Писатель Алексей Иванов — о литературе, внутреннем туризме и новых структурах общества
Ɔ. В чем главный кайф быть Алексеем Ивановым?
Очень сложно ответить. Думаю, что самое главное достижение на социальной лестнице — это образ жизни. И лично для меня кайф заключается в том, что я живу так, как всегда хотел. Прямо вот еще с детских лет. Я придумываю истории, график мой зависит только от меня, и мне не нужно думать о финансовых и бытовых проблемах, потому что все они уже давно решены.
Ɔ. Как вы себе это в детстве представляли?
Конечно, я мыслил в рамках советской парадигмы, но тем не менее примерно так и представлял: писатель — это серьезный человек, с бородой, он носит свитер и общается с другими писателями, обсуждая их увлекательные романы. На работу он не ходит, зато его возят в разные интересные места — то на Байконур, то на БАМ.
Ɔ. А были ли люди в рамках этой советской парадигмы, на которых вы ориентировались?
Разумеется. В детстве я читал преимущественно фантастику и надеялся стать писателем-фантастом. Лидерами жанра были братья Стругацкие. Я пытался узнать, как они живут и чем занимаются, помимо сочинительства. И мне хотелось так же, как они, дружить с разными необычными людьми — учеными, артистами, путешественниками, и чтобы мальчишки вроде меня самого на читательских встречах расспрашивали бы меня-писателя о фантастических мирах, которые я придумал.
Ɔ. В чем разница между той детской картинкой и тем, что сейчас?
Особой разницы нет. Есть то, что обусловлено социально-политическими переменами. Скажем, потерял актуальность Союз писателей, исчезла необходимость участвовать в каком-то вынужденном официальном общении. И есть, конечно, отличие моего представления о себе самом тогда и сейчас.
В детстве я представлял себя более экстравертным человеком, нежели оказался в действительности. Мне не требуется общение с другими писателями, да и по миру я лучше покатаюсь не в составе большой делегации, а самостоятельно или со своей командой, работая над очередным проектом.
Ɔ. В чем еще выражается ваша интровертность?
В нежелании общаться с людьми, которые мне не интересны, пускай даже это персоны статусные или медийные. В нежелании входить в тусовку. Тусовка — это не компания приятелей, а комьюнити из тех, кто находится в едином информационном поле. Люди из комьюнити могут не иметь личного знакомства или вообще быть врагами, но они обсуждают общие для них темы. А я предпочитаю говорить на свою тему, даже если собеседника нет.
Ɔ. Бывает, что вам надо после разговора с человеком восстановиться, какое-то время побыть одному?
Конечно. Общение вытягивает энергию. Оно трудозатратно. Например, я не могу давать интервью или встречаться с читателями слишком часто. Поэтому мой продюсер организует все мои медийные и публичные активности короткими концентрированными блоками. Чаще всего это пять-семь дней встреч с читателями и интервью, а потом перерыв в два-три месяца на работу.
Ɔ. Как вы восстанавливаетесь?
Бездельничаю, пью кофе, гуляю, курю.
Ɔ. А после того, как написали книгу, тоже какой-то период восстановления нужен?
Нет, мне такой отдых не требуется. Когда я заканчиваю один роман, я уже давным-давно думаю про другой, поэтому сразу и легко переключаюсь. Намечаю паузу в неделю, которую не всегда выдерживаю, а потом сажусь за следующую работу.
Ɔ. Такой ритм чем-то обусловлен?
Я не ограничен контрактами или сроками, мне не нужно писать для денег. У меня больше двадцати книг, все они каждый год переиздаются, их экранизируют, переводят, ставят в театрах. Я могу вообще не работать и прекрасно жить. Мой продюсер активно и успешно управляет пакетом моих прав, они востребованы. Но я продолжаю писать — это просто форма существования моей личности. Мне не приходится делать над собой усилий, чтобы жить так, как живу, это для меня органично. Усилия нужно прилагать для того, чтобы жить по-другому. Так что я не считаю свою работу тяжелым трудом. Конечно, в реальности роман — это труд, но для меня он одновременно и удовольствие, и отдых, и спокойные будни. Бывает, что и наказание.
Ɔ. Что вы хотите оставить после себя?
Конечно, человеку ответственному положено об этом думать, но мне не хочется. Не хочется оценивать себя с точки зрения вечности. Я предпочитаю принцип «здесь и сейчас». Жить в своем времени, делать что-то для современников и получать отдачу именно от них, а не от грядущих поколений. Мне кажется, рассчитывать на потомков — дело бессмысленное. Все меняется так быстро, что в культуре не создать константу, которая будет актуальна хотя бы на протяжении 30–40 лет. Лучше именно сейчас получать все, что хочешь, и отдавать все, что можешь. Если твои свершения окажутся нужными и потомкам — что ж, замечательно. Но ориентироваться надо не на их проблемы, а на свои. Двигать настоящее — более плодотворное занятие, чем поучать будущее. Я люблю историю и знаю, насколько потомки эгоистичны и беспамятны. Мы ведь и сами такие. Потому я больше надеюсь услышать ответ от тех, кто рядом.
