Часовые ада
Российские законы не позволяют опубликовать главный документ этого дела. Он — в той тоске, что залила глаза маленькой девочки 1 сентября. Это государственный ребенок, добиться от органов опеки разрешения на публикацию фото без заретушированных глаз невозможно. Так что поверьте на слово: вот снимки этой девочки из дома, откуда ее забрали в приют, — глаза полны витальности, пульсаций, искр. А вот спустя четыре месяца она идет в школу — совершенно детдомовский ребенок: во взгляде — вся мировая скорбь, бессмысленная улыбка, волосы, небрежно собранные в подобие прически…
Козулька и попа
Судья О. Чижикова Козульского райсуда (Красноярский край) поддержала зампрокурора Е. Протасова и отказала Федору Каныгину: он требовал вернуть в семью семерых малолетних детей, находившихся у него под опекой. В конце апреля всех их — тогда без суда, лишь по воле чиновников — изъяли и увезли по трем разным приютам в трех районах края. Причина — один шлепок по попе Василисе, самой младшей (имя ребенка изменено).
На суд пришли учителя, детсадовские и клубные работники, соседи. Пришли уже выросшие под опекой Каныгина и его жены Веры Анциферовой дети (они начали забирать сирот из детдомов с 2006 года, отнятую сейчас малышню собирали в семью с 2012-го). И все свидетельствовали в пользу Федора и Веры: их дети — добрые и дружные, воспитанные, аккуратные, нужды ни в чем не знали, в школе некоторые педагоги даже не представляли, что они приемные (в уже изготовленном решении суда эти отзывы зафиксированы).
В конце концов, в пользу Каныгина выступила и специалист райопеки Л. Лебедева. Она же ранее рассказала полиции: семья посещалась дважды в год, ни нарушений, ни жалоб, для детей созданы комфортные условия.
Опрошены все — сами дети, соседи, сослуживцы Федора, врачи поликлиники и т.д., получены все необходимые заключения. Жестокого обращения в семье не выявлено. Синдром избиваемых детей не установлен. Дети о родителях отзываются положительно. В возбуждении уголовного дела против Федора (да, за шлепок по попе) отказано за отсутствием состава.
Цитата только из одного (их множество) психологического заключения, прозвучавшая на суде: «Отношения Каныгина и Анциферовой к приемным детям характеризуются сотрудничеством и взаимопониманием, результаты наблюдения и диагностического интервьюирования дали основание полагать, что в семье имеется желание и воспитательный потенциал для приема в семью детей, временно находящихся на гособеспечении». Это писал педагог-психолог одного из приютов, куда определили детей Федора и Веры.
Адвокат Юлия Богодист доходчиво объяснила в судебном заседании, что «отобрание» (как выражаются чиновники) детей совершено со всеми возможными нарушениями. Мнение детей не учтено; они разделены и помещены в разные приюты, что запрещено законом, и т.д. Все озвученные претензии к семье не выдержали проверки. Да, Василиса не так часто посещала группу дошкольного обучения, но это решение принято в ее интересах после консультаций со специалистами: она не могла долго адаптироваться, у нее была привязанность к кровной матери, поэтому психологи рекомендовали приемным родителям дольше с ней находиться. Обвинили также в неоказании помощи брату Василисы — у него ночной энурез (вероятно, одно из профильных заболеваний сирот, детдомовцев). Однако это легко опровергается медкартой ребенка.
Богодист резюмирует: «Из-за одного шлепка по ягодицам не возникло непосредственной угрозы жизни и здоровью ребенка. Не возникло и для того ребенка, которого шлепнули, а уж тем более для остальных детей. Отсутствие вреда здоровью подтверждает заключение эксперта. Дети страдают, желают вернуться в семью».
Но районные власти, включая судью Чижикову, непреклонны. Почему?
