Мой друг Саша Родин. Продолжение
0
583
Меня удивляет, до чего живуч человек. Собака бы издохла, а я выжила. Две ночи без сна, и не только ни секунды сна, но тяжелые страдания: рвота, боль, с сердцем плохо, с головой плохо - кардиоцеребральный синдром, озноб и судороги. Дышать не могла совсем. Лена стала меня слушать и говорит, что воздух в легкие совсем не поступает. Сказала: «Ты все-таки постарайся сделать усилие и вдохнуть и делать глубокие вдохи не реже раза в минуту». Так прошла ночь, а наутро Лена ушла на работу. Вот говорят, беда никогда не приходит одна - так и случилось. В понедельник в пять утра начался приступ, а в десять утра перестал работать телефон. Лена связалась с подстанцией, там сказали, что мастер придет во вторник от шести до восьми часов вечера. Так что Лена уехала, и я осталась без связи. Лена позвонила моему другу и помощнику Марине-старшей… У нее больной ребенок, не слишком здоровый муж, собака и семь котов, и живет она в Апрелевке. Но она все бросила, за полтора часа от Апрелевки доехала до меня и пробыла у меня до возвращения Лены с работы. Несмотря на болезнь мы с Мариной обсудили выборы в Мосгордуму, а также выборы в Израиле. И у Марины, и у меня в Израиле есть друзья, так что политический кризис в Израиле нам небезразличен.
Пожалуйста, не давайте мне советов вызвать скорую помощь, которая может, как вы говорите, сделать укольчик и в случае необходимости увезти в больницу. Я свою болезнь знаю лучше всяких врачей. Этот диагноз у меня с 2006 года. И моя дочь, и зять - врачи, они тоже наблюдают мою болезнь с самого начала. А на скорой приедут случайные люди, которые вообще обо мне ничего не знают, и из самых лучших побуждений могут не просто принести вред, а убить. Я знаю, что умру во время такого приступа, больше мне не от чего умереть. И на этот раз я думала, что это и есть тот самый последний приступ. То, что я выжила, - чудо, и вы знаете, я считаю, что это чудо сотворили вы. В среду вечером я уже смогла перебраться из постели в свое кресло перед телевизором, и канал ТВ "Культура" сделал мне большой подарок. В 00:00 началась передача о нашем друге Юзе Алешковском в связи с его юбилеем. Ему исполнилось 90 лет. Меня это удивило. Юза в наш дом привел Герман Плисецкий, и я думала, что они с Германом ровесники. Оказалось, что Герман на три года моложе. Передача мне не очень понравилась, но посмотреть и послушать 90-летнего Юза было интересно.
А теперь я поставлю пост, написанный еще до болезни, как и тот пост, который Юра поставил в среду.
Словом, я могла бы сказать, что о тресте «Коксохиммонтаж» у меня остались самые лучшие воспоминания, если бы не депрессия. Юра, сын сестры Игоря Вали, очень любимый племянник Игоря и мой, в то время был студентом медицинского института, и в летние каникулы он тоже подрабатывал сторожем у нас в тресте. Юра был очень красивый мальчик, мама его хорошо одевала и стригла у известного парикмахера. Он увлекался велосипедом и от своего дома в Свиблове к нам в трест приезжал на велосипеде. Евгения Алексеевна, зав. отделом кадров, с которой мы подружились, - я о ней уже рассказала, - сказала мне: «Юра красивый мальчик и очень хорошо к вам относится». Я спросила, откуда она знает, как Юра ко мне относится. Она сказала: «Я слышу, как он произносит "тетя Лина", в его голосе любовь». Валя, его мама, очень его жалела и иногда дежурила вместо него. Евгения Алексеевна говорила: «Трест охраняют трое Тареевых. Это семейный подряд, новый почин». Евгения Алексеевна как заведующая отделом кадров должна была знать о каждом работнике всю подноготную. И про Валю она узнала, что та работает в «почтовом ящике» - очень засекреченном НИИ, связанном с космосом, поэтому она Валю очень зауважала, и это еще улучшило ее отношение ко мне.
Я хочу сделать отступление и рассказать, как Валя попала в этот НИИ (а может я эту историю уже рассказывала?). Валя училась в МЭИ (Московский энергетический институт) на заочном отделении. В день, когда она сдала последний экзамен за третий курс, в коридоре к ней подошел незнакомый мужчина и спросил: «Почему вы учитесь на заочном?» Валя объяснила, что у нее нет родителей, которые могли бы ее содержать, и она вынуждена работать. Незнакомец спросил где она работает и какая у нее зарплата. Валя сказала, что работает в Энергоналадке, и назвала свою зарплату. Незнакомец сказал: «У нас к вам есть предложение. Мы будем вам платить стипендию, равную вашей зарплате, а вы перейдете на очное отделение и будете спокойно учиться. За это вы обязуетесь после института работать в нашем НИИ. Работа у нас интересная». Вот так Валя попала в «почтовый ящик» и не пожалела об этом. Она была такая засекреченная, что ей не разрешалось отдыхать на многолюдных курортах и посещать рестораны.
