….и хруст французской булки… Коля и его делишки
Прошло 110 лет с кровавой бойни, устроенной потерявшим берега помазанником божьим, дважды предателем Колей Романовым, которого канонизировала РПЦ.
30 января на Первом канале был показан документальный фильм «Дело Романовых. Следствием установлено…», где говорилось, что в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в подвале дома екатеринбургского горного инженера Ипатьева был совершен расстрел.
Этот фильм ложится в канву оправдания царствования последнего, самого бездарного императора Российской Империи – будущего гражданина Романова.
Первый канал забыл рассказать, что вероятность расстрела – ничтожная, а на самом деле их казнили по дохлое6овому обряду и Ипатьевский дом был выбран совершенно не случайно. Романовская династия началась с Ипатьевского монастыря и должна была закончиться в Ипатьевском доме (у инженера Ипатьева была купчая на дом на его имя).
Это трагические события, чудовищное преступление вне зависимости от того, расстреляны они были или зарезаны и подвешены вниз головой. Это не делает это жуткое убийство более мягким.
Коля Романов закончил свою жизнь именно потому, что он был бездарен, глуп и клятвопреступен. Не коснемся здесь его клятвопреступления перед отцом 1894 года и клятвопреступления 1917 года. Своим бездарным правлением Николай II вел страну к кровавому замесу, являясь марионеткой в опытных руках, что не умаляет тех зверств, злодейств и его ответственности за то, что происходило в стране.
«В современной России не часто вспоминают о чудовищных преступлениях, совершенных в годы его царствования. А ведь счет жертв Кровавого воскресенья шел на тысячи. 9 (22) января 1905 года в разных частях Санкт-Петербурга заранее сосредоточенные войска применили оружие против мирных шествий измученных проблемами рабочих. Они шли к Николаю, чтобы рассказать о своих бедах и чаяниях. «Хозяин земли русской», как назвал себя Николай II, отвечая на вопросы переписи населения 1897 года, общаться с ними не пожелал. Вместо отеческих слов рабочие и члены их семей услышали свист пуль.
Через десять дней после кровавой бойни, 19 января (1 февраля) император принял рабочую делегацию, состав которой был тщательно подобран. «Сердобольный» Николай не нашел ничего лучшего, чем сказать рабочим, что он их прощает…
Примечательна и запись, сделанная императором в дневнике 11 (24) января: «После завтрака принял контр-адмирала Небогатова, назначенного командующим дополнительным отрядом эскадры Тихого океана».
К тому времени Порт-Артур уже пал, а эскадра под командованием вице-адмирала Зиновия Рожественского стояла на Мадагаскаре. В создавшейся ситуации японский флот имел явное превосходство в силах. Да и базировался он в своих портах. Николая II это не смутило. Рожественский получил его приказ:
«Возложенная на вас задача состоит не в том, чтобы с некоторыми судами прорваться во Владивосток, а в том, чтобы завладеть Японским морем».
В результате 14−15 (27−28) мая в двухдневном сражении у о. Цусима русский флот потерпел самое тяжелое поражение в своей истории. В нем, по признанию великого князя Александра Михайловича, Николай II «не мог винить никого, кроме самого себя». Цифры потерь ужасают: японцы потопили 21 из 38 русских кораблей, семь — захватили в плен. Шесть кораблей были интернированы в нейтральных портах. Во Владивосток прорвались крейсер «Алмаз», транспорт «Анадырь», миноносцы «Грозный» и «Бравый». Из 16 170 человек плавсостава погибли 5045, а 7282 моряка во главе с командующим флотом попали в плен. Однако об этих жертвах в России вспоминают в 1000 раз реже, чем о расстреле в доме Ипатьева. А ведь у каждого из погибших были родные и близкие, многие моряки имели детей.
Ситуация с памятью о Ленском расстреле еще хуже — в 2012 году его столетний юбилей прошел и вовсе незамеченным. Между тем Ленский расстрел и то, что ему предшествовало, тема крайне интересная и поучительная. Она помогает избавиться от иллюзий о том, как прекрасно жилось в России при последнем императоре.
В преддверии 110-летнего юбилея Ленской трагедии о ней стоит рассказать подробно.
