"Искра возрождения": история европейского художника из Хасавюрта

Как художнику из Хасавюрта удалось заработать мировое признание? Почему на гербе Чеченской республики Ичкерия изображен волк? И в чем особенности реализма на Северном Кавказе? Об этом в очередном выпуске подкаста "Хроника Кавказа" историк Майрбек Вачагаев беседует с чеченским художником Султаном Юшаевым.   Султан Юшаев родом из Хасавюрта, он​ ​выпускник художественной академии в Ленинграде. Живет и работает в Бельгии. Состоит в Обществе бельгийских профессиональных художников, Королевском обществе портретной живописи Великобритании и Союзе художников России. – Начнем с герба Чеченской республики Ичкерия. Это был единственный его вариант или у вас были и другие эскизы? – Так получилось, что в июне 1990 года по приглашению Министерства культуры Чечено-Ингушской АССР я приехал в Грозный после окончания Академии художеств. Как раз к тому времени готовились к первому съезду Общенационального конгресса чеченского народа (ОКЧН), который прошел в ноябре 1990 года. Оргкомитет принял решение подготовить национальные символы для этого съезда и в будущем для Чеченской республики (с 1991 года по январь 1994 года она называлась Чеченская республика Нохчийчоь – Прим. ред.). Кроме меня, в этом конкурсе участвовали и другие люди из Союза художников. Но именно мой вариант оргкомитет принял за основу. Я предлагал несколько, но эскиз с кругом вечности понравился им больше всего. – Почему выбор пал на волка, а не на орла, к примеру? – Я даже и не знаю, как так получилось. До 1990 года у нас не было никакого изображения волка, чтобы мы могли представить. Делая герб, я, конечно, изучал историю, материальную культуру, этнографические элементы, орнаменты. Интересовался образами животных на скифских золотых изделиях, которые находились в Эрмитаже. Приступая к работе над гербом, я думал, что сделаю такую стилизацию животных. Однако позже я пришел к силуэту, что мы видим на гербе ЧРИ. Он своей статичностью скорее напоминает египетского сфинкса (Сфинкс – мифическое существо со львиным телом и головой девушки – Прим. ред.). Из скифского стиля там есть окружение животных орнаментом, который придуман мною, раньше его не существовало. Это родовой столб, древо жизни, на котором волк восседает как Сфинкс. – Есть разные интерпретации этого волка, некоторые, например, сравнивают его с турецким волком, считая, что ваш замысел якобы был в том, чтобы подчеркнуть дружеские отношения с турками. Соответствует это действительности? – Нет, таких мыслей не было. Более того, на официальной символике Турции-то и нет волка, насколько я знаю. В СССР в девяностые никаких контактов у нас с турецкими художниками не было, а у меня и подавно. Я был вчерашним студентом, приехавшим в Грозный. Уже намного позже я узнал, что в Турции есть неправительственная организация, которая называется "Серые волки". – Некоторые утверждают, что это не волк, а волчица, и говорят, что его прообразом мог служить Акела из мультфильма "Маугли". – Этот мультфильм в детстве всем нравился, он красивый. Но я, будучи студентом Академии художеств в Ленинграде, достаточно много изучал культуру, искусство, в том числе мировое. У меня не было необходимости опираться на сюжет "Маугли". Касательно того, волчица это или волк – это не играет никакой роли. Главное в том, что это символ. – Вы получили вознаграждение за эту работу? – Нет. В 1992 году были разговоры, даже сумма была обозначена. Но я сказал, что в этом нет никакой необходимости. На тот момент в республике были непростые времена, а я как художник, который работал уже с галереями в Лондоне, имел определенную материальную базу, и не нуждался в вознаграждении. Я сказал, чтоб они оставили деньги для республики, для помощи бедным, детям. – Не многие знают, что вы были также автором эскизов для чеченской национальной валюты. – Да, действительно, в 1992–1993 годах я принимал участие в разработке эскизов будущей валюты Чеченской республики, независимого государства. Но из-за того, что я часто летал в Лондон, у меня не было возможности активно участвовать в этом. И то, что мы сейчас видим – это эскизы Хамура Ахмедова, ведущего художника Чеченской республики, он раньше был председателем Союза художников ЧИАССР. – Кто оказал на вас наибольшее влияние как на художника? – Все мы в детстве любили рисовать и с теплотой вспоминаем акварельные краски, цветные карандаши. Меня тогда очень сильно поддержал отец в моем увлечении. Первый и настоящий учитель – мой отец Тагир. Он не был художником, у него не было диплома, так как его подростковые и юношеские годы прошли в депортации без возможности учиться. Но он сам по книгам или копируя старых мастеров достиг хорошего уровня. Его рисунки у меня здесь в Европе, и я даже их выставлял в галерее. В 1974 году в Хасавюрте открылась детская художественная школа. Я был одним из первых, кто поступил в нее. После её окончания я поступил в Избербашское педагогическое училище на художника-педагога. Проучился один год и перевелся в Дагестанское художественное училище им М.