Ɔ. Получается услышать?
Получается. Ответы могут быть очень разными. Не только тиражи, гонорары или количество читателей, которые приходят на читательские встречи. Ответ, например, заключается и в экранизациях. Если бы мои истории были не интересны, ими бы так не интересовались киношники. Неважно, какое у фильма качество, это зависит уже не от меня, главное — что моя история востребована.
Ответ звучит в трендах, которые становятся актуальными. Скажем, люди начинают путешествовать по Уралу. Я помню девяностые годы — никому Урал был не нужен, но ситуация переломилась, в том числе благодаря и моим усилиям тоже. Например, романы «Сердце пармы», «Тобол», «Тени тевтонов» увеличили поток туристов в Чердынь, Тобольск, Калининград. И сейчас я постоянно получаю предложения от разных регионов написать что-нибудь для развития их территории. Я их не принимаю: я не менеджер по туризму, я — писатель и решаю свои творческие задачи. Если результат с пользой отрикошетит на какой-нибудь регион — отлично.
Наконец, ответ можно услышать даже в самых неожиданных сферах. Сейчас тинейджеры косплеят «Пищеблок»: надевают пионерскую форму, вставляют себе клыки и мажут физиономии красной краской — пионеры для них стали синонимом вампиров.
Ɔ. Почему вам важен отзвук?
Я — социализированный человек. Как говорил товарищ Ленин, «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Мне интересно человечество — как оно живет, как развивается. Я пытаюсь увидеть черты будущего в настоящем. Я стараюсь говорить на языке современности. Если ты говоришь на языке современности и получаешь отклик, значит, ты правильно понимаешь этот язык и улавливаешь будущее.
Ɔ. Язык современности — он какой?
Сложно обобщать. В каждой отрасли культуры он свой, ведь сейчас нет единого большого стиля вроде готики или барокко. В драматургии — один нарратив, в визуальном искусстве — другой. Важно понимать, как меняются технологии в твоей области деятельности, в какую сторону движется прогресс в твоей профессии.
Моя область деятельности — литература, о ее судьбах я и думаю. Совсем недавно культура была логоцентричной, то есть слово было вербальной основой. С появлением новых коммуникаций культура получила второй язык и стала иконоцентричной: картинка тоже оказалась вербальной основой. Сейчас на СМС-вопрос «Ты где?» мы отвечаем не словами «в Париже», а селфи на фоне Эйфелевой башни. Квинтэссенция иконоцентричности — кино, и потому главные тренды теперь задает не литература, а кинематограф: разговор картинками. И роман XXI века объединяется своей природой с главным кинематографическим продуктом — драматическим сериалом. Точнее, у нового романа и драмсериала общий формат. Следовательно, современные романы нужно писать так, как делаются сериалы. «Тобол», «Пищеблок» и «Тени тевтонов» я писал уже в формате драмсериала. Не под экранизацию, как могут расценить недалекие критики, а в нарративе нашей эпохи. У этого нарратива много особенностей. Скажем, мультижанровость — когда каждая сюжетная линия создается в своем жанре. Или этический релятивизм — когда о плохих людях рассказывают как о хороших, чтобы им сочувствовали. Или многослойная реальность — когда действуют всякие мистические персонажи и силы, но произведение остается реалистическим. И так далее.
Меняется все, не только культура. С появлением новых коммуникаций изменяется социология общества. В традиционном обществе во главе угла стояла ценность личного благополучия, поэтому общество делилось на классы — по отношению людей к средствам производства. История была борьбой классов. В нашем обществе главной ценностью, согласно «пирамиде Маслоу», стала самоактуализация. Для нее нужны не столько деньги, сколько промоушн. На деньги вы можете купить себе хоть Луну, однако если об этом никто не знает, то ваше благополучие не превращается в вашу самоактуализацию. А новые коммуникации, например соцсети, — лучший инструмент самоактуализации, причем и деньги для нее не требуются — никто ведь не проверяет, правду вы рассказали в фейсбуке, что купили Луну, или наврали. Понты важнее реальности, а самоактуализация важнее всего. И общество структурируется уже не по классам, а по стратегиям самоактуализации. Вместо классов формируются комьюнити — сообщества людей, у которых одинаковая стратегия самоактуализации.