«Лензото»
Золото в бассейне Лены, в верхних притоках р. Олекмы было обнаружено в 1843 году. Известие об этом вызвало интерес у сибирских золотопромышленников. В их числе были два иркутских купца 1-й гильдии, учредивших 4 ноября 1855 года «Ленское золотопромышленное товарищество почетных граждан Павла Баснина и Петра Катышевцева». Каждый получил по 45 паев.
Поначалу дело шло успешно — разработка Тихоно-Задонского и Павловского приисков принесла купцам большую прибыль. Однако другие прииски оказались куда беднее, и финансовое благополучие предпринимателей пошатнулось. С 1872 года Катышевцев и наследники скончавшегося в 1867 году Баснина стали распродавать паи посторонним лицам. Агония затянулась на несколько лет. В итоге в 1882 году 68 паев оказалось у барона Горация (Гершеля) Гинцбурга, 8 — у Евграфа Каншина, 14 — у «Торгового Дома Э.М. Мейер и К°».
В 1896 году паевое товарищество было преобразовано в акционерное общество «Ленское золотопромышленное товарищество» (Лензото»). Однако и у него в начале ХХ века возникли финансовые проблемы. И тогда на помощь золотопромышленникам пришел Государственный банк, который ввел в состав правления «Лензото» Николая Бояновского и открыл крупный кредит. Главноуправляющим приисками был назначен Иннокентий Белозеров.
Благосклонность к «Лензото» проявляло и Министерство торговли и промышленности, разрешившее ему беспошлинный ввоз материалов. Причины заботы министерства станут понятнее, если принять во внимание, что акционером компании был министр торговли и промышленности Сергей Тимашев. Как утверждал советский историк Корнелий Шацилло, со временем пакетами акций обзавелись мать Николая II вдовствующая императрица Мария Федоровна, Сергей Витте (министр финансов в 1892—1903 гг. и председатель Совета министров в 1905—1906 гг.), Василий Тимирязев (министр торговли и промышленности в 1905—1906 гг. и 1909 г.).
Так в единый клубок переплелись финансовые интересы бизнеса, высшей бюрократии и Романовых. К ним вскоре добавились иностранные акционеры. Для того что привлечь их средства, летом 1908 года владельцы «Лензото» вместе с «Русской горнопромышленной корпорацией» учредили в Лондоне акционерное финансовое общество Lena Goldfields Limited. Председателем его правления стал вышеупомянутый Тимирязев.
Между тем расстояние, отделявшее Санкт-Петербург и Лондон от Ленских приисков, было огромным. Путь к ним в начале ХХ века был долгим и небезопасным. От ближайшей железнодорожной станции Иркутск до Бодайбо надо было преодолеть 1710 верст (около 2 тыс. километров). Сначала от Иркутска добраться до пристани Жигалово на Лене, откуда спуститься на тысячу с лишним километров до притока Лены — Витиму, а потом подняться по Витиму на 300 километров до Бодайбо — центра «Лензото». Зимой движение по рекам осуществлялось на санях по льду (Витим замерзал 10−18 октября, вскрывался — 7−15 мая). В весеннюю и осеннюю распутицу сообщение с внешним миром прекращалось.
Почетный гражданин г. Бодайбо, краевед Николай Николаевич Мунгалов в своей книге «Ленский расстрел 1912 года. Исторический очерк», отметив то, что зимой в Бодайбо проживало около 4 тысяч человек, а летом — 6−7 тысяч человек, констатировал:
«В полицейском отношении Бодайбо находилось в ведении горного исправника Витимского горного округа, в судебном — мирового судьи 1-го участка Витимско-Олекминского округа. В городе имелись небольшая деревянная церковь, две больницы, две церковно-приходские школы, двухклассное городское училище, почтово-телеграфное отделение, управление податного инспектора, отделение Государственного банка с ссудно-сберегательной кассой и золотосплавочная лаборатория».