Мы и сейчас, когда собираемся вместе, все Тареевы, с удовольствием вспоминаем наше сторожевание в тресте. Во второй половине депрессии мне стало чуть легче, и я уже могла работать. Издательство предложило мне перевести дневники Януша Корчака, которые он вел уже в гетто. Это даже читать было трудно, страницы обжигали пальцы. Причем публиковать решили дневники не целиком, а какой-то сокращенный вариант. Я боролась с издательством, убеждала их в том, что то, что они не публикуют, это как раз самое главное, самое интересное, и лучше опустить как раз то, что они включили. Словом, это была мучительная история. Из гетто Корчак уходил в Варшаву, что было смертельно опасно. В Варшаве его все знали и каждый мог его выдать немецкому патрулю, но так ни разу не случилось. Корчак ходил по домам, чтобы раздобыть какую-нибудь еду для своих детей, и даже самые убежденные антисемиты не могли отказать старому доктору. Те, у кого были какие-то поместья или фермы, привозили в гетто возами морковку, капусту и пр., тоже сильно рискуя. Каждую неделю, в среду утром до завтрака, Корчак взвешивал своих детей. В дневнике он писал, что утро среды у него самое трудное время в неделе, полное тяжелых переживаний. Видно, не получалось у него кормить детей так, чтобы они не худели. Вот, кстати, это место про взвешивания, и связанные с ним переживания, издательство хотело выбросить, а я его отстояла. Мне еще кажется, что я перевела дневники не очень хорошо, что если бы не депрессия, то я бы это сделала лучше. Естественно, переведенный текст я обсуждала с Сашей, Саша был доволен, говорил, что все прекрасно.
Позволю себе отступление… Вот, говорят, в России нужно жить долго, и тогда все исполнится. Я живу долго и у меня все исполняется, но только тогда, когда я уже не могу этим воспользоваться. Года два назад мне позвонили из издательства и предложили перевести всего Корчака, полное собрание сочинений. Это была мечта всей моей жизни. Корчак - мой герой, его портрет висит у меня на стене в красном углу под Распятием. Если бы я перевела всего Корчака, то знала бы, что прожила жизнь не зря. Но мне предложили это тогда, когда я уже ослепла и принять предложение не могла. Я отказалась, но чего мне это стоило… Я стараюсь об этом даже не вспоминать.
Как низкооплачиваемому работнику мне дали в тресте бесплатную путевку в ведомственный пансионат, который находился в Красной Пахре. Я знала, что пансионат очень хороший, но я также понимала, что я не в состоянии собраться и поехать туда. Сказала Саше, что не поеду. Саша приехал ко мне, взял мой чемодан, сложил в него те вещи, которые сам выбрал, взял меня за руку и отвез в пансионат. Когда меня уже заселили в комнату, открыл мой чемодан, достал и разложил мои вещи и только потом уехал. Кстати, в пансионате со мной случилось то, что я называю «мой последний роман». Я даже собираюсь написать пост с таким названием, если выберется время, к тому же сомневаюсь, стоит ли об этом писать, но если вы проголосуете «за», то я это сделаю.
Номенклатурную революцию девяностых Саша встретил с радостью и полным доверием. Поверил в то, что это действительно демократическая революция. Верил Гайдару с Чубайсом, верил Ельцину, и оставался в этом заблуждении до конца своих дней. Путину он тоже поверил.