А. Джемала в Махачкале (Муэтдин Джемал – основоположник национального изобразительного искусства Дагестана – Прим. ред.). Там проучился два года вместо четырех. Потом поехал в Ленинград и поступил в Академию художеств. Там я изучал и копировал работы старых мастеров, ведь в Ленинграде находится Эрмитаж – один из лучших музеев мира. – А кто из художников вас вдохновлял больше? На кого вы хотели быть похожим? – Будучи студентом, я интересовался мастерами раннего и позднего ренессанса. Мне нравились испанцы – Веласкес, Гойя. В разные периоды художник изучает разных мастеров, потому сложно назвать кого-то одного. Но если кого-то выделять, то, наверное, это был бы Рембрандт, голландский художник. По сей день я его изучаю, часто бываю в Нидерландах, всегда хожу в музеи. Рембрандт, конечно, великий художник. – Как так получилось, что в маленьком Хасавюрте выросло так много талантливых художников? Это, например, Руслан Хасуханов, Зубайр Юшаев, Хамур Ахмедов, Вахарсолт Балатханов и другие. – Примерно та же история, но еще более яркая произошла с борцовской школой Хасавюрта. Наш знаменитый тренер Алихан Джамалдиев открыл ее примерно в тогда же, когда создавалась детская художественная школа. Это было через десять лет после возвращения из депортации. Произошло своего рода возрождение художников в духовном плане. Если бы не определенные обстоятельства, возможно, Хасавюртовская художественная школа могла бы прославиться, как и борцовская. Но, к сожалению, она не состоялась, причин этого я не знаю. Хотя изобразительное искусство у нас было всегда. Наша архитектура, оружие и вообще сама эстетика, в которой мы жили столетиями, и есть искусство. Эта была такая искра возрождения. – Как вам кажется, работа художника больше ориентирована на сегодняшний день или на будущее? - Я думаю, то, что художник делает, уходит в будущее и там находит свое проявление, приносит пользу. 40 и даже 60 тысяч лет назад наши предки создавали наскальные рисунки. Благодаря им, ученые сейчас получают информацию о том времени. Даже материал, которым они работали – охра – используется у нас по сей день. Я уже не говорю о более поздних периодах. До нас доходит столько информации через изобразительное искусство! Оно играет важную роль в развитии разных наук. – Как вы считаете, что влияет на стиль художника? С чего вы начинали и в каком стиле работаете сейчас? – Был такой художник – Анри Матисс. В детстве, когда он плохо рисовал, то мечтал стать академиком, научиться хорошо рисовать. А достигнув этого уровня, вновь стал рисовать как в детстве, его последние работы напоминают рисунки ребенка. У меня немного по-другому. Я в детстве мечтал познать академическое искусство. Когда я был студентом, в СССР был один стиль – соцреализм. По форме национальный, по содержанию социалистический. Других видов искусства не было. И ко мне как-то попала привезенная из-за границы книга о сюрреалистах. Я сильно увлекся. И многие мои преподаватели, которые об этом знали, отговаривали меня. Но пройдя через сюрреализм, я все же вернулся к реализму. Для нас, кавказских, чеченских художников, есть столько всего невысказанного, интересного, мне кажется, этого можно достичь только через реализм. Это то, что я ценю и то, что сегодня стараюсь сохранить в своих картинах. Иногда бывает, что мне заказывают авангардные работы, но это как бы исключение из правил. – Если говорить о ваших работах, то самая трогательная для чеченцев – это картина о депортации. Я слышал, что еще ваш отец делал какие-то наброски, а вы их продолжили. – Я думаю, что это единственная картина, которую я написал. Остальные, может, даже и не картины вовсе. Я по сей день над ней работаю. Начал ее в 1982 году. Первый эскиз я попробовал выставить в Грозном, но его не одобрило жюри. В оргкомитете выставки еще и отругали меня за такую картину. Я видел наброски отца, которые сегодня не сохранились. Он был выслан в подростковом возрасте и через всю жизнь пронес эту боль. Генетическая память об этой трагедии особая, видимо, она