В 1909 году «Лензото» приобрело одноколейную железную дорогу, идущую от Бодайбо к приискам. Купив в августе 1910 года «Лено-Витимское пароходство», «Лензото» превратилось в этакое государство в государстве. Добычу золота компания вела хищнически, но это сходило ей с рук, ибо золотопромышленники делали отчисления на содержание местной администрации. Даже генерал-губернатор Восточной Сибири Леонид Князев признавал «неприглядную зависимость правительственных органов от усмотрения и своевластия частных предпринимателей».
Но если зависимость местных чиновников от «Лензото» была все же относительной, то прибывшие на прииски рабочие попадали в полную кабалу.
Условия труда на приисках «Лензото»
Прибывшие после долгого пути в Бодайбо рабочие зачастую подписывали договор о найме, толком его не читая. Потом оказывалось, что в нем отсутствовала запись о специальности рабочего, что позволяло администрации переводить его на другую работу.
Из Бодайбо до приисков рабочие должны были идти пешком, преодолевая по 25 верст в сутки и получая по два фунта сухарей на день. По договору рабочий день с 1 апреля по 1 октября длился 11,5 часа (в остальное время — на полчаса меньше). Время пути от казармы до шахты рабочим не считалось, каким бы ни было расстояние. К примеру, рабочий Андреевского прииска Байчук ходил на работу за 10 верст. С «прогулкой» его рабочий день продолжался 17 часов в сутки. Вкалывать в шахтах зачастую приходилось под струями рудничной воды, и обратный путь в казарму для промокших до нитки людей (сушилки предусмотрены не были) становился настоящей пыткой. Особенно в холодное время года.
Губительным для здоровья трудящихся было и отсутствие вентиляции. На ней, как и на сушилках, Белозеров и другие «эффективные менеджеры» «Лензото» экономили. Не волновала их и техника безопасности, хотя производственный травматизм был массовым явлением. Быть иначе и не могло, ведь спуск в шахты осуществлялся по почти вертикально поставленным лестницам. Из-за темноты и налипшей грязи рабочие срывались вниз, роняли инструменты на головы спускавшихся ниже людей. И хотя администрация сообщала в горный надзор не обо всех несчастных случаях, в 1911 году их было зарегистрировано 896 на 5442 рабочих.
О доступности медицинского обслуживания красноречиво свидетельствует такой факт. В 1911 году Василий Бушуев, получив ушиб в грудь, упал без сознания. В больницу его не приняли. Если же больной или получивший травму рабочий все же попадал в больницу, то с чем сталкивался? Ответ находим в заявлении рабочих Андреевского прииска, поданном 24 марта (6 апреля) окружному инженеру Витимского горного округа Константину Тульчинскому:
«Грязь и зараза царят кругом. Войдите в отделение, где стоит согревательный котел, грязь на полу на ¼ аршина, и в этой грязи дрова потонули и присохли. Очевидно, оно не чистилось уже несколько месяцев. Атмосфера невероятная. Наверху стоит бак для воды — в ванны и для мытья посуды. На дне этого бака грязи вершка на 3, а ведь этой водой моются больные, у которых есть различные порезы и язвы. Рядом стоят ретирады, в которых тоже грязь, и, кроме того, при испражнении больного брызгами обдает его всего, так как ведро стоит очень высоко. Больные лежат до сих пор в своем белье, отчего заводятся насекомые. Даже к Пасхе нет у них простынь для прикрытия матрацев, и больные пока и лежат на матрацах. Нет ни одной плевательной чашки. Все это так цинично…».
Не менее цинично и отношение «эффективных менеджеров» к получившим травмы. В заявлении рабочих Утесистого прииска, полученном окружным инженером 6 (19) марта 1912 года, приведены такие факты:
«Рабочему Шатохину, № 7383 (номер расчетной книжки — О.Н.), в шахте на работе ушибло палец левой руки, благодаря чему не мог работать и проболел 22 дня. Лежал в казарме. Не получил никакой платы.
Рабочему Загайнову. № 7405, в шахте расшибло указательный палец правой руки. 5 января в больнице не был принят. Платы никакой не проводят, насильно гонят на работу, продовольствие не дают, а палец и по сие время болит.