Инферно
15 августа, спустя неделю после заметки «Новой» о том, как обошлась местная власть с семьей Каныгина, и за две недели до суда под окнами общежития в Ленинском районе Красноярска находят тело четырехмесячной девочки: ее выкинули с высоты. Полиция поднимается на четвертый этаж и задерживает 43-летнего отца убитого ребенка, в тот момент у него измененное состояние сознания. Со слов матери (у нее в деле статус свидетеля), встала рано утром, открыла окно проветрить комнату, и когда выходила — отец начал игры с дочерью и сыном. А вернувшись, заметила: «мимо что-то пролетело». То была дочь: отец выбросил ее в окно.
Отец и мать до этого не раз привлекались за правонарушения в отношении полуторагодовалого сына, старшего брата убитой девочки. В декабре 2018-го его изъяли из семьи, но в январе 2019-го вернули — на основании заключения органов опеки и попечительства.
Сюжет — именно в этом:
власть в лице той самой опеки, что прошлась катком по вполне благополучной семье Федора Каныгина, тут кладет с прибором на детей в семье неблагополучной.
В одном случае власть занимается тем, что ей противопоказано, выстраивая предположения, в другом — не делает то, что должна, игнорируя железные факты. Отец и мать убитой девочки — алкоголики, состоят на наркологическом учете. Отец ранее судим за особо тяжкие преступления. Мать лишена родительских прав в отношении троих старших детей от предыдущего брака. До отца и матери, судя по серийности судов, разбиравшихся, как они губят сына, не доходит, что они — отец и мать, все попытки объяснить, что из-за их образа жизни их дети находятся в смертельной опасности, безрезультатны.
Следком после убийства девочки совершенно точно углядел в поведении «должностных лиц органов системы профилактики» бездействие и халатность, повлекшую смерть человека; возбуждено еще одно уголовное дело. И нет никаких надежд, что избыточное рвение опеки в деле Каныгина, сломившее судьбы девятерых, получит столь же справедливую оценку.
Это не эксцессы, это обычный режим работы системы. Всей, повсюду. В соседнем субъекте, отколовшейся от Красноярского края Хакасии, опека пыталась разрушить семью Любови Лицегевич, изъяв приемных детей из-за непозволительной, с точки зрения власти, длины волос у четырехлетнего мальчика (см. «Новую» №№ 142, 143 за 2017-й). Тоже разом и тоже семерых — как в истории Каныгина. И вот на каком фоне это происходит: 29 января с.г. в деревне Харой Таштыпского района Хакасии мать 11-месячного мальчика уехала в соседнее село, оставив ребенка на 42-летнюю бабушку и 47-летнего деда.
Те напились и убили внука — тело в топке печи нашли родственники.
Следствие рассказало: сожженный мальчик, его мать, ее несовершеннолетний брат жили вместе с обвиняемыми, которые не работали и вели асоциальный образ жизни. С 2009 года семья состояла на учете, в 2016-м ее с учета сняли «в связи с исправлением». По той же статье — халатность, повлекшая по неосторожности смерть — возбуждено еще одно дело против должностных лиц.
Допил пиво и лег спать
Эти дети еще не умели говорить, требовалось разглядеть их и спасти. Разглядели. И — кинули. Спасают почему-то других, с нечеловеческим усердием бросаются на «отобрание» детей Каныгина и Лицегевич.
Уж простите, продолжу о жизни на дне и под ним — для полной ясности. Заметьте, далее все истории из одного лишь субъекта Федерации, и только за последнее время.
Незадолго до изъятия детей из приемной семьи Каныгина дошло до суда дело 25-летнего жителя Дивногорска (города-спутника Красноярска), убившего по пьяни трехмесячного сына. Жена ушла на работу, старшая дочь (1 год и 8 месяцев) была в гостях, мальчик расплакался. Следком: «…не менее 20 раз ударил ребенка неустановленным тупым твердым предметом по голове и телу, не менее четырех раз укусил его за голову, щеку, шею и спину, причинив повреждения, от которых малыш скончался на месте».
После этого отец допил пиво и лег спать. Утром с работы вернулась мать мальчика и нашла ребенка мертвым.