Я совершила ошибку, нарушила хронологическую последовательность повествования. Когда я писала те посты о Саше, которые прервала на полуслове, то закончила 1968 годом. Я рассказала, что в 1963 году Зарядье снесли и нас переселили к Северному речному вокзалу, на Смольную улицу. Впрочем, этой улицы тогда не было, а была огромная стройплощадка, и у нашего микрорайона был строительный адрес 2-й квартал Химки-Ховрино. Телефонов в построенных домах, естественно, не было, и во всем миккрорайоне не было ни одной будки телефона-автомата. И транспортная связь нашего микрорайона с городом была плохой. К нам ходил только 138 автобус, он шел от метро «Аэропорт» от автодорожного института по Ленинградскому шоссе до нашего квартала. Ходил он редко и всегда был переполнен. Я тогда нигде не работала в штате, и из своего квартала вообще не выезжала. Завела себе новых друзей в нашем доме, очень хороших, и общалась с ними. Игорь ездил на работу, с работы спешил домой, приезжал на 138 автобусе совершенно измочаленный. Мы перестали общаться с нашими друзьями, с Сашей Родиным, Германом Плисецким, Юзом Алешковским и всей нашей богемной компанией просто потому, что это чисто физически было почти невозможно. В 1968 году Саша нашел нас через адресный стол и приехал. Я рассказывала, как он возмущался тем, что пять лет мы с ним не связывались, и даже не сообщили, куда уехали. Говорил: «Вы вычеркнули меня из вашей жизни на целых пять лет, и если бы я не нашел вас, то может быть, вы про меня совсем бы забыли. Объясните мне, почему, как это возможно?» Наверное, это было связано с шоком, который мы пережили, от того, что нас выселили из Москвы.
На этом я тогда закончила, а когда вернулась к разговору о Саше Родине, то начала почему-то с 1984 года, со смерти Игоря и своей работы в «Коксохиммонтаже». Я пропустила более 15 лет. Почему я это сделала, не знаю, для этого нет никаких оснований. Эти 15 с лишним лет были полны важных событий в нашей с Игорем жизни, и, как выяснилось, в Сашиной жизни. И в нашей с ним совместной жизни. Я хочу исправить свою ошибку и рассказать об этом периоде. В нашей жизни произошли следующие события…
В 1969 году мы съехались с мамой и Леной, наша семья воссоединилась. В 1960 году мама обменяла свой домик с садом в Станиславе на комнату в коммунальной квартире в Новогирееве Московской области. Но вскоре после её переезда Новогиреево включили в границы Москвы, и мы с мамой стали жить в одном городе. Мы по-прежнему жили на два дома, но раньше эти два дома разделяла дорога длиной двое суток, а теперь мы могли доехать до мамы и своей дочери меньше чем за 2 часа. До маминого переезда, когда меня спрашивали, где я живу, в Москве или в Станиславе, отвечала - в поезде Москва-Станислав и Станислав-Москва. А теперь, когда меня спрашивали, где я живу, в Зарядье или в Новогирееве, я отвечала, что живу в 125 автобусе. Он шел от Таганки до самого маминого дома, конечная остановка была под мамиными окнами. Маршрут был длинный, более полутора часов. У мамы была прекрасная комната, более 20 кв. метров, огромное окно выходило в очень зеленый двор. Дом был добротный из красного кирпича, а рядом был лес с прудами, в которых можно было купаться. Когда Саша увидел мамину комнату, то сказал, что готов обменять на неё свои две комнаты в коммунальной квартире на Сущевке. Это была шутка. Но если бы он нам предложил это всерьез, мы бы не согласились. Его квартира была на первом этаже, а под окнами трамвайная остановка. Грязная, шумная Москва. Когда в 1963 году снесли Зарядье и мы получили квартиру на Смольной, о которой я рассказывала, можно было подумать о том, чтобы нам с мамой съехаться. Но мама сказала, что мы съедемся, но не сейчас. С мамой жил её старший брат, мой дядя Пиня, он был старше мамы на 20 лет, и у него было тяжелое заболевание почек. Я понимала, что мама опасалась, что, если мы съедемся, дядя будет чувствовать себя лишним, приживалой, и ему будет некомфортно. В 1966 году дядя умер, и мы начали обмен. Искали мы обмен очень долго. В это время комнаты в коммунальных квартирах, даже самые лучшие, уже не котировались. А у нас на Смольной была малогабаритная квартира - две комнаты 23 кв. метра, совмещенный санузел с сидячей ванной, в кухне двухкомфорочная плита и никаких подсобных помещений. Пылесос негде было поставить. Наконец, в 1969 году нам предложили трехкомнатную квартиру вблизи метро «Войковская». В метраже мы теряли. Квартира была трехкомнатная, в трех комнатах было 37 кв. метров, кухня 5 метров, совмещенный санузел и крошечная прихожая. Пятиэтажный дом из силикатного кирпича без лифта, квартира на 4 этаже, крашеные полы. Мои сослуживцы в ЦНТБ говорили, что мы не должны соглашаться на такой вариант. Но нам было все равно, нам очень хотелось