Иван Вырыпаев: Уделяйте внимание словам

Иван Вырыпаев — в театральном мире величина необозримая, в кинематографическом — непостижимая. Его имя тесно связано с понятием «новая драма».

Его фильмы «Эйфория», «Кислород» и другие становятся культовыми. Корреспондент «Вечерней Москвы» побеседовала с Вырыпаевым перед премьерой киноверсии его спектакля «UFO» на фестивале «Кинотавр». Этим разговором мы продолжаем рубрику «Зеркало для героя», в которой известные люди говорят о самом важном.

— Иван, ваш прошлый фильм «Спасение» вышел пять лет назад. Теперь вы возвращаетесь на экраны, точнее на мониторы, с проектом «ОККО Театр». Расскажите, что это будет?

— В названии проекта слово «театр» имеет ключевое значение. Мы занимаемся постановкой театральных спектаклей, и в то же время созданием фильмов-спектаклей по ним. Подчеркну, это не видеозаписи со сцены, а отдельное произведение. Снимаем без зрителей, как фильм, но в искусственных декорациях и по принципу спектакля. Это некий отдельный жанр в искусстве — как опера, балет, драматический театр, пантомима, так и фильм-спектакль.

— В театре зритель сам выбирает, за чем ему следить — это как свободно дышать воздухом. В кино тебя ведет автор — словно кислород сжижен и разлит по баллонам. Можно ли сказать, что фильм — более концентрированный спектакль?

— Не думаю. В любом виде искусства все основано на контакте между тем, кто исполняет, и тем, кто воспринимает. Но это разные формы: кино отличается от театра, от поэзии, от многого другого. Вы смотрите фильм — и это контакт с ожившей фотографией, в ней есть тема, сюжет, монтаж. В спектакле вы контактируете с произведением через актера и текст пьесы. Если это живой контакт, то и произведение живое. Если он имитируется — и все остальное ненастоящее.

— Вы часто говорили, что в драматическом театре главное — актер и текст. Но в вашем фильме «Танец Дели» была мысль, что главное — в молчании, его нельзя передать словами. Как по-вашему, слова способны выразить суть?

— Слова передают основной смысл. Если вы хотите попросить кофе, вы говорите «кофе». Мы используем слова, чтобы общаться. В «Танце Дели» говорится о тишине, той, из которой появляются слова об изначальной природе всего живого. То, что слова возникают из тишины, — это не метафора, не что-то эзотерическое. Перед тем как сказать, мы молчим. Мы встретились, секунда, и звучит «здравствуйте». Это интересный процесс, который мало кто исследует, — как появляются слова.

— С другой стороны, слова запутывают, у них есть второе значение...

— Это две параллельные темы — значение слова и его использование в современном театре. Сейчас и режиссеры, и актеры не уделяют особого внимания словам. Они используют их как хотят, в своей интерпретации. Сегодня вы не увидите постановки пьес как они написаны. Тексты переделываются на ходу, и создается нечто третье. Конечно, слово несет в себе энергию, значение, силу, и у разных слов они различаются. У слова «свет» одна энергия, у какого-нибудь матерного слова — другая, очень низкая, с плохими вибрациями. И это не только потому, что так отложилось у нас в голове, но и потому, что такие слова появлялись как реакция на что-то негативное. Например, на войне, когда человек был наполнен страхом, из которого и возникали подобные слова. Когда человек любит, когда он находится в храме, то говорит «славься», «милость», «люблю». Вслушайтесь, эти слова звучат иначе, в соответствии с вибрациями, которые происходят внутри.

— Как вы в целом относитесь к ненормативной лексике? Например, ее много в вашей пьесе «Солнечная линия», и некоторые говорят, что это мешает читать, портит текст. Вы как-то говорили, что это как препятствия для читателей, которые надо пройти на пути к смыслу.

— Думаю, у меня это проще. Люди, которые описаны в «Солнечной линии», не матерятся, а используют такие слова как междометия. Чтобы персонажи были современными, но не вульгарными, а как раз наоборот — чтобы показать их уровень развития, они используют некоторые слова, находясь на эмоциональном пике. Вообще, пьесы не нужно читать — их смотрят на сцене. Глазами прочесть пьесу могут только большие профессионалы, потому что нужно сразу представлять, как она будет звучать. Что касается использования мата в театре, скажу странную вещь, которую вы от меня не ожидаете: нет, лучше его не использовать.

— Почему?

— Эти слова несут достаточно низкий вибрационный заряд. Я их сам использовал, мне это нужно для снижения пафоса, ведь в моих пьесах его много. Но повторюсь — лучше этого не делать.

— Кстати, об этом. В ваших в пьесах, особенно в ранних, много темного, негативного. Много боли, на фоне которой ярче виден свет. Это по принципу того, что звезды заметнее ночью?

