоях, запретить выдачу заработка талонами и пр. Выборные обещали подумать.
Думали и решали бастующие сообща. Утром 25 марта (7 апреля) на Феодосиевском прииске состоялось общее собрание рабочих нескольких приисков. Выслушав информацию выборных о встрече с Тульчинским, собравшиеся пришли к мнению, что решение по вопросу о продолжении забастовки надо принять голосованием. В качестве «урн для голосования» использовали две бочки, дно которых застелили соломой. Проходя между бочками, каждый бросал камень в одну из них. В итоге бочка с надписью «Не выйду на работу» оказалась переполненной, а в бочке с надписью «Выйду на работу» лежало всего 17 камней…
Кровавая развязка
В те часы, когда шло голосование, иркутский губернатор Бантыш получил предписание Министерства внутренних дел на ликвидацию стачечного комитета. Бантыш тянул до 2 (15) апреля, когда отправил телеграмму ротмистру Трещенкову, разрешив арест стачечного комитета, если эта мера «будет содействовать мирному улажению конфликта». Настрой получавшего денежные подачки от «Лензото» Трещенкова был иным — ротмистр горел желанием устроить массовое кровопролитие.
В ночь на 4 (17) апреля по команде Трещенкова были арестованы «подстрекатели» — члены Центрального стачечного комитета. Арест выборных, которых рабочие считали «лицами неприкосновенными», привёл к тому, что с раннего утра на разных приисках стал собираться народ. Рабочие требовали освобождения арестованных. На Феодосиевском прииске к конторе управления к 8 часам утра пришли около двух тысяч человек. Трещенков по телефону распорядился срочно отправить на поезде из Бодайбо воинскую команду под командованием штабс-капитана Петра Лепина (так называл себя в Сибири латыш Петерис Лиепиньш).
К 12 часам на Феодосиевский прииск прибыл Тульчинский. Он уговорил Трещенкова увести воинскую команду на Надеждинский прииск. Краевед Мунгалов писал: «Рабочие потребовали от Тульчинского немедленного освобождения арестованных, немедленного расчёта, чтобы больше не было арестов. Тульчинский пообещал походатайствовать по данным вопросам, а рабочие до 9 утра 5 апреля пообещали ничего не предпринимать. По этой причине рабочие Феодосиевского прииска под пули не попали».
Иной оказалась судьба других трёх тысяч бастующих, которые днём направились к Надеждинскому прииску. Они несли общее заявление Тульчинскому и индивидуальные однотипные заявления в прокуратуру.
На пути народа появились солдаты, Санжаренко, Лепин и Трещенков. Находившийся там же Тульчинский двинулся навстречу шествию. В тот момент, когда он подошёл к рабочим и заговорил с ними, прогремел залп. А потом стрельба продолжалась, хотя одни рабочие сразу упали на землю, а другие бросились бежать…
117 человек получили пулю в лежачем положении, 69 — в спину. Общее число жертв с учётом позже скончавшихся от ран достигло 270 человек. Точное число раненых неизвестно (о полученных ранах сообщили далеко не все пострадавшие).
Реакция власти и ответ народа
5 (18) апреля о кровавой трагедии на Ленских приисках рассказала петербургская газета «Вечернее время». После этого директор-распорядитель компании барон Альфред Гинцбург сообщил редакции «Биржевых ведомостей», что применение оружия было вынужденным, поскольку рабочие вели себя вызывающе. 6 (19) апреля в интервью «Новому времени» Гинцбург уверял, что требования бастовавших приняли «резко выраженный политический характер», так как «рабочих подстрекали вожаки».
Но такая интерпретация событий не стала доминирующей. 6 (19) апреля «Вечернее время» обвинило «Лензото» в том, что оно «в качестве монополиста рабочего рынка обратило рабочих в рабов». А легальная социал-демократическая газета «Звезда», предшественница «Правды», поместила на первую полосу номера за 8 (21) апреля заключённый в траурную рамку поимённый список 170 убитых, а также список 196 раненых участников забастовки.
Но вот реакция власти на трагедию была подчёркнуто спокойной. Открывая 9 (22) апреля первое после расстрела заседание Третьей Государственной думы, её председатель октябрист Михаил Родзянко сообщил депутатам о кончине одного из их коллег, о смерти видного французского политического деятеля Эжена Анри Бриссона, о катастрофе «Титаника», однако при этом промолчал о многочисленных жертвах ленской бойни!
Всё-таки официальные запросы о ленских событиях в тот же день подали депутаты трёх фракций. И вот 11 (24) апреля на думскую трибуну взошёл министр внутренних дел Макаров и принялся источать потоки лжи:
«Результаты праздного шатания многочисленной толпы, агитируемой подстрекателями, проявились к этому времени во всей силе. Толпа, проникая в полицейские дома, производила обыски, останавливала пассажирские поезда, оказывала сопротивление при попытке к выселению по исполнительным листам, не допуская вновь нанятых рабочих стать на работу… Предварительным следствием установлено теперь, что цель скопища 4 апреля заключалась в том, чтобы захватить оружие, смять войска и разгромить промыслы. Согласитесь, что такие действия недопустимы… Когда потерявшая рассудок под влиянием злостных агитаторов толпа набрасывается на войска, тогда войску не остаётся ничего делать, как стрелять. Так было и так будет впредь».
Угроза главы МВД лишь подлила масла в огонь. Акции протеста прошли в разных концах Российской империи. 17 (30) апреля в «Звезде» появилась статья Иосифа Сталина (под псевдонимом К. Солин). В ней говорилось: «После ленских выстрелов — забастовки и протесты по России… От мирной экономической забастовки на Лене — к политическим забастовкам по России, от политических забастовок по России — к многотысячной демонстрации студентов и рабочих в самом центре России, — вот чего добились представители власти в своей борьбе с рабочими».
В первом номере большевистской «Правды», вышедшем 22 апреля (5 мая) 1912 года, объявлялось о том, что вырученные от продажи газеты средства будут перечислены «семьям рабочих, убитых на Лене»: «Там, на далёкой окраине, в глухой сибирской тайге, разыгралась кровавая драма. Сотни рабочих жизней принесены в жертву ненасытному капиталу, биржевым спекулянтам».
27 апреля (10 мая) Николай II возложил на члена Государственного совета Сергея Манухина «проведение расследования всех обстоятельств забастовки на Ленских промыслах». Семь месяцев спустя Манухин отослал царю доклад по итогам расследования. В нём признавалось, что стачка не носила политического характера и была вызвана тяжелейшими условиями жизни трудящихся. Николай II передал доклад в Совет министров, где в январе 1913 года его обсуждали. 15 (28) мая 1913 года император одобрил доклад, но никого из виновников кровопролития наказывать не стал. Тем самым, как совершенно очевидно, выразил своё отношение к совершённому преступлению.
Олег Назаров,
доктор исторических наук,
обозреватель журнала «Историк»