Избирательное восприятие
Есть такие психические процессы: ОЩУЩЕНИЕ и ВОСПРИЯТИЕ. Ощущение – это работа АНАЛИЗАТОРОВ (зрительного, слухового и других). Рецептор принимает сигнал внешнего мира, преобразует его в нервный импульс, который передаётся на соответствующий участок коры мозга. Там образуется соответствующий «отпечаток». Это – ОЩУЩЕНИЕ – первичный психический процесс. А потом этот «отпечаток» сравнивается с образами, хранящимися в ПАМЯТИ. Образу ощущения придается смысл, название, он «опознаётся» и происходит ВОСПРИЯТИЕ.
Недаром говорят «Неопознанные летающие объекты». Ощущение от них есть, а восприятия не произошло (не опознали). А вдруг в памяти подходящего «образа» нет? Например, профессор на лекции изречет слово «конгруэнтность», думая, что студенты его поняли. А у них в словарном запасе этого – нет, но умные лица – сделают…
Или… Индейцы Америки, которые первыми встретили Колумба, в своих легендах рассказывали потомкам, что однажды с неба спустились люди с белыми лицами и бородами. У некоторых было четыре ноги (на лошадях).
Что это? У индейцев не было в памяти и сознании образа «большой корабль» — и они корабли испанцев — просто не видели. Лошадей у индейцев тоже не было — и они сочинили четвероногих «кентавров». Ибо знаменитые американские мустанги — потомки завезенных европейцами лошадей, вторично одичавшие, а потом «третично» одомашненные «всадниками без головы» — мустангерами.
Правда, теперь головы сносят статуям Колумба. Бывает…
К чему это я? А к современности. Есть много народу (не считая тупорылых «навальнят»), которым «всё не так».
Недавно один мужчина написал впечатление: «Много по работе езжу по стране. За весну посетил десять городов. Федеральные трассы — великолепны. Региональные дороги — тоже строятся. В гостиницах люди уже не воруют тапки, шампунь и пасту. Даже в глухом райцентре — есть шапочки для душа. Нет гопоты и алкашей, как неизменного элемента пейзажа. Всё больше людей стоят на пустой улице на красный свет».
Но попробуйте это сказать таксисту, мужикам у подъезда — услышите набор примитивных «мантр»: «путинслилэкономикалетитвжопудорогиужасныавотвамерикебезработныйимеетдомидвемашины». Встряхнёшь его: «Разуй глаза — посмотри во дворе куда машину поставить?»
Немедленно ответит: «Это всё в кредит» а дороги — в карман олигархов». Но у него, в отличие от упомянутых индейцев, есть собственный чувственный опыт хотя бы 90-х. Но они предпочитают мнение «таксистов» и «мужЫков» (эвфемизм слова «чернь»).
Засранцы-«навальнята» научились добавлять: «Что вы нам про девяностые — вы бы ещё сорок первый вспомнили — тогда ещё хуже было. У них-то опыт — только из смарфона по 100 тысяч рублей (мамка купила). Они, подобно древним индейцам не имеют чувственного опыта. Они просто НЕ ВИДЯТ (ЦИТИРУЮ).
Первая наша победа – исчезновение так называемого «русского пьянства».
Мир моего детства состоял из нетрезвых взрослых. Они лежали в пригородных канавах, как следует отдохнув перед водочным сном, они шли по улице, и их несло от одного края тротуара к другому, словно бы улица была палубой в шторм, они нетерпеливо толпились перед закрытым винным, и даже в интеллигентном окружении моих родителей рутинными были разговоры о судьбе того или другого приятеля: спился, вот-вот сопьётся, пьёт как не в себя.
Всё это красноносое несчастье пропало. Конечно, алкоголизм не может быть отменён сразу, везде и навсегда, но он далеко отступил, он прячется теперь в депрессивных райцентрах, в несчастной апокалиптической деревне, но из крупного города, из сколько-нибудь образованной и зажиточной жизни — он ушёл.
А сколько было рассказов о том, что таков-де русский «менталитет», ну никак нельзя родине без запоя. Оказывается, можно. Россия бросила пить. А услышите от кого-нибудь про менталитет — плюйте ему в рожу.
Вторая наша победа — сокращение уголовной культуры.
У нас было миллион человек заключённых в конце девяностых. Осталось — менее пятисот тысяч. Казалось бы, откроешь прогрессивные новости — и новый ГУЛаг неудержимо валится нам на голову откуда-то с кремлёвских стен. Но уменьшение числа сидельцев вдвое — как раз за те годы, когда, по мнению яростной общественности, у нас погибла свобода, — как-то плохо соотносится с криками о стране-тюрьме.
Буквально то же самое — и с убийствами: за двадцать лет их стало более чем в три раза меньше.
Но это цифры. А есть и воспоминания.
Концерты, каждый из которых мог закончиться избиением, поскольку хилых любителей рок-музыки караулили суровые люберецкие атлеты, и нужно было уйти дворами, нужно было вовремя увидеть или почувствовать засаду, чтобы вместо Гребенщикова или Бутусова не встретиться с травмпунктом.