съехаться. Квартира была такая... Одна комната, первая от входа слева, отдельная, была площадью 9 метров. Прямо большая комната 18 метров с балконом, проходная. За ней запроходная комната, узкий пенал 10 кв. метров. В торце этой комнаты была кладовка, мы там сделали гардеробную. В большой комнате был стенной шкаф со стеклянной широкой дверью, мы его использовали как буфет. В прихожей тоже был стенной шкаф для верхней одежды, так что вешалку можно было не устраивать. В прихожей даже поместился маленький диванчик, красивенький, раскладной, привезенный еще из Станислава. Разложить его там было невозможно, да и незачем, но на нем могли уютно расположиться два человека. В запроходной комнате жили мама и Лена. Известно, кто владеет запроходной комнатой, владеет и проходной. В большой комнате мы поставили кабинетный гарнитур в стиле модерн, который и сейчас стоит у меня в комнате, и книжные стеллажи. За большим письменным столом занималась Лена. Занималась она много. Как-то соседи из дома напротив, чьи окна выходили на окна нашей большой комнаты, остановили нас с Игорем на улице, и сказали: «Что же это ваша девочка целыми днями сидит за столом и занимается? Нельзя так много заниматься». Но Лена сама составила свой режим. Она у нас вообще была образцово-показательный ребенок, у нас с нею никаких трудностей никогда не было. А в 9-метровой комнате жили мы с Игорем. У нас там поместилась тахта, шкаф, журнальный стол, одно кресло, и небольшой дамский письменный стол, который я использовала как туалетный. Ванная комната, совмещенная с туалетом, была такой маленькой, что туалетные принадлежности там негде было разместить. Журнальный стол был нашим рабочим столом. Мы оба дома много работали. Получилось так, что мы с Игорем из двухкомнатной квартиры переехали в девятиметровую комнату. Но мы были совершенно счастливы. Мы наконец-то жили все вместе. С работы домой я летела как на крыльях, одним духом взлетала на 4 этаж, входила в квартиру и не верила своему счастью - все, кого я любила, были здесь. Десять лет жизни на Войковской были самыми счастливыми годами во всей моей жизни, особенно первые восемь из них до того, как Лена вышла замуж.
Я уже говорила, что я всегда хотела, чтобы Лену воспитывала бабушка. Моя мама была идеальным человеком. Вы скажете, что идеальных людей не бывает, я бы тоже так думала, если бы не была знакома со своей мамой. Если бы я не была с ней знакома, а мне бы про неё рассказали, я бы не поверила, что такой человек существует. И мое мнение о среднем нравственном уровне человечества было бы ниже. Но мама была, и не может быть, чтобы на целом свете она одна была такая. Окуджава писал:
Настоящих людей так немного,
Все вы врете, что век их настал.
Посчитайте и честно и строго,
Сколько будет на каждый квартал.
Настоящих людей очень мало.
На планету - совсем ерунда.
А на Россию одна моя мама.
Только что она может одна?
У меня такое же ощущение как и у Окуджавы, но его мама и моя мама это уже два человека а не один, есть основание думать что и ещё несколько человек наскребётся, так что не всё так безнадёжно.
Я хотела, чтобы Лена стала похожа на бабушку, не хотела, чтобы мы с Игорем на неё влияли. Хотела оградить её от нашей богемности и от наших сложностей. У мамы все было просто и ясно. Когда мы съехались, моя концепция оказалась под угрозой. Я даже спросила у своего сослуживца из ЦНТБ Лени Досковского: «Как ты думаешь, можно жить с ребенком и совершенно не влиять на него?» Леня сказал: «Мне бы твои заботы». Его сын был трудным подростком, связался с дурной компанией, и моих тревог он совершенно не понимал. Хотя я и боялась, что мы с Игорем испортим бабушкино воспитание, но оторваться от неё мы не могли, упивались возможностью ежедневно с ней общаться, и Лене с нами было очень хорошо. Мама даже ревновала Лену к нам. Игорь говорил мне: «Я тебе завидую. Твоя дочь тебя не просто любит, она в тебя влюблена». Я занималась с Леной литературой, а Игорь - черчением. По литературе мы с ней написали сочинение на всесоюзный конкурс на тему «Есть у революции начало, нет у революции конца». Лена написала в частности про Елизавету Яковлевну Драбкину, ее сочинение оказалось в числе победивших, и ее премировали поездкой в Ульяновск, на родину Ленина. Но об этой премии победителям только объявили, а в Ульяновск не свозили.
Дальше я коротко перечислю все, что произошло с нами за эти 15 лет. 15 лет - даже в долгой жизни это значительный отрезок. Лена кончила школу, поступила в мединститут, на третьем курсе вышла замуж за своего однокурсника, кончила институт и вскоре стала работать в Боткинской больнице, где работает до сегодняшнего дня. После Лениного замужества мы в результате обмена оказались на Большой Ордынке, где живем и сегодня.
