«Думаю, Антон Павлович меня бы похвалил…»
В годовщину кончины великого русского писателя и драматурга А.П. Чехова предлагаем читателям последнее интервью со старейшей хранительницей знаменитой чеховской Белой дачи в Ялте Аллой Ханило. Незадолго до своей кончины в 2019 году в беседе с Максимом Васюновым она поделилась некоторыми тайнами этого дома, а также рассказала об иконах и крестах семьи Чехова и о его отношении к вере.
Это одна из тех историй, которую точно буду рассказывать внукам. В июне 2019 года я отдыхал в Крыму и, конечно, поехал в Ялту, в дом-музей Чехова. Именно там я рассчитывал найти ответы на два вопроса, что мучили меня в то время: религиозность писателя, а также драматичная история его дома во время немецкой оккупации. По второй истории я намеревался написать пьесу. И вот я в музее. Знакомлюсь с директором, слушаю лекцию в новом здании, где собраны фотографии Чехова, первые издания его книг, афиши спектаклей… затем прохожу по саду Антона Павловича, где каждое дерево посажено им; наконец, брожу с экскурсоводом по легендарной Белой даче, которую строил Чехов и в которой души не чаял. В доме и в саду я провел несколько часов – ответы на вопросы, ради которых я сюда приехал, так и не нашел.
Я спросил у сотрудников музея: «А кто у вас самый старейший хранитель, с кем можно продолжить разговор?» – «О, это только Алла Васильевна Ханило!» – ответили мне. И добавили:
– Её на работу принимала сестра писателя, Мария Павловна.
– То есть от Ханило до Чехова всего пара рукопожатий?
– Получается, что так.
– Как её найти?
Мне дали мобильный телефон Аллы Васильевны, но предупредили, что в последнее время она очень болеет – все-таки ей уже 92 года, поэтому во встрече может отказать. Но, к моему счастью, «добрый ангел чеховского дома» (так её называют в Ялте), услышав, что именно меня интересует, довольно бойким голосом ответила: «Приходите!» – и назвала адрес. По пути я листал страницы мобильного интернета: Ханило дружила с Марией Павловной, она же ее и хоронила; Алла Васильевна обещала вдове Чехова, Ольге Книппер, никогда не покидать Белую дачу… Ханило сохранила редчайшие экспонаты, Ханило – самый известный житель Ялты…
Через полчаса в стареньком доме на несколько квартир, в комнате, заваленной книгами от пола до потолка, меня встречала худощавая, маленького роста старушка. Из-под её берета цвета бордо выбивались седые пряди, шею укутывал легкий летний шарфик. Взгляд был нежным и приветливым, но в нем уже безнадежно поселилась та глубина, которая дает возможность рассматривать небо, не поднимая глаз. Словом, Ханило выглядела так, как я ее себе и представлял – то был образ последней интеллигентки Крыма. Мы с ней проговорили два часа, после чего она попросила помочь ей перейти в другую комнату, где продолжила работу над своей новой книгой.
Так я ее и запомнил: маленькая головка в бордовом берете склонилась над фотографиями, на одной из них – она сама, молодая, в саду Чехова. Через полтора месяца Аллы Васильевны не стало. Это интервью найдено в моих архивах недавно, публикуется впервые.
«Живу в любимой Ялте, мне Чехов повелел»
Алла Васильевна, сотрудники музея, где вы работали 70 лет, передавали вам привет. Говорят, что если бы первый директор музея, Мария Павловна Чехова, не приняла вас в свое время на работу, то Белая дача не была бы сегодня такой знаменитой…
– Спасибо им. Но я вам вот что расскажу. Начнем сразу с больного. Недавно отмечали день присоединения Крыма, меня пригласили, на трибуну пришли все чиновники, говорили про места, которыми Крым гордится. Ну, в первую очередь сказали про Ливадийский дворец, потом – про Воронцовский дворец в Алупке, затем перешли на Ботанический сад, добрались до массандровских подвалов. Но чеховский дом даже не вспомнили! Даже полслова не сказали. Мне стало так обидно, что когда мы пришли домой, я сразу попросила социального работника, которая меня сопровождала, дать мне лист бумаги. Она мне дала, и я за десять минут написала стихотворение, которое отправила президенту. Там были такие слова:
Ялта – город Чехова, чайка над волной;
Три сестры приехали
В любимый город мой.