Тверская улица времён казино, рядом с которым меня как-то остановила бригада в цветных пиджаках — и потребовала доказать моё алиби, поскольку только что у них увёл сумку кто-то очень похожий, а в сумке были не только деньги, но и какие-то тайные документы, приехавшие с зоны. Я доказал, но было несколько неуютно.
И где всё это — гопники и бандиты — теперь? Могут, конечно, сказать, что вместо них на историческую сцену явились государевы люди с похожими лицами и функциями. Возможно. Но всё-таки открытие уголовного дела и прочие преследования со стороны власти — бюрократически скучны, они оставляют жертвам достаточно времени и возможностей, чтобы потрепыхаться, тогда как снайпер на крыше или уличное нападение — это дело быстрое и безнадёжное.
Третья наша победа — это ценность жизни.
Советская женщина делала четыре-пять миллионов абортов в год. Русская женщина в годы расцвета «свободы» — два миллиона. Теперь — пятьсот с небольшим тысяч. И ровно та же история — с сиротами. Обитателей детдомов — а их было далеко за сто тысяч ещё в начале века — сейчас около сорока тысяч.
Россия, которую так долго и справедливо упрекали в жестоком расходовании людей, в бросовом, мусорном отношении к человеческой жизни — приучается думать, что каждый человек нужен. И это трезвое знание, выстраданное двадцатым веком, уже вряд ли будет зачёркнуто.
Мы — немолодая и мало рожающая страна. Мы начинаем любить то, что от нас осталось.
Четвёртая наша победа — прямо связанная с предыдущей, но такая значительная, что о ней следует сказать отдельно, — это конец войны призывной армии.
Интеллигенция любит разоблачать приключения нынешних кондотьеров, которые от лица России участвуют в колониальных войнах арабского и африканского мира. Тут есть какая-то тайна — и, значит, умалчивание о потерях, и, надо думать, всегдашнее воровство. Но вот о чём интеллигенция глухо молчит, так это о том, что кремлёвская тяга к найму лихих людей для экзотических авантюр — значит для русских семей, где есть дети-призывники, и куда в прежние времена из Афганистана и Чечни регулярно приходили гробы.
Родина больше не жертвует бесплатными солдатами где-то в горах или пустынях. И в бой теперь идут те, кто туда хочет идти, и кому за это платят. Это, кстати, не значит, что их не жаль. Но разница между заброшенным в пекло призывником и наёмником — это та граница между невозможной трагедией и трагедией рациональной, которую мы перешли. И переход этот — заслуживает аплодисментов.
Пятая наша победа — это забытый террор.
Считается как бы само собой разумеющимся, что мы ездим в метро, летаем из точки «а» в точку «б», можем зайти на вокзал, оказаться на мюзикле — и ничего не произойдёт.
Но ведь буквально вчера — было не так. Женщина, закутанная в тряпку, вызывала у меня мгновенный рефлекс выживания: надо встать и выйти из вагона. В любое время и любом месте мог кто-то взорваться, а мог — захватить всех присутствующих в заложники. Это было страшно, но — дикое слово — привычно.
И вот всё прошло.
Конечно, мир оказался установлен вовсе не на тех условиях, о которых мечтали все те, кто о чём-нибудь мечтал в связи с кавказской войной. Окровавленные романтики джихада были перебиты, поклонники Ермолова и Барятинского — отставлены, а победила идея «дадим денег сильнейшему из местных — и пусть он там делает то, что ему нравится, но — в обмен на тишину».
Эту идею принято оплёвывать как некрасивую и циничную. Однако именно она — а вовсе не завиральные прожекты всех направлений — давно и надёжно работает, и мы можем самодовольно критиковать её, и не смотреть тревожными глазами на чужую сумку: а не тикает ли она? И нет ли там проводов?
Наша шестая победа — это вежливость.
Жизнь советского человека была заполнена хамством и унижением. Магазины и учреждения, коммунальные квартиры и трамваи, — везде умение лаять на ближнего или терпеть лай окружающих, а также и самые нелепые запреты и отказы, — было естественным свойством, и стиль общения, когда-то подмеченный Зощенко, держался ещё полвека.
А потом что-то незаметно переменилось — и вечное, казалось бы, «вас много — я одна» куда-то делось, и сохраняется теперь в самых потайных, антикварных, если угодно, уголках общества.
Увы, это не значит, что каждый встречный сделался милым и любезным. Русская молчаливая холодность, русская дистанция и недоверчивое отношение к неизвестным — по-прежнему с нами. Но фирменный советский лай — куда прёшь! — исчез, и на смену ему пришла хоть и не слишком тёплая, но корректность.
И всё больше людей неподвижно стоят на пустой улице, когда горит красный».
Источник: http://new.topru.org/sem-pobed-sovremennoj-rossii/
Понимаете, они — «не видят», «баба Яга — против», «перемен требуют наши гениталии». Они — избиратели и их — всё больше.
ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ ВОСПРИЯТИЕ НАЗЫВАЕТСЯ
Запись Избирательное восприятие впервые появилась Сергей Новиков.