«Неумение обращаться с ребенком закончилось тем, что он нанес девочке не менее пяти ударов по голове и телу, причинив ей тяжкий вред здоровью». Это краевая прокуратура о полуторамесячном ребенке, утомившем своим плачем 43-летнего норильчанина. В реальности он не являлся ни биологическим, ни приемным отцом. 26-летняя приезжая женщина, уже имевшая четырехлетнего сына, рассказала, что новорожденную у нее купил случайный знакомый: они записали его отцом в свидетельство о рождении. Мать передала девочку и исчезла. Няня, нанятая покупателем, сдала его полиции.
Следующее: поселок Нижняя Пойма Нижнеингашского района, главной героине 34 года, безработная, к этому времени у нее две отсидки — три года за убийство родного отца (совершила еще будучи несовершеннолетней) и пять лет за убийство сожителя. У нее от нового мужа два сына — пять лет и один год, но муж ее бросил. Пытаясь его вернуть, она, пьяная, названивает ему, а потом его работодателю, передает телефон старшему сыну, и тот зовет на помощь, кричит, что мать его бьет и душит, хочет их с братом повесить. Далее — информация от красноярского следкома: «Мужчина пришел к бывшей сожительнице домой, но не смог попасть внутрь. Женщина через окно показала ребенка и сказала, что намерена его задушить, а старшего уже убила.
Сотрудники полиции смогли попасть внутрь жилища и спасти полуторагодовалого ребенка, которому подозреваемая успела накинуть на шею петлю из бельевой веревки и подвесить на печной задвижке.
Мальчик был без сознания, но его удалось реанимировать. Второго мальчика женщина тоже пыталась убить, но он смог убежать и спрятаться за диваном. У детей зафиксированы ушибы, отеки, а также странгуляционная борозда на шее». Позже мать объяснила все местью бывшему мужу, ушедшему к другой. Остается добавить, что семья на учете не состояла.
А вот на пьющую мамашу из села Новая Солянка Рыбинского района власть внимание обратила: ее лишили родительских прав в отношении трех старших детей. И она боялась, что у нее отберут и четвертого, девятимесячного. Поэтому не обращалась к врачам, и ребенка с переломом плеча и обширным термическим ожогом лечила сама, пока он не умер от заражения крови.
Добавлю, что руку мальчик сломал за месяц до смерти, но это прошло мимо всех служб —
медиков, опеки, инспекторов ПДН (кто только не отвечает у нас за патронаж и наблюдение за грудными детьми, тем более если те растут в асоциальных условиях).
Еще пример работы органов опеки: в Боготоле в пьющей семье еще в 2012 и 2013 годах от менингококковой инфекции умерли полуторамесячная девочка и 11-месячный мальчик, двое других мальчиков живы: один родился до этих смертей, другой — после. Прокуратура: «Семья проживала на неофициальные заработки отца и пособия, выплачиваемые на содержание детей. За ненадлежащее воспитание детей мать и отца неоднократно привлекали к административной ответственности, в отношении матери возбуждали уголовное дело по факту ненадлежащего исполнения обязанностей по воспитанию сына Дмитрия 2008 года рождения (этот ребенок жив), жестокого обращения с ним, но уголовное преследование прекратили в связи с амнистией». После смерти двоих детей Дмитрия от греха подальше забрали в детдом, но родительских прав лишили только мать, и отец, освободившись как раз из колонии, вскоре забрал Диму. А там по-стахановски появился четвертый ребенок (и второй из выживших), а главу семьи опять отправили в колонию за грабеж. Так старший мальчик вновь оказался в центре соцпомощи, а по отношению к младшему мать родительских прав не лишили, только ограничили.
* * *
Беспощадность. Совсем недетская. И еще два точных слова: элои и морлоки. У первых интеллект скатится к детскому уровню, и время они будут проводить в примитивных играх. Так у фантаста Уэллса, но реальность, как водится, подражает литературе: весь мир выстраивается и прогибается под детей и подростков — кино, музыка, политика, технологии. Здесь детоцентризм и связанный с ним страшноватый дух вечного праздника, каникул, перемежаемый периодическими истериками — вроде вот этой, козульской. Так российские элои равняются на Запад, его прогрессивные установки, понимая и перенимая только внешнюю сторону его образа жизни. Но здесь, в нашем чугуне, это — образ смерти. Это пустышка из жести. Это пародия на Запад. Шлепать, значит, нельзя. А ломать судьбы — вполне.