Рабочему Шелковникову в воскресенье, 18 декабря, расшибло на работе в шахте колено левой ноги, когда заявили смотрителю Синцову, последний ответил, что за праздничные ушибы больным платы не полагается, и не обратил внимания. № 9143, рабочий Егор Васильев, получил ушибы 6 октября, пролежал до 1 марта 1912 г., в больницу не принят, и больничная плата не проведена. Болен в настоящее время.
Рабочему Степану Угрюмову, № 9164, в шахте камнем расшибло голову в нескольких местах, но в больнице находился до тех пор, пока ему зашивали раны, остальное время лежал в казарме, сорок два дня. Никакой платы не производилось.
Рабочий Степан Лошанов, № 9069 в настоящее время, а в 1911 г. — № 7122, в шахте огнивом переломило ногу. Пролежал в больнице шесть месяцев. Больничных не получил.
Рабочему Матвею Достовалову, № 7495, в шахте при работе расшибло палец указательный правой руки, а левую руку — между локтем и кистью. На сделанное заявление смотрителю Синцову последний ответил: «Вы лезете с каждым пустяком», сопровождая при этом нецензурной бранью. С этим пустяком Достовалов проболел 12 дней, не получив никакой платы».
Условия жизни рабочих «Лензото»
В казармах, куда после каторжного труда возвращались голодные и обессиленные люди, по свидетельству фабричного инспектора, было «так холодно, что мокрые сапоги примерзают к полу, рабочие вынуждены спать в шапках». А побывавший на приисках адвокат Алексей Никитин с негодованием свидетельствовал:
«Рабочие казармы представляли из себя нечто из ряда вон выходящее в отношении своей антигигиеничности и неудобства для живущих в них. Уже один внешний вид многих из них вызывал опасение за судьбу обитающих в них: стены покривились и поддерживались подставками, в стенах и крышах щели, вместо вентиляторов — в стенах прорублены дыры, заткнутые тряпьем, окна с разбитыми стеклами… На плите чугунки с пищей, парится белье, над плитой на жердях сушится белье, пеленки, портянки, валенки, мокрая рабочая одежда. Густые испарения поднимаются от плиты, соединяются с испарением тел, испорченным дыханием воздухом — и в казармах образуется невозможная атмосфера».
Из-за скученности воздух в казармах был спертым. В каморку к семейным рабочим подселяли холостых — «сынков». Никитин писал:
«За уход «мать» (так называли «сынки» ухаживавшую за ними женщину) получает по 3 рубля, повышая своим заработком скудный заработок мужа. Но, говорят, на почве этих услуг часто возникали совершенно не материнские отношения к «сынкам»… Семейные рабочие всегда с волнением рассказывали об институте «сынков», и одним из требований забастовки было разделение казарм на семейные и холостые».
Четверть зарплаты рабочих до конца операционного года находилась в обороте «Лензото». 43,9% зарплаты выдавали продуктами и вещами из лавок «Лензото», по завышенным ценам. Трудящихся обсчитывали и обвешивали, а товары часто оказывались плохого качества. В хлебе попадались тряпки, песок, запеченные крысы и конский кал. Чтобы рабочий не отоваривался на стороне, часть зарплаты принудительно выдавали талонами. Сдачу не давали, вынуждая покупателей отоваривать указанную в талоне сумму полностью.
Позже, при обсуждении причин забастовки на Ленских приисках, Совет министров Российской империи признал, что «самою темною стороною дела на Ленских промыслах был господствовавший на них дух притеснений и холодного безразличия, которым прониклись распорядители и служащие товарищества, начиная от стоявшего более 10 лет во главе управления промыслами Белозерова. Этим объясняется включение в договоры товарищества с рабочими исключительно тяжелых для последних условий, широкое, где только возможно, применение к рабочим дисциплинарных взысканий и беспощадное изгнание с промыслов всякого, кто осмеливался обратиться с жалобою на приисковое начальство».
Установленные алчным и безжалостным «эффективным менеджером» Белозеровым порядки коробили даже некоторых царских министров.
Мирная стачка трудящихся
29 февраля (13 марта) 1912 года забастовали рабочие Андреевского прииска. Поводом для протеста стала выдача в лавке жене рабочего Завалина Степаниде замороженного мяса, в котором оказался конский половой орган. Именно этот случай был последней каплей, переполнившей чашу народного терпения.