В Сашиной жизни за эти 15 лет тоже много чего произошло. Он женился второй раз и в связи с этой женитьбой также в результате всяких обменов переехал в новую квартиру. Стал членом Союза писателей, оставил работу и целиком посвятил себя литературе. В следующем посте я об этих 15 годах нашей, Сашиной и нашей совместной с Сашей жизни расскажу подробнее.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035
Пожалуйста, не давайте мне советов вызвать скорую помощь, которая может, как вы говорите, сделать укольчик и в случае необходимости увезти в больницу. Я свою болезнь знаю лучше всяких врачей. Этот диагноз у меня с 2006 года. И моя дочь, и зять - врачи, они тоже наблюдают мою болезнь с самого начала. А на скорой приедут случайные люди, которые вообще обо мне ничего не знают, и из самых лучших побуждений могут не просто принести вред, а убить. Я знаю, что умру во время такого приступа, больше мне не от чего умереть. И на этот раз я думала, что это и есть тот самый последний приступ. То, что я выжила, - чудо, и вы знаете, я считаю, что это чудо сотворили вы. В среду вечером я уже смогла перебраться из постели в свое кресло перед телевизором, и канал ТВ "Культура" сделал мне большой подарок. В 00:00 началась передача о нашем друге Юзе Алешковском в связи с его юбилеем. Ему исполнилось 90 лет. Меня это удивило. Юза в наш дом привел Герман Плисецкий, и я думала, что они с Германом ровесники. Оказалось, что Герман на три года моложе. Передача мне не очень понравилась, но посмотреть и послушать 90-летнего Юза было интересно.
А теперь я поставлю пост, написанный еще до болезни, как и тот пост, который Юра поставил в среду.
Словом, я могла бы сказать, что о тресте «Коксохиммонтаж» у меня остались самые лучшие воспоминания, если бы не депрессия. Юра, сын сестры Игоря Вали, очень любимый племянник Игоря и мой, в то время был студентом медицинского института, и в летние каникулы он тоже подрабатывал сторожем у нас в тресте. Юра был очень красивый мальчик, мама его хорошо одевала и стригла у известного парикмахера. Он увлекался велосипедом и от своего дома в Свиблове к нам в трест приезжал на велосипеде. Евгения Алексеевна, зав. отделом кадров, с которой мы подружились, - я о ней уже рассказала, - сказала мне: «Юра красивый мальчик и очень хорошо к вам относится». Я спросила, откуда она знает, как Юра ко мне относится. Она сказала: «Я слышу, как он произносит "тетя Лина", в его голосе любовь». Валя, его мама, очень его жалела и иногда дежурила вместо него. Евгения Алексеевна говорила: «Трест охраняют трое Тареевых. Это семейный подряд, новый почин». Евгения Алексеевна как заведующая отделом кадров должна была знать о каждом работнике всю подноготную. И про Валю она узнала, что та работает в «почтовом ящике» - очень засекреченном НИИ, связанном с космосом, поэтому она Валю очень зауважала, и это еще улучшило ее отношение ко мне.
Я хочу сделать отступление и рассказать, как Валя попала в этот НИИ (а может я эту историю уже рассказывала?). Валя училась в МЭИ (Московский энергетический институт) на заочном отделении. В день, когда она сдала последний экзамен за третий курс, в коридоре к ней подошел незнакомый мужчина и спросил: «Почему вы учитесь на заочном?» Валя объяснила, что у нее нет родителей, которые могли бы ее содержать, и она вынуждена работать. Незнакомец спросил где она работает и какая у нее зарплата. Валя сказала, что работает в Энергоналадке, и назвала свою зарплату. Незнакомец сказал: «У нас к вам есть предложение. Мы будем вам платить стипендию, равную вашей зарплате, а вы перейдете на очное отделение и будете спокойно учиться. За это вы обязуетесь после института работать в нашем НИИ. Работа у нас интересная». Вот так Валя попала в «почтовый ящик» и не пожалела об этом. Она была такая засекреченная, что ей не разрешалось отдыхать на многолюдных курортах и посещать рестораны.