— Сама теория конструкции драмы предполагает конфликт. Что бы мы ни шли смотреть в театр — драму, комедию или трагедию, — там всегда есть конфликт, который мы изучаем. Так было со времен Эсхила, Софокла, Еврипида и продолжается сейчас. Если бы театр говорил только о позитивном в чистом виде, это бы был уже не спектакль, а медитация или духовная практика. Когда мы говорим про социальный театр, который идет на сцене для зрителей и за билеты, там обязателен конфликт. На его фоне мы видим проблемы, несостыковки, исследуем себя. Нет ни одной хорошей пьесы, где бы не было конфликта. И Чехов, и Шекспир, и Беккет, и Ионеско — это всегда борьба, проблема. Это и есть театр. Поэтому моя задача — показать некий конфликт и вернуть все в свет, чтобы люди ушли со внутренним теплом, даже после пьесы «Июль» — самой жесткой из моих. Недавно я поставил ее в Нью-Йорке, и после премьеры видел, как люди выходят наполненными. Это и есть катарсис — очищение.

— Когда вам плохо, как вы из этого выбираетесь? Что вам помогает забалтывать внутренних демонов? С ними нужно бороться? Или принять и позволить иногда этому происходить?

— Когда мы чувствуем, что нам плохо, откуда мы это узнаем, что с этим делаем? По-разному. Если болит живот и нам плохо физически, мы вызываем врача, пьем лекарство. Если депрессивное состояние — стараемся изменить его на хорошее. Но когда мне плохо, я стараюсь распознать природу этого. Что такое — плохо? Плохо ли мне по-настоящему? Где начинается это плохо, и где оно заканчивается? И кто решил, что это плохо? Когда болит живот — он болит. Но всему ли мне плохо? Должно ли мне быть плохо психически, если у меня болит живот? Ведь я могу быть в хорошей форме, внутренне радостным, вне зависимости от того, что ощущаю боль. Это боль живота, мой разум может не поддаваться ей. Он может ее испытывать, но я при этом могу быть в хорошем настроении. А могу сделать так, что боль будет полностью мной повелевать и я растворюсь в ней. Или же посмотрю и осознаю, что боль — это не я, что она просто со мной случилась. Таким будет мой ответ.

— Хочу еще спросить вас про одиночество. Как вы считаете, можно ли творить без единомышленников? Возможна ли тогда самореализация?

— Это зависит от того, каким видом творчества человек занимается. Если я работаю в театре, создаю спектакль, то чтобы он осуществился, нужны как минимум актеры, постановочная часть… То есть мне уже нужны люди. И это же все делается для зрителя, который придет смотреть. Зритель, актеры-исполнители и автор, который это придумал, то есть я, — мы все связаны. Без одного из этих элементов не выйдет спектакля. Если я напишу пьесу сам для себя и почувствую огромное удовлетворение от этого, она мне покажется гениальной, но я никому ее не покажу, она навсегда останется со мной — значит, я сам стал собственным зрителем и исполнителем, внутри самого себя. Наверное, такое тоже возможно. Но все-таки, я думаю, большинство художников создают свои произведения, чтобы люди восхитились этим, чтобы показать свое творчество другим и получить ответную реакцию. Мы все очень связаны: создатель, исполнитель и тот, кто смотрит. Намерение, воплощение и восприятие — три составляющие единого процесса. Художник может занимать определенную позицию, как, например, Андрей Звягинцев, когда говорит в интервью, что, создавая фильм, он не думает про зрителя. Таково его мнение, и он может его озвучивать.

Я это очень уважаю. Но все равно он зависит от зрителя, делает кино для него. Ведь он показывает свою работу на фестивалях, в кинотеатрах, переживает, когда фильм не приняли, или радуется, когда картина получила награду, когда друзья похвалили, а также расстраивается, если картина не понравилось близкому человеку... Ведь это так. Потому что все это связано.

— Что для вас сейчас главное, когда вы занимаетесь творчеством?

— Когда я занимаюсь социальным искусством, я стараюсь сделать это очень хорошо, чтобы было красиво. Дать зрителю то, ради чего он приходит смотреть спектакль. Когда мы делаем искусство с большими художниками, большими артистами — а мне посчастливилось работать с очень большими мастерами, — мы занимаемся тем, чтобы сделать все как можно лучше, созданием качества. Содержание и так уже есть в этих творцах. Нельзя научить таланту, он дается от рождения. Можно научить ремеслу и тому, как выразить свой талант. Так что мы не занимаемся созданием талантливых пьес, постановок. Мы занимаемся созданием доступных, качественных, хороших спектаклей. Хороших — значит таких, которые приносят людям удовольствие от просмотра. Поэтому мы и профессионалы. Любители же занимаются искусством для самих себя, им важно раскрыться. И они создают свой любительский театр, который, может, даже более полезный, поскольку люди делают его только для собственных счастья и радости.

— Вы сказали, что это социальное искусство, а вы сейчас занимаетесь еще и каким-то другим? О чем речь? 

— Да, у меня есть свое небольшое место, куда я могу прийти играть на варганах (этнический музыкальный инструмент. — «ВМ»), читать тексты с группой близких друзей в качестве некой духовной практики. И там дело уже не в искусстве, а в познании себя и мира. Когда я играю на варгане, люди, которые это слушают, прежде всего оценивают не красоту моей игры, а возможность соединиться при помощи мелодии со своей энергией. Туда не продаются билеты. То, как вы меня знаете, в мое основное время я занимаюсь социальным искусством, связанным с культурой, с развитием психологии, определенных ментальных вещей.