Это потому что «Трех сестер» Чехов в Ялте написал. А еще там есть такие строчки: «Живу в любимой Ялте, мне Чехов повелел». Понимаете, Ялта и Чехов – для меня всё. Я родилась в Алупке, это пятнадцать километров от Ялты, с пятимесячного возраста живу в том доме, где мы с вами сидим.
Говорят, Чехов с вами с самого рождения.
– А, это имеют в виду, что на свет я появилась в санатории имени профессора Боброва – преподавателя Чехова. С пеленок жила рядом с домом, в котором встречал ялтинские рассветы писатель, пока строилась Белая дача – это тут рядом. А потом пошла в школу, в обычную школу – и тут неожиданно наш класс перевели в школу №1, где когда-то Антон Павлович был членом попечительского совета. Сейчас это Чеховская гимназия.
Это всё совпадения, или вы верите тому, что Антон Павлович вас звал к себе?
– Ну, наверное, что-то такое есть. Ведь о работе на Белой даче я даже не думала. Я и в Ялте-то после школы не хотела оставаться. В 1946-м году окончила школу (а я отличницей всегда была) и сразу поехала подавать документы на физмат в Симферополь. Я очень хорошим математиком в школе была. Но Симферополь же намного холоднее Ялты, а я привыкла к морскому воздуху. В общем, первые дни я там теряла сознание. Ну и потом… послевоенное время, разруха, голод, у меня пальтишко было, которое мне мама купила на двенадцатилетие, мы его перешивали из года в год, но рукава его мне еле-еле локотки закрывали. И все сложилось так, что я быстро сама поняла: мне сейчас не до учебы, на работу надо. И в Симферополь я не вернулась.
Устроиться на дачу Чехова помог Андрей Болконский
А на Белую дачу как попали? Сами пришли в поисках работы? Или снова дело случая?
– Я думаю, что это снова Чехов (смеется). В этом доме, где мы с вами сидим, жил мужчина, он женился на женщине, которая работала в музее. Вскоре женщина забеременела. Ее Ксения звали. И вот тут-то начали все ко мне присматриваться. Пришла знакомая Ксении к моей маме, спрашивает: «А ваша Алла не могла бы Ксению подменить, ей в декрет пора». Мама спрашивает: «А кем она работать-то будет? У нее же опыта никакого...» Гостья ответила лишь, что сама толком ничего не знает, но знает, что сестра Чехова Ксению называет «сестрой». Ну, мама и подумала, что речь идет о медсестре. И отказала.
А Ксения эта отличалась от всех наших жителей. Мы же дружно все жили, вместе оккупацию пережили, все праздники отмечали вместе всегда, а тут появилась она. Ни с кем не здоровается, нос кверху – всем видом давала понять, что она в музее работает. И вот как-то она сама ко мне подошла, спросила: «Вы не сможете меня подменить?» Я говорю: «А что делать нужно? Я же ведь еще нигде не работала». Ксения отвечает:
– Всё!
– Ну что «всё»?
– Ну всё!
Третий раз я уже не стала спрашивать. Говорю: «Я заметила, что вы каждый день к девяти на работу уходите. Возьмите меня с собой, я там все сама и увижу».
А до этого вы не были на Белой даче?