Где купола на спине, подсечно-огневая и пойменно-черноземная жизнь, винно-водочный русский мир, первобытные заботы. И — без особых затей самоликвидаторство.
Прямая речь
— Если следовать логике чиновниц из Козульки, половину кровных детей из наших семей нужно изымать: так уж исторически сложилось, что многие родители в России шлепают детей. Работники опеки пошли по пути наименьшего сопротивления: можно работать с приемным отцом, помогая ему развить родительские компетенции, а они попросту отобрали детей. Травматизация детей в результате таких действий может привести к серьезным психологическим проблемам.
— Сколько участвовал в судах по детям, всегда судьи стремились поговорить с ребенком лично. Тут — все наоборот: ни детей, ни нынешних их педагогов из приютов, будто речь не о детях, а о госсобственности. На суде не раз звучало: эти дети государственные. Видимо, предполагается, что государство может делать с ними что захочет, не считаясь ни с их потребностями, ни с мнением специалистов.
Была на процессе специалист из Центра развития семейных форм воспитания — в 2012 году Федор проходил у них Школу приемного родителя, тогда и познакомились. Сказала: ни за что бы не подумала, что именно с Каныгиным случится все это. Неравнодушный, активный, посещал все занятия. Очень хвалила прежнюю главу козульской опеки, а около двух лет назад, когда та ушла на пенсию, все резко поменялось: специалистов центра звать перестали, методическая работа с приемными родителями прекратилась.
Поговорил с инспектором Апонасович, давшей согласие на отобрание детей инспектору ПДН. Тезисы: забрать их надо было уже давно. За помощью в опеку Каныгин не обращался, потому ему ее и не оказывали. В приютах детям хорошо. В найденных для них семьях им будет гораздо лучше, чем у Каныгина. Привязанность к приемным родителям у них отсутствует. Говорю, что диагностика привязанности — компетенция высококвалифицированных психологов, поэтому вопрос очень спорный, на что Апонасович почти кричит: очень плохо, что я защищаю насильника, а она — специалист грамотный и начальника своего устраивает (видимо, теперь это тоже критерий профессионализма).
Еще деталь: в июне в минобр края поступило подписанное 11 приемными родителями письмо — жалоба на хамское отношение к ним Апонасович. Из министерства приехали, проверили, отписали… А при личной встрече сказали: работать больше некому, так что вы держитесь тут.
Может, есть негласный заказ пополнять детдома и приюты? Но это невыгодно и экономически (ребенок в детдоме для государства в разы дороже, чем выплаты на него приемной семье), и в плане перспектив: выпускники детдомов для государства гораздо большая обуза, чем дети из приемных семей. Думаю, все проще: нездоровая подозрительность местных чиновниц, особенности их мировосприятия (примат второстепенного над существенным), плюс простая человеческая обида (со слов подписавших письмо, в опеке им пообещали, что детей заберут и у них).
Через четыре дня после суда я обследовал 18-летнего воспитанника этой семьи. Положительное эмоциональное отношение к обоим родителям и к семье в целом — налицо. Так что словам чиновников об отсутствии привязанности у младших детей к приемным родителям веры нет.
Что теперь делать? Предлагаю следующее (то же говорил на суде). Обнаружив для Федора с женой и для всего российского общества свою позицию относительно шлепанья детей в отечественных семьях, государству, если оно намерено действовать в интересах этих конкретных детей, а не прокуроров и сотрудниц опеки, логично будет вернуть детей обратно в семью. И уже потом проводить обследования, изучать риски и ресурсы семьи, думать, как быть дальше.
Кроме того, теперь-то властям всех уровней пора всерьез озадачиться отбором и подготовкой работников опеки, особенно формированием у них психологических компетенций, без которых их забота о детях нередко всем выходит боком.
Государство и закон должны служить интересам ребенка. Иначе грош им цена. У нас наоборот: интересы детей легко приносятся в жертву государственной машине.
Обозреватель