За несколько дней стачка охватила все прииски. Чтобы донести до компании свои требования, рабочие явились к исполняющему обязанности главноуправляющего приисками А. Г. Теппану (Белозеров был в отъезде). Тот предложил для переговоров с администрацией представить выборных. Что и было сделано. Так возник Центральный забастовочный комитет. Все его члены, кроме меньшевика Эдуарда Думпе, во время забастовки являлись беспартийными. Вскоре после начала забастовки рабочие каждого барака выбрали старост.
Политических требований рабочие не выдвигали. Более того, выступления на политические темы бастующими сразу пресекались. Трудящиеся добивались: восьмичасового рабочего дня; установления запрета на увольнение в зимнее время; запрета на принуждение женщин к труду; повышения зарплаты на 30% и ее полной ежемесячной выплаты; отмены штрафов; устранения 26 наиболее ненавистных служащих из администрации; вежливого обращения на «вы»; незамедлительного оказания медицинской помощи по первому требованию больного; стопроцентной оплаты дней, пропущенных из-за полученных по вине «Лензото» травм; 50-процентной оплаты по иным случаям потери трудоспособности.
Примечательны «гастрономические» притязания трудящихся:
«Продовольствие с кухни должно выдаваться на равных условиях со служащими. Все продукты на кухне должны выдаваться в присутствии уполномоченных, которые назначаются рабочими того района, в котором предстоит выписка. Мясо должно делиться на два сорта. Квас должен быть в летнее время за счет Лензото. Хлеб ржаной должен быть сеяный. Картофель должен быть обязательно. Капуста должна быть тоже обязательной ввиду того, что она предохраняет от цинги».
3 (16) марта собрание нескольких тысяч рабочих Утесистого, Андреевского, Васильевского, Пророко-Ильинского, Александровского, Надеждинского и Феодосиевского приисков постановило прекратить работы «до тех пор, пока не будут удовлетворены требования всех рабочих». Добиваясь улучшения жилищных условий и соблюдения законов и договоров, бастующие требовали, чтобы к ним относились по-человечески. Руководители стачки, желая известить общественность о причинах и ходе забастовки, отправили письма в Государственную думу, в сибирские и центральные газеты. Они подчеркивали, что забастовка носит мирный характер. Так оно и было. Будучи незанятыми, рабочие откликнулись на просьбу священника Николая Винокурова и помыли потолок и стены приисковой Благовещенской церкви. Употребление спиртного в казармах во время стачки было запрещено.
Совсем другим был настрой администрации «Лензото». Правление компании сообщило бастующим, что готово улучшить качество продуктов, медицинской помощи и освещение казарм, отклонив остальные требования рабочих как «чрезмерные и незаконные». О законности у администрации «Лензото» было свое представление. И все потому, что двери многих министерских кабинетов были для золотопромышленников открыты. Отказавшись повысить зарплату и пойти на другие уступки, они стали требовать от местных властей принятия к рабочим жестких мер. К 13 (26) марта «Лензото» подало мировому судье Хитуну 1199 исков с требованием выселить бастовавших рабочих из казарм. Выдавая стачечникам деньги и расчетные книжки, мировой судья должен был одновременно предъявлять им иски о выселении. Поскольку другого жилья, кроме казарм, на приисках не было, идти рассчитанным рабочим с семьями предстояло ранней весной в тайгу…
Избранный «эффективными менеджерами» способ решения трудового спора напугал иркутского губернатора Федора Бантыша: связанные с подавлением забастовки риски во многом ложились на него. Он писал в Департамент полиции:
«Я категорически утверждаю, что в забастовке прежде всего и более всего виновато само Лензото, поэтому скорейшее прекращение забастовки зависит исключительно от их доброй воли».
Губернатор, побывавший на приисках летом 1911 года и знавший о царивших там порядках, потребовал от компании продолжить выдачу продуктов бастовавшим и запретил выселять их из казарм.
Иркутский губернатор Федор Бантыш
И тогда в дело вмешался министр торговли и промышленности Тимашев. На документе Бантыша он вывел потрясающие цинизмом слова:
«Я не совсем одобряю эту меру, она только усилит упорство и притязательность рабочих. По прежним моим отношениям к Лензото я знаю, что там рабочие не только не бедствуют, но необычайно избалованы. Наблюдается прямо роскошь, их деморализующая».
