«Хой, смерть!»
Вышла новая книга Сергея Гребнева – «Дальше некуда» (М.: Городец, 2021). Как и в случае с первой, она стала не-событием в нашей литературной жизни: художественную прозу такого автора (старый нацбол*) с таким содержанием (наркотики, алкоголь, дебоши), которому бы позавидовали многие американские контркультурщики, наша высокодуховная общественность обходит стороной. Но, как вы понимаете, раз автор выпал из поля зрения глянцевых критиков, значит, это стоящий автор.
Эдуард Лимонов, фото: Сергей Аристархов / Global Look Press
По легенде Эдуард Лимонов прочитал первую книгу Гребнева – «Бестиарий», где градус антисоциальности был особенно высок, и, в гроб сходя, благословил – сказал: «Дальше некуда». И было решено вынести эти слова на обложку нового сборника.
Фото: labirint.ru
Композиция книги устроена следующим образом: здесь есть центральная повесть с одноимённым названием – про Алтай, пасеку Пирогова, создание стартовой площадки для похода на земли Северного Казахстана и быт нацболов в таких «декорациях»; а помимо – десяток рассказов с обескураживающими, мягко сказать, сюжетами.
Кто читал «Бестиарий», может подумать, что и в «Дальше некуда» Гребнев продолжит рассказывать о своей жизни, полной треша и панк-угара. Это так и не так одновременно. Если первая книга зарождается из желания поведать о безобразных историях, то вторая этим не ограничивается: Гребнев уже чувствует себя не просто свидетелем и участником мерзостных и/или великих деяний, а писателем. Ему мало сюжета – он прорабатывает язык, придумывает (или нет? или просто берёт из жизни?) диковинные метафоры, работает над структурой текста.
Вот вам, например, «классическое» описание природы в его исполнении:
Приближалась весна, никто не приехал, хотелось пива. Солнце уже подштыривало, щекотало и дразнило. Я видел, как из огромного муравейника, подтаявшего сверху, вылез на разведку полуспящий муравей. Верхние слои снега уже потели днём, но к вечеру их всё-таки схватывал и дисциплинировал всё ещё мороз.
Вроде бы ничего особенного, но тут и хемингуэевский рубленный ритм, и «потеющие слои снега» с «дисциплинирующим морозом» – это как минимум необычно.
Рассказывая об алтайской истории, невозможно обойтись без Лимонова. Гребнев, как и любой иной человек, близко знавший гения, рискует впасть в апологетику. Этого удаётся избежать, во-первых, благодаря редкому появлению Лимонова (повесть «Дальше некуда» всё-таки не о нём), а во-вторых, появлению действенному. Вот появляется Вождь и замечает мёртвую полёвку, замёрзшую прямо на бегу. Образ сам по себе любопытный и позволяет пуститься в более или менее глубокомысленные рассуждения, но это ведь ещё и оммаж Егору Летову и его короткому стихотворению:
Небо цвета мяса,
Когда ты споткнулся
О мёртвую мышь.
Следующее появление Лимонова – не менее действенное: живой классик замечает где-то в отдалении старого дикого марала (оленя). Волей-неволей они ментально связываются друг с другом. Что-то невидимое и не до конца объяснимое есть у них. Старость, гордость, умение держать себя? Пожалуй. Но ещё и способность заглянуть в ирреальность. Вскоре марала выслеживают и убивают местные охотники: он принимает смерть с высоко поднятой головой.
Гребнев же рисует марала не просто как готового подобающим образом встретить смерть, но и уже после его смерти – как сильный животный дух или астральное тело (кому как больше нравится), что наблюдает за нацболами и за спецназом ФСБ, проводящим задержание революционеров. Лимонов во время задержания ведёт себя спокойно и продолжает решать какие-то бытовые вопросы. Уловили эту рифму?
В общем, Гребнев со второй книгой осваивает какие-то писательские навыки и мастерски их использует.