Мы и сейчас, когда собираемся вместе, все Тареевы, с удовольствием вспоминаем наше сторожевание в тресте. Во второй половине депрессии мне стало чуть легче, и я уже могла работать. Издательство предложило мне перевести дневники Януша Корчака, которые он вел уже в гетто. Это даже читать было трудно, страницы обжигали пальцы. Причем публиковать решили дневники не целиком, а какой-то сокращенный вариант. Я боролась с издательством, убеждала их в том, что то, что они не публикуют, это как раз самое главное, самое интересное, и лучше опустить как раз то, что они включили. Словом, это была мучительная история. Из гетто Корчак уходил в Варшаву, что было смертельно опасно. В Варшаве его все знали и каждый мог его выдать немецкому патрулю, но так ни разу не случилось. Корчак ходил по домам, чтобы раздобыть какую-нибудь еду для своих детей, и даже самые убежденные антисемиты не могли отказать старому доктору. Те, у кого были какие-то поместья или фермы, привозили в гетто возами морковку, капусту и пр., тоже сильно рискуя. Каждую неделю, в среду утром до завтрака, Корчак взвешивал своих детей. В дневнике он писал, что утро среды у него самое трудное время в неделе, полное тяжелых переживаний. Видно, не получалось у него кормить детей так, чтобы они не худели. Вот, кстати, это место про взвешивания, и связанные с ним переживания, издательство хотело выбросить, а я его отстояла. Мне еще кажется, что я перевела дневники не очень хорошо, что если бы не депрессия, то я бы это сделала лучше. Естественно, переведенный текст я обсуждала с Сашей, Саша был доволен, говорил, что все прекрасно.
Позволю себе отступление… Вот, говорят, в России нужно жить долго, и тогда все исполнится. Я живу долго и у меня все исполняется, но только тогда, когда я уже не могу этим воспользоваться. Года два назад мне позвонили из издательства и предложили перевести всего Корчака, полное собрание сочинений. Это была мечта всей моей жизни. Корчак - мой герой, его портрет висит у меня на стене в красном углу под Распятием. Если бы я перевела всего Корчака, то знала бы, что прожила жизнь не зря. Но мне предложили это тогда, когда я уже ослепла и принять предложение не могла. Я отказалась, но чего мне это стоило… Я стараюсь об этом даже не вспоминать.
Как низкооплачиваемому работнику мне дали в тресте бесплатную путевку в ведомственный пансионат, который находился в Красной Пахре. Я знала, что пансионат очень хороший, но я также понимала, что я не в состоянии собраться и поехать туда. Сказала Саше, что не поеду. Саша приехал ко мне, взял мой чемодан, сложил в него те вещи, которые сам выбрал, взял меня за руку и отвез в пансионат. Когда меня уже заселили в комнату, открыл мой чемодан, достал и разложил мои вещи и только потом уехал. Кстати, в пансионате со мной случилось то, что я называю «мой последний роман». Я даже собираюсь написать пост с таким названием, если выберется время, к тому же сомневаюсь, стоит ли об этом писать, но если вы проголосуете «за», то я это сделаю.
Номенклатурную революцию девяностых Саша встретил с радостью и полным доверием. Поверил в то, что это действительно демократическая революция. Верил Гайдару с Чубайсом, верил Ельцину, и оставался в этом заблуждении до конца своих дней. Путину он тоже поверил.
Я совершила ошибку, нарушила хронологическую последовательность повествования. Когда я писала те посты о Саше, которые прервала на полуслове, то закончила 1968 годом. Я рассказала, что в 1963 году Зарядье снесли и нас переселили к Северному речному вокзалу, на Смольную улицу. Впрочем, этой улицы тогда не было, а была огромная стройплощадка, и у нашего микрорайона был строительный адрес 2-й квартал Химки-Ховрино. Телефонов в построенных домах, естественно, не было, и во всем миккрорайоне не было ни одной будки телефона-автомата. И транспортная связь нашего микрорайона с городом была плохой. К нам ходил только 138 автобус, он шел от метро «Аэропорт» от автодорожного института по Ленинградскому шоссе до нашего квартала. Ходил он редко и всегда был переполнен. Я тогда нигде не работала в штате, и из своего квартала вообще не выезжала. Завела себе новых друзей в нашем доме, очень хороших, и общалась с ними. Игорь ездил на работу, с работы спешил домой, приезжал на 138 автобусе совершенно измочаленный. Мы перестали общаться с нашими друзьями, с Сашей Родиным, Германом Плисецким, Юзом Алешковским и всей нашей богемной компанией просто потому, что это чисто физически было почти невозможно. В 1968 году Саша нашел нас через адресный стол и приехал. Я рассказывала, как он возмущался тем, что пять лет мы с ним не связывались, и даже не сообщили, куда уехали. Говорил: «Вы вычеркнули меня из вашей жизни на целых пять лет, и если бы я не нашел вас, то может быть, вы про меня совсем бы забыли. Объясните мне, почему, как это возможно?» Наверное, это было связано с шоком, который мы пережили, от того, что нас выселили из Москвы.