– Была. На экскурсии. Да и всю войну мы мимо чеховского музея ходили в лес, чтобы собирать шишки, хворост, ведь топить нечем было, а надо воду согреть, вскипятить чайник. И я хорошо помню, однажды мы с мамой шли мимо музея и увидели такую картину: стоит сотрудница (потом я уже узнала, что это была помощница Марии Павловны Елена Филипповна, гречанка, она еще такую пеструю повязку на голове носила), и она из калитки чеховского сада выпускала на улицу трех или четырех немецких офицеров. Мы еще с мамой переглянулись, потому что музей в войну не работал… А вся Ялта знала, что Мария Павловна в годы войны из дома не выходила, ее в городе в это время не видели. В своем письме Ольге Леонардовне она очень хорошо, тремя словами обозначила, как жила Ялта в оккупацию: голод, холод и страх. А ведь Марии Павловне было уже под восемьдесят, представляете!
Мы еще об этом с вами поговорим, Алла Васильевна. Мне о немцах на Белой даче рассказывала падчерица Константина Паустовского. Это целая история, весьма драматическая. И, кроме вас, свет на нее уже никто не прольет. Но это чуть позже. А пока вернемся к тому, как вы стали работать в чеховском доме.
– Когда на следующее утро мы подошли к дому, дверь была открыта, и в прихожей стояла вот эта самая гречанка. Я вошла, поздоровалась, а она уже знала, что меня приведут на место Ксении – надо было, чтоб кто-то экскурсии водил. Гречанка приветливо поздоровалась и говорит: «Я сейчас вас поведу к Марии Павловне». У меня руки затряслись, коленочки: сейчас я увижу сестру Чехова, которую никогда не видела! Мы поднялись на третий этаж, Елена Филипповна открыла двери – проходите.
Когда я вошла, Мария Павловна что-то писала на столе-секретере, я поздоровалась. Мария Павловна очень приветливо мне улыбнулась и сказала: «Проходите сюда». Я подошла ближе, она меня усадила на стул – такой черный, с дырочками – и спрашивает: «Скажите, а какой предмет в школе вы любили больше всего?» Ну, я очень умная девочка (смеется), говорю ей: «Математику!» Она на меня странно так посмотрела – радость как бы сразу сошла с ее лица – и говорит: «Ну, тогда вы, наверное, нам не подойдете».
И вдруг мне стало обидно: она что, думает, что я литературу не знаю?! И я говорю Марии Павловне: «Да я люблю литературу! Я много читаю, у меня хорошая библиотека! Я же только не любила тот учебник, по которому нас учили». И я называю ей учебник, по которому мы в 9-м классе учились, – это толстенная книжка. Даже авторов учебника назвала ей. И тут выдаю: «Я, например, прочитала Толстого «Война и мир», мне очень понравился князь Андрей, а по этому учебнику там главный герой – Пьер Безухов».
Когда я так сказала, Мария Павловна откинула голову, у нее морщиночки пошли, она засмеялась и говорит: «А вы еще и рассуждать умеете?!» Вот это «рассуждать умеете» решило мою судьбу! С октября 1946 года я уже работала в музее.
Судя по всему, Мария Павловна к вам относилась с нежностью…
– Да, она очень хорошо ко мне относилась. Она видела, что мне нравится работа. И все это как-то замечали. Даже посетители. Все именно с нежностью относились. Тогда очень многое на нежности строилось в общении между людьми.
У меня даже сохранился в памяти случай: веду экскурсию, стоят два человека – один повыше, другой пониже. Сегодня они у меня стоят, веду завтра – они опять стоят, четыре дня вела – всё они стоят. Перед выходными один из них говорит: «Можно я приду к музею и вас провожу домой?» Я говорю: «Можно». И он пришел. А потом мы даже с ними немножко переписывались. Вот так ко мне относились.
Я была очень воспитанной девушкой. Этот парень был артистом, пел в военном ансамбле. Когда он заболел, с голосом было плохо, он прислал мне снова письмо, и там есть одна строчка, я ее перечитываю, когда мне становится плохо или грустно. Красивыми мелкими буквами там написано: «Целую Ваши милые руки». Вот я была такая аристократочка, у меня по папе бабушка была дворянка, наверное, что-то сказалось на мне.