Это искусство за билеты, цель которого — доставлять наслаждение. Такова единственная цель любого искусства. Мы приходим что-то смотреть или слушать, чтобы восхититься произведением искусства. Оно может лечить, может говорить о проблемах, но прежде всего мы должны восхититься им. Мы должны оценить, как это красиво, как здорово сделано. На первом месте — «как», и только на втором — «что». Даже если кто-то будет не согласен со мной и скажет, что это не так, если вы видите, что он успешен, значит, есть определенная категория людей, которым нравится, как он это делает. Иначе бы мы о нем ничего не знали, потому что даже если бы этот человек говорил что-то очень важное, полезное и актуальное, но нам бы не нравилось, как он это делает, — мы бы не покупали билеты.

— Кстати, об этом. Как вы считаете, деньги, которые мы вносим за то, чтобы посмотреть на произведение искусства, влияют на наше восприятие?

— Не деньги, а то, за чем вы идете. Когда вы идете смотреть искусство, то все, чего вы хотите, — получить удовольствие.

Можете со мной не согласиться, но проверьте это, исследуйте сами. Куда бы вы ни пошли, на какой бы кошмар или мрак не решили посмотреть, даже если это что-то очень страшное, допустим фильм ужасов, вы все равно хотите получить удовольствие. Вы просто не согласитесь платить за то, что принесет вам боль, страх, без удовольствия. А если окажетесь на таком фильме, то либо уйдете с середины сеанса, либо потом скажете — «больше я на это не пойду», и никому не посоветуете. Это очень важный момент, хоть и довольно сложный для понимания.

— Да, восхищать и волновать может и прекрасное, и ужасное. А в вашей системе ценностей есть понятия «хорошо» и «плохо»? Вы просто иногда говорите, что надо все отпустить и позволить всему происходить, не разграничивая. Так?

— Нет, я не стану повторять такие инфантильные слова. Для нас есть то, что нам нравится, и то, что не нравится, чего мы боимся. И внутри себя мы раскладываем это на хорошее и плохое. Если говорить объективно, хорошего и плохого наверняка нет, но только тогда, когда и нас нет, нет нашего эго.

Пока есть собственное я, существует и выбор хорошего и плохого, боли и удовольствия. Единственное, что стоит понять, — первый шаг к освобождению заключается в осознании того, что боль и удовольствие, хорошее и плохое связаны. Они не бывают друг без друга. Нет ночи без дня, темного без светлого. Все связано: где есть боль, сразу же и радость, а потом боль от потери радости, и так далее. Говорить, что ничего этого нет, — это либо сектантство, либо инфантильность. Поэтому на житейском уровне я подобного вовсе не утверждаю.

— Как вы воспринимаете мир? Есть много разных версий, кто-то считает, что мы атомы или что есть только вибрации. Каков он для вас?

— Я не знаю истину, не знаю, как на самом деле мир устроен. Если бы я был слепым или глухим, а вы бы меня спросили об этом, я бы наверняка ответил иначе.

Но на данный момент, к этой точке нашего разговора, я ощущаю его как энергию, которая проявляется в миллиардах форм, вариантов, развивается, меняется. Хотя, повторюсь, я не знаю, каков он на самом деле.

ДОСЬЕ

Иван Александрович Вырыпаев — драматург, режиссер, актер и продюсер. Родился 3 августа 1974 года в Иркутске. Там же окончил театральное училище в 1995 году. Работал в Магаданском театре, в Театре драмы и комедии в Петропавловске-Камчатском. Позже окончил Театральное училище имени Щукина по специальности «режиссер драматического театра».

С 2001 года активно участвовал в работе документального Театра.doc. В 2006 году снял свой полнометражный режиссерский дебют — фильм «Эйфория», который сразу получил «Малого золотого льва» на Венецианском кинофестивале и много других наград. Иван был художественным руководителем театра «Практика» с 2013 по 2016 годы. Преподавал в ГИТИСе, Школе-студии МХАТ, Варшавской академии театрального искусства. Сейчас живет и работает в Польше.

ФИЛЬМОГРАФИЯ

Полнометражные фильмы:

■ Эйфория (2006)

■ Кислород (2008)

■ Короткое замыкание (2009)

■ Танец Дели (2012)

■ Спасение (2015) Спектакли:

■ Интертейнмент (2020)

■ UFO (2020)

Актер:

■ Дневник убийцы (сериал, 2002)

■ Бумер: Фильм второй (2006)

■ Спасение (2015)

■ Интертейнмент (2020)

КСТАТИ

Холдинг «МТС Медиа» будет снимать собственные сериалы. Уже заявлено три проекта, запланировано — семь. На платформе «Кинопоиск HD» с сентября можно посмотреть коллекцию сериалов DC.

Netflix купил права на международный показ российского сериала «Эпидемия». Megogo начала снимать первый отечественный сериал про спортивного агента под названием «Крюк».

Читайте также: Юморист Михаил Галустян о бурной юности, нынешнем спокойствии и дружбе с Сергеем Светлаковым