Очень утрируя, приведу пример. Скажем, есть игра World of Tanks. И есть комьюнити этой игры, в котором и школьники, и профессора, и богачи, и бедняки, и сторонники тирана, и либералы. У всех этих людей общая стратегия самоактуализации: в этой жизни им интереснее всего играть в «танчики». И таких комьюнити огромное количество. Комьюнити уже почти заменили нам классы, и совсем скоро историей будет взаимодействие комьюнити, а не борьба классов. Кто сумеет подвигнуть комьюнити на социальное действие, тот и будет политиком, вождем, лидером. Лидер предлагает более приятную самоактуализацию, а не благополучие. В уродливой форме эта стратегия работает уже сейчас, когда мы как общество предпочитаем не скромную самоактуализацию правопорядка, а китчевую самоактуализацию мирового пугала: «Пускай мы нищие и бесправные, зато нас все боятся».
Так что сейчас меняется внутренняя структура общества. И писатель работает не с единомышленниками, не с социальными группами, а с комьюнити.
Ɔ. Вы это делаете сознательно или интуитивно?
Лично я делаю сознательно. Разумеется, я имею в виду вовсе не желание угодить каким-то запросам. Я имею в виду коммуникацию. Например, аудиокнига как формат — вовсе не то же самое, что обычная книга, красиво начитанная артистом. Аудиокнига, точнее, аудиосериал строится по тем же драматургическим принципам, что и сценарий, а обычному роману такое ни к чему. И авторская речь в аудиосериале отличается от обычной большей степенью концентрации и визуальности. Комьюнити аудиосериалов — на платформе Storytel, и когда я сотрудничаю с этой платформой, то работаю в формате аудиосериала, а не в традиционном. То есть соблюдаю правила коммуникации. Точно так же при выборе продажи прав на экранизацию я предпочитаю платформы, а не каналы или киностудии. Будущее кинематографа за платформами, а не за каналами. Способ коммуникации платформ обеспечивает куда более обширное комьюнити.
Ɔ. Уверен, у вас тоже есть комьюнити, которое за вами следит. Какое оно?
Очень неоднородное. У меня же разные произведения, и читатели находят в них разное, да и сами люди тоже очень разные. Мое комьюнити объединяется чисто механически — моими романами, а не какими-то моими социальными действиями, убеждениями или моралью. Поэтому в моем комьюнити могут находиться, например, и весьма серьезные люди, изучающие индустриальное наследие Урала, и тинейджеры, которые косплеят пионеров-вампиров.
Ɔ. А вы же сами тоже каким-то комьюнити принадлежите?
Человек может состоять в бесконечном множестве комьюнити. В политическом смысле я, например, принадлежу комьюнити Навального. В кинематографическом отношении я отношусь к комьюнити платформ, с которыми сотрудничаю, — скажем, к комьюнити «КиноПоиска». А еще я состою в комьюнити смешных котиков — очень люблю смотреть ролики про них. И так далее.
Ɔ. Мы начали разговор с вашего детского представления о писателе, который в возрасте и уже умудрен опытом. Как вам кажется, что будет с вами лет через двадцать?
Мне тоже очень интересно. Я надеюсь, что буду еще более-менее адекватным стариканом.
Ɔ. Как вам кажется, вы можете перестать писать?
Думаю, да. Для меня писать — как ходить. Но я же понимаю, что если мне трамваем отрежет ноги, то ходить я не буду — и не умру. Понятно, что сам я не буду лишать себя возможности ходить или сочинять романы, но если лишить меня этой возможности насильно, то я выживу, хотя жизнь будет скучной и тоскливой.
Ɔ. Насколько вы счастливы сейчас?
Мне кажется, я счастлив по максимуму.
Ɔ. А в чем для вас заключается счастье?
В возможности работать с полной самоотдачей. И чтобы мне хватало интеллектуальных и физических сил, времени и общения.
Ɔ. Вам сейчас не хватает времени?
Не хватает. Я бы хотел жить больше и дольше. Хотел бы, чтобы в сутках было 36 часов, а еще лучше 48. Но если думать реалистически, то хотелось бы большей эргономики жизни. Чтобы усилия расходовались на дела, а не на борьбу с событийным хламом.
Ɔ. Как в 52 ощущается время?
В физическом смысле — ничего особенного. А вот в философском смысле начинаешь воспринимать время как очень подвижную среду, которая проницаема и в прошлое, и в будущее. В том смысле, что наша жизнь детерминирована не только тем, что было, но и тем, что будет. Что я имею в виду? Будущее как функция от настоящего существует объективно, следовательно, вполне логично предполагать, что оно оказывает влияние на настоящее. Когда ты обладаешь достаточным жизненным и культурным опытом, то интуитивно опознаешь влияние будущего на день сегодняшний. Это опознавание — не прогноз, потому что для прогноза нет данных, а некое ощущение потенциала. Или иррациональной необходимости сделать то или иное дело. Идея физического влияния будущего появилась на Западе еще в 1980-е годы, на ней основан знаменитый фильм «Терминатор».