В Иркутск срочно выехал представитель «Лензото» П. М. Саладилов. По сообщению прессы, он удостоился «ряда совещаний у местного губернатора». Неизвестно, какие аргументы привел столичный эмиссар, но ключ к Бантышу подобрал. Рапортуя министру внутренних дел Александру Макарову, губернатор рассыпался в комплиментах «Лензото». Он сообщил, что дал инструкцию заместителю начальника Иркутского губернского жандармского управления, ротмистру Николаю Трещенкову в случае нарушения мирного хода забастовки использовать все меры — «до воинской силы включительно». Переброска из Киренска в Бодайбо воинской команды во главе со штабс-капитаном Д. Н. Санжаренко свидетельствовала о том, что это были не просто слова.
Миссия инженера Тульчинского
К середине марта на приисках бастовало уже более шести тысяч рабочих. Чиновником, пытавшимся найти компромисс между трудом и капиталом, был окружной инженер Витимского горного округа Тульчинский. Прибыв на прииски, он предложил выборным от рабочих прийти в его канцелярию на Успенском прииске. 24 марта (6 апреля) к нему явились более полусотни рабочих, в том числе несколько женщин. В течение семи часов они жаловались чиновнику, призванному следить за исполнением закона, на тяготы жизни и произвол работодателей. С отдельной жалобой обратились к Тульчинскому жены рабочих. Поскольку жен и детей рабочие имели право привозить с собой лишь с согласия управления приисков, то за это компания требовала согласия рабочих на то, чтобы по первому требованию администрации их жены и дети выходили на работы — тяжелые и низкооплачиваемые. На них могли выгнать всех женщин, включая больных и беременных. Женщины писали:
«2. Работать приходится более 12 часов, а также и ночные работы. Помимо нашего труда, от нас еще требуют и наше тело.
3. Когда мы не поддаемся, то нам не проводят рабочее время, выдворяют из казарм, штрафуют. Мужьям нашим заявляют, чтобы они внушили нам слушаться; чтобы «проучили» и, если нас мужья не проучивали, то их наказывали всевозможными лишениями…
5. Выгоняли на работы плетьми, отрывая от грудных детей.
6. Грубое обращение, переходящее через всякие границы нравственности».
Тульчинский
На волновавший рабочих вопрос «Кто нарушил договор?» Тульчинский прямо ответил, что «Лензото». Самым острым оказался вопрос о зарплате. Рабочие добивались ее повышения, на что не шли золотопромышленники. По воспоминаниям выборных, Тульчинский говорил, что «Лензото» «не может прибавить заработную плату, так как ему невыгодно, лучше совсем на неопределенное время приостановить работы, что почти все прииски работают в убыток, и только Феодосиевский прииск их оправдывает… Предлагал идти на работу по новой наемке… советовал работать и судиться». Чиновник уверял, что если рабочие выйдут на работу 1 (14) апреля, то могут через суд предъявлять иски за нарушение договора «Лензото». Обещал «исхлопотать» сокращение рабочего времени в мокрых забоях, запретить выдачу заработка талонами и пр. Выборные обещали подумать.
Думали и решали бастующие сообща. Утром 25 марта (7 апреля) на Феодосиевском прииске состоялось общее собрание рабочих нескольких приисков. Выслушав информацию выборных о встречи с Тульчинским, собравшиеся пришли к мнению, что решение по вопросу о продолжении забастовки надо принять голосованием. В качестве «урн для голосования» использовали две бочки, дно которых застелили соломой. Проходя между бочками, каждый бросал камень в одну из них. В итоге бочка с надписью «не выйду на работу» оказалась переполненной, а в бочке с надписью «выйду на работу» лежало всего 17 камней…
Кровавая развязка
В те часы, когда шло голосование, иркутский губернатор Бантыш получил предписание Министерства внутренних дел на ликвидацию стачечного комитета. Бантыш тянул до 2 (15) апреля, когда отправил телеграмму ротмистру Трещенкову, разрешив арест стачечного комитета, если эта мера «будет содействовать мирному улаживанию конфликта». Настрой получавшего денежные подачки от «Лензото» Трещенкова был иным — ротмистр горел желанием устроить массовое кровопролитие. Характеризуя Трещенкова, краевед Мунгалов утверждал:
«В 1905 г., несмотря на небольшой чин, он «показал» себя во время расправы с сормовскими рабочими. Вслед за этим по его приказанию был расстрелян артиллерийским огнем Нижний Новгород, где укрывались рабочие-дружинники».