А вообще к нам много приходило военных. Те, кто вчера еще был в окопах. Они стоят, я рассказываю, а у них текут слезы. Вот так. Я еще всё думала: я же вроде ничего такого не говорю, почему они плачут? Это столько люди пережили, что когда им о нормальной жизни рассказывали, они уже не выдерживали.
Раз вы снова заговорили о войне, я спрошу вас о том, о чем уже упомянул, – о жизни музея в годы войны. Это правда, что Белая дача сохранилась только потому, что в ней жил высокопоставленный немец?
– Вот ту книжку, которую сейчас готовлю, я как раз хочу начать с того, что чеховский дом с первого дня войны вступил на защиту своего Крыма. И ему доставалось до последнего дня. Потому что Ялту освободили 16 апреля 1944 года, а в ночь на 16 апреля город сильно бомбили. Очень сильно, всю ночь бомбили! И в чеховский сад попали четыре бомбы. Причем фугасные, по 50 кг. Сад пострадал сильно.
И вы знаете, есть фотография, на которой последствия этой бомбежки в чеховском саду видны. Это я уже работала в музее, и к нам приехал культорганизатор дома отдыха курсантов одной военной академии. Его звали Леонид Казимирович, я ему очень нравилась, и вот он решил меня сфотографировать. И хорошо, что решил. Я села на один из сосудов, что стоял в саду. Посетители, когда шли на Белую дачу, как раз видели его, и все замечали, что он подбит осколками. И вот я сфотографировалась на этом сосуде. А за мной видно еще дерево. Пихта. Она над моей головой поднимается, и если присмотреться, то можно увидеть на ней пломбы, пломбы из цемента. Они в тех местах, куда попадали осколки. И таких следов много в саду. Слава Богу, что дом уцелел, но стекла вылетели на всех этажах: комната Марии Павловны, кабинет Антона Павловича – по рассказам сестры Чехова, все было в стеклах.
А в 80-м году к нам пришел директор – он был член партии – и распорядился вот этот сосуд разбитый убрать. Мол, поставьте сюда целый. Я возмутилась, помню, говорю: «Пусть стоит, пусть люди видят, пусть знают, а то, мол, какие добрые немцы – дом Чехова не разрушили. Пусть все знают, как было на самом деле». Но он разозлился и все-таки убрал сосуд подальше, туда, где раньше теплички у нас стояли. Но хорошо, что меня успели сфотографировать на этом сосуде…
В спальне Чехова хотели поселить немецкого майора
Алла Васильевна, и все же пролейте свет. Жил на Белой даче немец или нет? А то ходят легенды, что его Мария Павловна специально впустила, чтобы дом сохранить…
– Немец жил там, да. И он не сам пришел, а пришли сначала так называемые квартирмейстеры – они искали ему квартиру и завернули в чеховский дом. Мария Павловна рассказывала, что услышала сильный стук в двери и сразу поняла, что это немцы. Спустилась со своей комнаты, увидела, что двери в кабинет Чехова открыты; там стояли уборщица и немец. Он увидел Марию Павловну и говорит (хорошо владел русским): «Вот за этим столом наш майор будет работать, – потом повернулся, за его спиной была спальня Чехова, – а вот на той кровати он будет отдыхать». Марья Павловна сказала: «Нет, это музей, и здесь никто не будет жить».
А еще в начале войны руководство города предложило Марье Павловне уехать в эвакуацию; она сразу же задала вопрос: «А экспонаты будете вывозить?» Ей ответили, что никакой возможности нет, всё так и останется. Мария Павловна сказала: «Если всё так остаётся, тогда здесь остаюсь и я. Вот какая будет судьба дома, та же судьба и у меня будет».