Наверное, я говорю не очень ясно. Поясню, скажем, на примере инновационной экономики. Чем она отличается от обычной? Тем, что обычная экономика устроена по принципу «спрос рождает предложение». У людей есть спрос на валенки — промышленность начинает выпускать валенки. А в инновационной экономике предложение рождает спрос. Когда Стив Джобс продумывал iPhone, у людей не было никакого спроса на iPhone, но Джобс почему-то считал, что его непонятный товар будет востребован, и потому двинул его на рынок, и iPhone оказался нужен всем просто ураганно. Вот так Джобс был детерминирован будущим, а не прошлым. iPhone стал основой новой коммуникации, которая преобразила мир больше, чем многие революции. Например, революцию 1917 года в России нам 70 лет преподносили как прорыв человечества к коммунизму, к будущему, но жизнь показала, что это ложь. Так что далеко не всякая новаторская вещь детерминирована будущим. Опыт осмысления жизни учит видеть «отблески грядущего», и ты перестаешь бояться времени.
Ɔ. В вашей жизни это тоже присутствует?
Безусловно. Скажем, чуть ли не о каждом моем романе я слышал, что «это никому не интересно и не будет востребовано». Но я все равно делал то, что считал нужным. Затрудняюсь сформулировать почему; видимо, слышал зов будущего. И опыт показывал, что я был прав. Издатели допечатывали и допечатывали тиражи, киношники покупали права и снимали фильмы. Например, первый тираж «Географа» был всего две с половиной тысячи, и никто в издательстве «Вагриус» в 2003 году не планировал допечатки тиража. Критик Лев Данилкин отозвался о романе скептически: «Не рванет». А роман «рванул». Сейчас его тираж перевалил за триста тысяч, а про кино, увенчанное всеми лаврами, я уже не говорю.
Ɔ. Как вы слышите зов будущего?
Трудно сказать. Это все невербально. Просто узнаешь про какие-то явления и без всякого анализа понимаешь: «Да, похоже, это нужно и правильно». Или наоборот: «Нет, это полная чушь, никакому дураку это не потребуется».
Ɔ. Когда у вас в последний раз было ощущение, что все правильно?
Когда я читал книгу Дэвида Роуза «Будущее вещей». Роуз рассказывает об эволюции дизайна, о том, как под влиянием упрощенного интерфейса изменится технологический мир. И я практически сразу понял: да, в целом он прав. То, что он излагал, являлось понятным, разумным и соответствующим природе человека. Было чувство, будто я читаю не что-то новое, а что-то забытое. Видимо, это особенность отзвука будущего — когда восклицаешь не «Эврика!», а «Блин, точно, вспомнил!».
Ɔ. Вы что-то делаете, чтобы продлить жизнь?
За исключением курения, больше ничего. Помнится, у Черчилля спросили, как ему удалось дожить до преклонных лет, сохраняя активность и ясность ума, и Черчилль ответил: «Я всегда пил виски, курил сигары и никогда не занимался спортом».
Ɔ. Довольно парадоксально.
Говорят, что возраст человека — это не количество прожитых лет, а внутреннее ощущение. Хотелось бы верить. Может быть, когда-нибудь люди и вправду будут жить столько, сколько им интересно, а не сколько на роду написано.
Ɔ. Что такое «жить интересно»?
Жить с полной самоотдачей, не чувствовать хода времени и не замечать себя. Поглощать энергию и фактуру жизни, но не жадно и поверхностно, истребляя все вокруг, а с удовольствием, и чтобы от этого был какой-то полезный и общезначимый результат.
Ɔ. Я слышу про баланс, потребление и ощущение...
Баланс — инструмент, а не цель. Баланс показывает тот уровень, ниже которого опускаться недостойно. Нужно помнить, что ты должен создать больше благ, чем потребил. Хотя бы немножко больше.
Ɔ. «Немножко больше» — это про что?
Съел десять тонн картошки, а вырастил одиннадцать.
Ɔ. А если подходить к книгам, то...
Ага, прочитал десять книг, а написал сто. Это, конечно, ужасно. Не следует заваливать мир своими благодеяниями.
Ɔ. Как бы хотели умереть?
Да я вообще не хотел бы умирать.
Ɔ. Жить вечно?
Да. И желательно, чтобы оставаться в самом плодотворном возрасте.
Ɔ. Который сейчас?
Пожалуй, который уже был. 52 года, конечно, возраст неплохой, но 40 лет — лучше.
Ɔ. Почему 40?
Ну, не знаю. Я люблю основательность. 20–30 — это еще время надежд, а 40 лет — уже время каких-то итогов, пусть и предварительных. Время определенности.
Ɔ. Подведем предварительные?
Вы так меня спрашиваете, как будто знаете мой диагноз. Ну хорошо. Если подводить итоги кратко, то все получилось.