В ночь на 4 (17) апреля по команде Трещенкова были арестованы «подстрекатели» — члены Центрального стачечного комитета Ефим Мимоглядов, Александр Соболев, Эдуард Думпе, Индрик Розенберг, Тимофей Соломин, Андрей Герасименко, Иоганн Будевиц, Роман Марчинковский, Дмитрий Журанов-Иванов и Вельямин Вязавов. Старшему из них 43 года, младшему 26 лет.
Арест выборных, которых рабочие считали «лицами неприкосновенными», привел к тому, что с раннего утра на разных приисках стал собираться народ. Рабочие требовали освобождения арестованных. На Феодосиевском прииске к конторе управления к 8 часам утра пришли около двух тысяч человек. Трещенков по телефону распорядился срочно отправить на поезде из Бодайбо воинскую команду под командованием штабс-капитана Петра Лепина (так называл себя в Сибири латыш Петерис Лиепиньш).
К 12 часам на Феодосиевский прииск прибыл Тульчинский. Он уговорил Трещенкова увести воинскую команду на Надеждинский прииск.
«Рабочие потребовали от Тульчинского немедленного освобождения арестованных, немедленного расчета, чтобы больше не было арестов. Тульчинский пообещал походатайствовать по данным вопросам, а рабочие до 9 утра 5 апреля пообещали ничего не предпринимать. По этой причине рабочие Феодосиевского прииска под пули не попали», — заметил Мунгалов.
Иной оказалась судьба у трех тысяч бастующих, которые днем направились к Надеждинскому прииску.
«Решили же мы идти всем вместе, а не посылать выборных, потому что знали, что выборных могут арестовать», — вспоминал рабочий Сенников.
Поскольку вызволять предстояло «зачинщиков», стачечники несли общее заявление Тульчинскому и индивидуальные однотипные заявления в прокуратуру. Из них следовало, что каждый бастовал по своей воле по причине нарушения «Лензото» договора, а «насильственных мер и подстрекательств во время забастовки со стороны рабочих не было».
На пути народа оказались солдаты, Санжаренко, Лепин и Трещенков. Находившийся там же Тульчинский двинулся навстречу шествию. В тот момент, когда он подошел к рабочим и заговорил с ними, прогремел залп. Тульчинсий закричал: «Что вы делаете, зачем стреляете в народ, ведь это не бараны!» Стрельба продолжалась, хотя одни рабочие сразу упали на землю, а другие бросились бежать. Тульчинский, как потом говорили рабочие, «уцелел чудом».
117 человек получили пулю в лежачем положении, 69 — в спину. Общее число жертв с учетом позже скончавшихся от ран достигло 270 человек. Точное число раненых неизвестно (о полученных ранах сообщили далеко не все пострадавшие).
Реакция власти и ответ народа
5 (18) апреля о кровавой трагедии на Ленских приисках написала петербургская газета «Вечернее время». После этого директор-распорядитель компании барон Альфред Гинцбург (сын скончавшегося в 1909 году Горация) сообщил редакции «Биржевых ведомостей», что применение оружия было вынужденным, поскольку рабочие вели себя вызывающе. 6 (19) апреля в интервью «Новому времени» Гинцбург уверял, что требования бастовавших приняли «резко выраженный политический характер», так как «рабочих подстрекали вожаки».