потом передалась мне, и думаю, передастся моим детям. Эта боль, которую никогда нельзя забыть. Она должна получить свое продолжение в искусстве, и в исторических материалах, тем более что теперь доступно больше информации. Можно сказать, что это кредо всей моей жизни. – У вас есть другие работы на тему депортации? – Есть, но они не сохранились, так как были в Грозном. А одна сохранившаяся под названием "Опустевший аул" – та самая работа, которую я хотел выставить на той выставке. Я в ней через иносказание показал наш аул в конце февраля-начале марта 1944 года (без солдат, которые выселяли людей). Показал, как тогда выглядели эти наспех покинутые жителями села, где дома остались с полуоткрытыми дверьми. Совершенно пустой аул.   – Годы вашей учебы в Ленинграде пришлись на конец восьмидесятых. Наверное, тогда там было не так много чеченцев? Как к вам относились мастера-художники? – Когда я поступал в 1982 году, у нас было восемь экзаменов. Основной экзамен по изобразительному искусству – модель в красивом классическом одеянии, девушка из консерватории позировала. Так получилось, что я в первый день на одном дыхании в стиле а-ля прима написал ее портрет. После экзамена я вышел выпить кофе, а ребята (мои друзья из Орджоникидзе и Нальчика) ко мне подходят и говорят: "Султан, тебя можно поздравить, заходил Андрей Андреевич Мыльников, подошел к твоей работе и спросил, это кто пишет". Его ассистент нашел меня по номеру, меня отметили, так я и поступил. Очень быстро. Многие ребята по 10 лет поступали в то время! На одно место, бывало, претендовали 80 человек. Будучи студентом, я часто ходил в черкеске, есть даже фотографии. Ко мне отношение было достаточно хорошим, уважительным я бы сказал. Профессора мои были Фомин Петр Тимофеевич и основной мой руководитель – Андрей Андреевич Мыльников, народный художник СССР. Он был очень сильным мастером. У меня сохранились добрые воспоминания об этом вузе и о моих учителях. – Как вы в девяностых оказались в Европе? – Я сам, честно говоря, не думал уезжать в Англию. Получилось так, что в конце 80-х годов европейцы часто приезжали в Академию художеств в Ленинграде. Европа открывала для себя заново страну. И моими работами заинтересовались профессора из Кельтского университета, которые пригласили приехать с выставкой с возможностью дальнейшего преподавания там. Так, собственно, я и уехал. Хотя я мог остаться в Ленинграде в творческой мастерской и продолжить учебу в аспирантуре. После я стал часто ездить в Англию, но при первой возможности прилетал в Грозный. У меня там была мастерская на Партизанской улице и квартира. Я думал, что так будет всегда. Но началась война, и результат мы знаем. Я лишился всего и в первую очередь своих работ. – Что за история с покупкой ваших картин для королевы Бельгии? – В культурном центре одного из муниципалитетов Фландрии (один из трех регионов Бельгии – Прим. ред.) проходила выставка, где бургомистр попросил нарисовать тогда еще принцессу Матильду. Я был не в курсе, что на выставку приедет и сама принцесса. Портрет очень понравился ей, и бургомистр ей его подарил. Позже другая картина, выставленная в другом фламандском городе и связанная с ландшафтом Фландрии, так же понравилась принцессе и тоже оказалась в ее собственности. – Какую из всех выставок, что были у вас, вы считаете наиболее значимой? – Наверное, самая важная выставка была в 1976 году в Махачкале. Моя самая первая. Там был импровизированный зал. Ее организовывало телевидение, программа называлась "Шаг к прекрасному". На ней я впервые показал свои работы, мне было всего 15-16 лет. – Как бы вы изобразили историю Северного Кавказа одной картиной? Что повлияло бы на вас при выборе сюжета? – Это было бы огромное полотно, или панорама, или даже серия работ. Со сложной композицией, где можно было бы увидеть разнообразие и богатство материальных культур народов Кавказа. И в то же время я хотел бы показать единство, единое духовное пространство. Традиции у нас одни, по крайней мере были, это сейчас все утрачивается. Эстетика, что формировалась столетиями на Кавказе, уникальна, ее нужно развивать, показывать через изобразительное искусство. Да, вот такую панорамную картину я написал бы, может быть, даже и напишу. 23 февраля многие десятилетия остается черным днем в истории чеченцев и ингушей. В этот день в 1944 году почти полмиллиона человек погрузили в вагоны для перевозки скота и выселили в северные районы Казахстана и Киргизии. Больше трети из общего числа переселенных никогда не вернулись домой.