У Антона Павловича в большом ящике письменного стола лежала фотография немецкого драматурга Гауптмана, Мария Павловна взяла эту фотографию и поставила вместе с другими фотографиями в кабинете, там, где Шаляпин, Горький. И этому немцу, что искал квартиру для майора, она показала этот снимок. И говорит: «Вот Гауптман, а вот – Чехов». И он, когда это услышал, подошел к фотографии и стал повторять: Гуаптман – Чехов, Чехов – Гауптман. Мария Павловна говорит: «Я вашему майору могу предоставить другое помещение, отдельное. У него будет отдельный выход, ему не надо будет ходить через парадную дверь, он будет из своей комнаты выходить сразу во двор. Это гостиная». А кабинет она тут же, при немце, закрыла на ключ и положила ключ себе в карман.
Та же падчерица Паустовского, Галина Алексеевна Арбузова, вспоминала, что была удивлена, когда узнала от Марьи Павловны, что немцы ничего не тронули в доме. Это действительно так? Неужели тот же майор не захотел себе забрать хоть какой-то сувенир на память?
– Вы знаете, Мария Павловна сделала все, чтобы немцы ничего не трогали. И самое главное для нее было сохранить кабинет Антона Павловича. И он сохранился. А немец правда порядочный был: ни одна фотография при нем, ничего не пропало.
Тот майор, насколько я понимаю, прожил немного, считанные дни. Потом ушел и, говорят, написал на дверях послание другим немцам, мол, не трогайте этот дом. Так это? Или миф очередной?
– Да, он, перед тем как уйти, написал на дверях что-то. Он вообще хорошо относился к сотрудникам музея, они же его не выгнали. Но тогда здесь была вот эта Ксения, которую я пришла подменять потом. Она не смогла прочитать это послание. Предположительно написал он, что дом занят майором таким-то. Но через некоторое время пришли немцы и попросили убрать надпись.
То есть это означало, что майор погиб?
– Говорят, что да. Он ушел в сторону Севастополя. И там погиб. Позднее мне рассказал один поисковик, который зарабатывал на том, что искал немецкие медальоны, будто бы останки этого майора он тоже нашел.
Мария Павловна после войны прожила еще двенадцать лет. Вы помните ее уход?
– Мария Павловна здесь умерла, в Ялте. Она слабенькая была, конечно. Во время войны переболела тифом и воспалением легких. Столько всего пережила. И это, конечно, сказалось. Но и возраст взял свое – она до 93 лет дожила. А умерла от инфаркта, так доктор, который ее лечил, определил. А мы не знали тогда, что такое инфаркт миокарда.
И мы, и медсестры, которые ей были выделены, видели, что у Марии Павловны какой-то особый прилив сил появился в последнее время. Вот она лежит в комнате, звонит телефон – она вскакивает к телефону, а таких резких движений делать было нельзя… Но кто ж знал, да и кого рекомендации врачей останавливают когда… Мне было 84 года, когда я лазила на свою крышу ее чинить.
Похоронили Марью Павловну рядом с матерью Евгенией Яковлевной на городском кладбище.
«Я спрятала крестик Чехова от его родственников»
Алла Васильевна, есть вопрос, о который спотыкаются многие читатели Чехова. Это его религиозность. Одни говорят, он был холоден к Церкви, другие – что постоянно метался. Что вы на это скажете?
– Чехов был очень религиозным, по-настоящему верующим человеком. Что далеко ходить – он в Ялте храм помогал восстанавливать, который рядом с музеем.
?..
– Это храм великомученика Феодора Тирона. Он был сначала деревянным и уже не вмещал всех прихожан. Решили строить каменный. Но там были какие-то проблемы с землей, Чехов помогал их решать. Помогал строить. Много раз ездил к архиерею, пока храм возводили. Кстати, рассказ «Архиерей» Чехов написал в то время в Ялте. В общем, в истории этой церкви записано, что Чехов «непосредственно принимал участие в постройке». А потом он же с Ольгой Леонардовной в храме Федора Тирона венчался. И отпевали его тоже в нем.
В девяностых годах в Баденвайлере решили сделать конференцию на тему «Философия и религия в жизни и творчестве Чехова». Я себе взяла религию. И я знала, все будут брать информацию из рассказов, из писем Антона Павловича, они будут друг друга повторять. Я решила, мне надо взять тему, которую я открою так, как не откроют они. И поскольку я к тому времени была главным хранителем музея, подумала, что мне надо что-то показать, а не просто рассказать. Я сделала доклад на тему «Иконы и кресты Чехова и его близких». Потому что каждая икона и каждый крест имели свою историю.