Но такая интерпретация событий не стала доминирующей. 6 (19) апреля «Вечернее время» обвинило «Лензото» в том, что оно «в качестве монополиста рабочего рынка обратило рабочих в рабов». В тот же день газета «Речь» — центральный орган партии кадетов — обратила внимание читателей на то, что «удручающее количество жертв кажется особенно невероятным по сравнению с незначительным количеством войск, бывших на приисках»:
«Если бы, как гласят газетные сообщения, три тысячи рабочих произвели серьезный бунт, оправдывающий решительные действия войск, то вряд ли 340 человек команды (на самом деле их было немногим более 100 — О. Н.) в состоянии были с ними справиться. Но в действительности такого бунта, очевидно, не было, потому что из воинской части никто не пострадал…»
На следующий день в передовице «Речи» было заявлено, что «в отрезанных от всего мира приисках каждый ротмистр чувствует себя Столыпиным».
Легальная социал-демократическая газета «Звезда» отреагировала на ленскую трагедию 8 (21) апреля. Она поместила на первую полосу заключенный в траурную рамку поименный список 170 убитых, а также список 196 раненых участников забастовки.
А вот реакция власти на трагедию была подчеркнуто спокойной. Открывая 9 (22) апреля первое после расстрела заседание Третьей Государственной думы, ее председатель октябрист Михаил Родзянко сообщил депутатам о кончине одного из их коллег, о смерти видного французского политического деятеля Эжена Анри Бриссона, о катастрофе «Титаника», но, как с удивлением отметил немецкий историк Манфред Хаген, промолчал о многочисленных «жертвах ленской бойни».
Однако на этот раз игра в молчанку с треском провалилась. В тот же день официальные запросы о ленских событиях подали депутаты трех фракций — октябристов, кадетов и социал-демократов.
11 (24) апреля на думскую трибуну взошел министр внутренних дел Макаров и принялся источать потоки лжи:
«Результаты праздного шатания многочисленной толпы, агитируемой подстрекателями, проявились к этому времени во всей силе. Толпа, проникая в полицейские дома, производила обыски, останавливала пассажирские поезда, оказывала сопротивление при попытке к выселению по исполнительным листам, не допуская вновь нанятых рабочих стать на работу… Предварительным следствием установлено теперь, что цель скопища 4 апреля заключалась в том, чтобы захватить оружие, смять войска и разгромить промыслы. Согласитесь, что такие действия недопустимы… Когда потерявшая рассудок под влиянием злостных агитаторов толпа набрасывается на войска, тогда войску не остается ничего делать, как стрелять. Так было и так будет впредь».
Угроза главы МВД лишь подлила масла в огонь. Акции протеста произошли в разных концах Российской империи. 17 (30) апреля в «Звезде» появилась статья Иосифа Сталина (под псевдонимом К. Солин). В ней говорилось:
«После ленских выстрелов — забастовки и протесты по России… От мирной экономической забастовки на Лене — к политическим забастовкам по России, от политических забастовок по России — к многотысячной демонстрации студентов и рабочих в самом центре России — вот чего добились представители власти в своей борьбе с рабочими».
В первом номере большевистской «Правды», вышедшем 22 апреля (5 мая) 1912 года, объявлялось о том, что вырученные от продажи газеты средства будут перечислены «семьям рабочих, убитых на Лене»:
«Там, на далекой окраине, в глухой сибирской тайге, разыгралась кровавая драма. Сотни рабочих жизней принесены в жертву ненасытному капиталу, биржевым спекулянтам».
27 апреля (10 мая) Николай II возложил на члена Государственного совета Сергея Манухина «проведение расследования всех обстоятельств забастовки на Ленских промыслах». Семь месяцев спустя Манухин отослал императору доклад по итогам расследования. В нем признавалось, что стачка не носила политического характера и была вызвана тяжелейшими условиями жизни трудящихся. Николай II передал доклад в Совет министров, где в январе 1913 года его обсуждали. 15 (28) мая 1913 года император одобрил доклад, но никого из виновников кровопролития наказывать не стал. Тем самым, как справедливо заметил чрезвычайный и полномочный посланник II класса, обозреватель Михаил Демурин, «Николай II ясно выразил свое отношение к совершенному преступлению. То есть взял и моральную, и политическую ответственность за него на себя».
Последний российский император ответственен и за Кровавое воскресенье, и за Цусиму, за все провалы его внутренней и внешней политики.
Автор: Олег Назаров