На этом я тогда закончила, а когда вернулась к разговору о Саше Родине, то начала почему-то с 1984 года, со смерти Игоря и своей работы в «Коксохиммонтаже». Я пропустила более 15 лет. Почему я это сделала, не знаю, для этого нет никаких оснований. Эти 15 с лишним лет были полны важных событий в нашей с Игорем жизни, и, как выяснилось, в Сашиной жизни. И в нашей с ним совместной жизни. Я хочу исправить свою ошибку и рассказать об этом периоде. В нашей жизни произошли следующие события…
В 1969 году мы съехались с мамой и Леной, наша семья воссоединилась. В 1960 году мама обменяла свой домик с садом в Станиславе на комнату в коммунальной квартире в Новогирееве Московской области. Но вскоре после её переезда Новогиреево включили в границы Москвы, и мы с мамой стали жить в одном городе. Мы по-прежнему жили на два дома, но раньше эти два дома разделяла дорога длиной двое суток, а теперь мы могли доехать до мамы и своей дочери меньше чем за 2 часа. До маминого переезда, когда меня спрашивали, где я живу, в Москве или в Станиславе, отвечала - в поезде Москва-Станислав и Станислав-Москва. А теперь, когда меня спрашивали, где я живу, в Зарядье или в Новогирееве, я отвечала, что живу в 125 автобусе. Он шел от Таганки до самого маминого дома, конечная остановка была под мамиными окнами. Маршрут был длинный, более полутора часов. У мамы была прекрасная комната, более 20 кв. метров, огромное окно выходило в очень зеленый двор. Дом был добротный из красного кирпича, а рядом был лес с прудами, в которых можно было купаться. Когда Саша увидел мамину комнату, то сказал, что готов обменять на неё свои две комнаты в коммунальной квартире на Сущевке. Это была шутка. Но если бы он нам предложил это всерьез, мы бы не согласились. Его квартира была на первом этаже, а под окнами трамвайная остановка. Грязная, шумная Москва. Когда в 1963 году снесли Зарядье и мы получили квартиру на Смольной, о которой я рассказывала, можно было подумать о том, чтобы нам с мамой съехаться. Но мама сказала, что мы съедемся, но не сейчас. С мамой жил её старший брат, мой дядя Пиня, он был старше мамы на 20 лет, и у него было тяжелое заболевание почек. Я понимала, что мама опасалась, что, если мы съедемся, дядя будет чувствовать себя лишним, приживалой, и ему будет некомфортно. В 1966 году дядя умер, и мы начали обмен. Искали мы обмен очень долго. В это время комнаты в коммунальных квартирах, даже самые лучшие, уже не котировались. А у нас на Смольной была малогабаритная квартира - две комнаты 23 кв. метра, совмещенный санузел с сидячей ванной, в кухне двухкомфорочная плита и никаких подсобных помещений. Пылесос негде было поставить. Наконец, в 1969 году нам предложили трехкомнатную квартиру вблизи метро «Войковская». В метраже мы теряли. Квартира была трехкомнатная, в трех комнатах было 37 кв. метров, кухня 5 метров, совмещенный санузел и крошечная прихожая. Пятиэтажный дом из силикатного кирпича без лифта, квартира на 4 этаже, крашеные полы. Мои сослуживцы в ЦНТБ говорили, что мы не должны соглашаться на такой вариант. Но нам было все равно, нам очень хотелось съехаться. Квартира была такая... Одна комната, первая от входа слева, отдельная, была площадью 9 метров. Прямо большая комната 18 метров с балконом, проходная. За ней запроходная комната, узкий пенал 10 кв. метров. В торце этой комнаты была кладовка, мы там сделали гардеробную. В большой комнате был стенной шкаф со стеклянной широкой дверью, мы его использовали как буфет. В прихожей тоже был стенной шкаф для верхней одежды, так что вешалку можно было не устраивать. В прихожей даже поместился маленький диванчик, красивенький, раскладной, привезенный еще из Станислава. Разложить его там было невозможно, да и незачем, но на нем могли уютно расположиться два человека. В запроходной комнате жили мама и Лена. Известно, кто владеет запроходной комнатой, владеет и проходной. В большой комнате мы поставили кабинетный гарнитур в стиле модерн, который и сейчас стоит у меня в комнате, и книжные стеллажи. За большим письменным столом занималась Лена. Занималась она много. Как-то соседи из дома напротив, чьи окна выходили на окна нашей большой комнаты, остановили нас с Игорем на улице, и сказали: «Что же это ваша девочка целыми днями сидит за столом и занимается? Нельзя так много заниматься». Но Лена сама составила свой режим. Она у нас вообще была образцово-показательный ребенок, у нас с нею никаких трудностей никогда не было. А в 9-метровой комнате жили мы с Игорем. У нас там поместилась тахта, шкаф, журнальный стол, одно кресло, и небольшой дамский письменный стол, который я использовала как туалетный. Ванная комната, совмещенная с туалетом, была такой маленькой, что туалетные принадлежности там негде было разместить. Журнальный стол был нашим рабочим столом. Мы оба дома много работали. Получилось так, что мы с Игорем из двухкомнатной квартиры переехали в девятиметровую комнату. Но мы были совершенно счастливы. Мы наконец-то жили все вместе. С работы домой я летела как на крыльях, одним духом взлетала на 4 этаж, входила в квартиру и не верила своему счастью - все, кого я любила, были здесь. Десять лет жизни на Войковской были самыми счастливыми годами во всей моей жизни, особенно первые восемь из них до того, как Лена вышла замуж.