Отец А.П. Чехова был очень религиозным – он каждую икону покупал по каким-то большим, важным поводам. Вот, например, образ Николая Чудотворца – это был покровитель чеховского дома. Когда родители Чехова жили в Таганроге, была Крымская война, город с моря обстреливали англичане, и отец Чехова, Павел Егорович, снял эту икону, поставил на стол и очень сильно молился. В то время Евгения Яковлевна ждала старшего брата Антона Павловича – Александра. И супруги выехали в какую-то слободу, где Евгения Яковлевна и родила. А когда они вернулись в Таганрог, вокруг дома были разбиты, а чеховский стоял целый. Так что потом эта икона висела в ялтинском доме и все время его сохраняла. Возможно, она и сохранила дом во время оккупации.
А где теперь эта икона? На Белой даче я ее не увидел.
– Вы знаете, это один из наших директоров виноват. Когда мы собирались ехать на эту конференцию в Германию, он перед этим решил туда повезти выставку – письменный стол чеховский взял, еще что-то… взял большие фотографии мои, я их показывала во время экскурсий. И вместе с фотографиями в портфеле вывез и эту икону. И после его поездки икона к нам не вернулась. Похоже, что он ее продал хорошо, потому что его сын оттуда приехал на машине. Вот такой директор был, член партии.
А еще после смерти Марии Павловны удалось сохранить один крестик. Уже при смерти Мария Павловна позвонила племяннице, та приехала и сразу кое-что забрала из того, что не надо было забирать, – она взяла золотой крест, который носил отец Чехова. Но я спрятала крестик Антона Павловича, который Павел Егорович заказал, когда Чехов собрался на Сахалин. Там даже на обратной стороне крестика написано – 1890 год. Я спрятала от родственников, чтобы и его не забрали, и теперь он хранится в музее.
Алла Васильевна, всё это интересно. Но для многих тот факт, что Чехов помогал строить храмы и что у него были иконы и крестик – это не аргумент. Сторонники версии, что Чехов был человеком сомневающимся, ищущим, приводят десятки его цитат на эту тему. Со ссылками на чеховские архивы, письма, дневники.
– Я могу на это сказать, что по теме религиозности Чехова написала десятки докладов, выступала с ними, в том числе, на конференциях в Германии. Всем всё доказала. Чехов в вере не сомневался.
А про те же архивы... Их Мария Павловна сдавала в институт мировой литературы, чтоб с ними можно было работать. Я ездила туда на свои гроши в собственный отпуск. Я одна из первых все чеховские архивы, все переписки перечитала. Работала с подлинниками. И знаю их прекрасно. Многое из того, что сейчас цитируют, я впервые и опубликовала.
Вам скажу одну цитату, которую Антон Павлович подчеркнул. У него была книжечка Толстого «В чем моя вера», и вот в ней Антон Павлович подчеркнул одну интересную фразу. Запомните ее. Там было так написано: «Люди, получив счастье, требуют еще чего-то». Ну правильно же? Человек же ненасытный. Вот это у Толстого Чехов и подчеркнул. Чехов таким не был. Он как раз очень помогал всем: строил школы за свой счет, очень много делал. Любил людей.
Вы, наверное, знаете Зою Космодемьянскую, у нее была любимая чеховская цитата: «В человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли». Хорошая фраза. Я же себе в любимые взяла другую, я вычитала ее в записных книжках Антона Павловича: «Какое наслаждение – уважать людей». Но я переделала ее немножко по-своему. И думаю, Антон Павлович не только бы не обиделся на меня, а даже бы похвалил. Я себе сделала так: «Какое наслаждение – любить людей».
Беседовал Максим ВАСЮНОВ,
июнь 2019 года