В рассказах воздуха меньше: авторская концентрация смещена с пацанского юмора и метафизики (которые были в повести) на грубый и местами страшный материал. В одном – герои идут грабить детский сад; в другом – едят галлюциногенные грибы и готовы под ними убить девушку с пониженной социальной ответственностью; в третьем – опять-таки в наркотическом состоянии побивают продавца арбузов (просто так!). И если в «Дальше некуда» был ореол славных деяний, то в этих историях – исключительно отвратительные герои, ситуации и решения ситуаций.
И Гребнев наслаждается описанием всего этого («Без связи»):
Она мерзкая. Гадкий синяк, который она скрывала под очками, стал ещё больше, увеличившись оттого, что глаз её, белёсый, закрыт. По лицу её размазаны липкие грязные волосы. Рот открыт, засохшая слюна и жёлтые неровные зубы. Она лежит на спине, закрытая по пояс снизу простынёй, но я знаю, что и там она голая. Голая и противная. Из её рта раздаётся: “Хр-хр!” Груди размазались в разные стороны подкисшими манными пудингами с двумя кривыми скукоженными изюминами сверху. Тело её как будто болело оспой. Кожа синяя, как у дохлой курицы.
Гребнев наслаждается, а читателя передёргивает.
И вот беда – мы же имеем дело не с чистой художественной литературой, а во многом (если не во всём) с автобиографической. У иного читателя могут возникнуть вопросы к автору, к издателю, к критику, который спешит рассказать об этой книге. Это, конечно, проблемы читателя, но понятно, откуда и почему они возникают. И в воздухе остаётся подвешенным вопрос: зачем такую мерзость читать?
Начнём с того, что это великолепно написанная мерзость! Предметом искусства может стать всё что угодно.
Сергей Гребнев, фото: rutube.ru
У наших классиков антиэстетичных, неправильных, грубых реалий – хоть отбавляй: на первых же страницах «Тихого Дона» Аксинью Астахову растлевает отец; в «Леди Макбет Мценского уезда» Катерина Львовна показывается то в постели с возлюбленным, то убивающей всех, кто мешает её счастью; а чего стоит в «Преступлении и наказании» один педофильский сон Свидригайлова! Всё это – на минуточку! – произведения из школьной программы. Понятно, что Шолохов, Лесков и Достоевский описывали эту мерзость не ради описания её как таковой. Перед каждым из них стояли сверхзадачи.
В случае с Гребневым кажется, что его хватает только на описание, а о сверхзадаче не может быть и речи. Первое впечатление именно такое. Но стоит попытаться отпустить книгу (герои и сюжеты ещё долго не будут отпускать, ибо они производят самый натуральный культурный шок!) – и ты поймёшь: всё это – наша реальность, это – наше паскудное время. У нас есть и иные герои (в самом благостном смысле), но в данном случае речь о других: эти сегодня глотают циклодол, безбожно пьют в питерских парадных, нюхают бензин, а завтра – едут совершать подвиги.
Мир сложен, человек сложен, и эту сложность надо если и не полюбить, то определённо принять.
Последний вопрос, который беспокоит: возможна ли третья книга Сергея Гребнева (четвёртая, пятая и т. д.)? Если это будут рассказы о панках и нацболах, будет странно: мы уже всё прочитали и всё поняли. Персонажи фактурные, но постоянно о них писать – это топтаться на одном месте. Уже в этих текстах присутствует лёгкое дыхание самоповтора. Уйти в чистую художественную прозу – может не получиться. Да, кажется, Гребнева и самого такой подход не устроил бы. Он ведь иного склада: подмечает важные детали, запоминает сногсшибательные события, а после воспроизводит всё это в текстах.
А вот если у него будут большие истории сродни повести об алтайском походе, можно будет существенно потеснить на полках ведущих современных авторов.
Не случится третьей книги (и последующих) – тоже не беда. Сергей Гребнев – это уже явление. А рассмотреть его масштаб – дело времени. Так и хочется закончить (пожалуй, так и закончим): «Панки, хой!» = «Да, смерть!».
* Нацболы – члены Межрегиональной общественной организации «Национал-большевистская партия» (НБП), которая признана экстремистской решением Московского городского суда от 19 апреля 2007 о запрете деятельности (вступило в силу 7 августа 2007)