Я уже говорила, что я всегда хотела, чтобы Лену воспитывала бабушка. Моя мама была идеальным человеком. Вы скажете, что идеальных людей не бывает, я бы тоже так думала, если бы не была знакома со своей мамой. Если бы я не была с ней знакома, а мне бы про неё рассказали, я бы не поверила, что такой человек существует. И мое мнение о среднем нравственном уровне человечества было бы ниже. Но мама была, и не может быть, чтобы на целом свете она одна была такая. Окуджава писал:
Настоящих людей так немного,
Все вы врете, что век их настал.
Посчитайте и честно и строго,
Сколько будет на каждый квартал.
Настоящих людей очень мало.
На планету - совсем ерунда.
А на Россию одна моя мама.
Только что она может одна?
У меня такое же ощущение как и у Окуджавы, но его мама и моя мама это уже два человека а не один, есть основание думать что и ещё несколько человек наскребётся, так что не всё так безнадёжно.
Я хотела, чтобы Лена стала похожа на бабушку, не хотела, чтобы мы с Игорем на неё влияли. Хотела оградить её от нашей богемности и от наших сложностей. У мамы все было просто и ясно. Когда мы съехались, моя концепция оказалась под угрозой. Я даже спросила у своего сослуживца из ЦНТБ Лени Досковского: «Как ты думаешь, можно жить с ребенком и совершенно не влиять на него?» Леня сказал: «Мне бы твои заботы». Его сын был трудным подростком, связался с дурной компанией, и моих тревог он совершенно не понимал. Хотя я и боялась, что мы с Игорем испортим бабушкино воспитание, но оторваться от неё мы не могли, упивались возможностью ежедневно с ней общаться, и Лене с нами было очень хорошо. Мама даже ревновала Лену к нам. Игорь говорил мне: «Я тебе завидую. Твоя дочь тебя не просто любит, она в тебя влюблена». Я занималась с Леной литературой, а Игорь - черчением. По литературе мы с ней написали сочинение на всесоюзный конкурс на тему «Есть у революции начало, нет у революции конца». Лена написала в частности про Елизавету Яковлевну Драбкину, ее сочинение оказалось в числе победивших, и ее премировали поездкой в Ульяновск, на родину Ленина. Но об этой премии победителям только объявили, а в Ульяновск не свозили.
Дальше я коротко перечислю все, что произошло с нами за эти 15 лет. 15 лет - даже в долгой жизни это значительный отрезок. Лена кончила школу, поступила в мединститут, на третьем курсе вышла замуж за своего однокурсника, кончила институт и вскоре стала работать в Боткинской больнице, где работает до сегодняшнего дня. После Лениного замужества мы в результате обмена оказались на Большой Ордынке, где живем и сегодня.
В Сашиной жизни за эти 15 лет тоже много чего произошло. Он женился второй раз и в связи с этой женитьбой также в результате всяких обменов переехал в новую квартиру. Стал членом Союза писателей, оставил работу и целиком посвятил себя литературе. В следующем посте я об этих 15 годах нашей, Сашиной и нашей совместной с Сашей жизни расскажу подробнее.
Продолжение следует.
Для тех, кто хочет поддержать блог, вот реквизиты моего счёта в Сбербанке
ПАО СБЕРБАНК
БИК 044525225
КОРРСЧЁТ 30101810400000000225
НОМЕР СЧЁТА 42306810138310113934
ТАРЕЕВА ЭНГЕЛИНА БОРИСОВНА
А вот два других способа:
paypal.me/tareeva1925
money.yandex.ru/to/410017240429035