Обвал
Камиль Зиганшин
Родился в 1950 году в селе Кандры Туймазинского района Башкирии. Член Правления Союза писателей России. Заслуженный работник культуры РФ и РБ. Почётный председатель Башкирского отделения Русского географического общества. Многочисленные книги отмечены орденом «За вклад в просвещение», Государственной премией Башкортостана им. Салавата Юлаева, медалями им. А.П. Чехова, М.А. Шолохова, В.М. Шукшина. Лауреат многих российских литературных премий: «Имперская культура», Алексея Толстого, «Добрая лира», Вячеслава Шишкова, Николая Лескова, Петра Ершова, Большой литературной премии СП России, «Умное сердце» Андрея Платонова, «Золотой Витязь», Ивана Гончарова, «Русский Гофман», «Интеллигентный сезон», Полномочного представителя Президента России по Уральскому федеральному округу и др.
В 2020 году присуждена премия Президента Российской Федерации в области литературы за произведения для детей и юношества.
Отрывок из третьей книги летописи о старообрядцах «Золото Алдана» – «Хождение к Студёному морю». В ней читатель может пройти с главным героем Корнеем от Алдана до Ледовитого океана, Чукотского Носа и повстречаться с потомками русских землепроходцев, коренными жителями Крайнего Севера: эвенками, юкагирами, якутами, чукчами.
Боясь проскочить устье Мороки – там находилось стойбище эвенов, Корней вёл упряжку точно по её вихлястому руслу. В конце концов плотно прижатые друг к другу извилины речки, следующие одна за другой, до того утомили его, что он психанул и свернул, чтобы сразу перевалить водораздельную гривку. Русло, как он и предполагал, оказалось прямо за ней. Довольный экономией времени и сил Корней погнал упряжку к берегу и почти сразу почувствовал, что летит вместе с нартами в бездну. Через несколько секунд он оказался заваленным горой снега, да так, что не мог даже шевельнуться. Снег ко рту и носу прилегал не столь плотно (выручили усы и борода), и Корней, хоть и с трудом, но мог дышать.
От тепла дыхания снежинки потихоньку подтаивали, и перед ртом образовалась небольшая полость. Чувство удушья чуть ослабело. Попробовал пошевелить пальцами – двигаются. «Без паники! Спокойствие, главное – спокойствие, – уговаривал себя скитник. – Руки целы, с Божьей помощью выберусь».
Сверху донеслись какие-то слабые звуки. Прислушавшись, разобрал поскуливание собаки. Вот кто-то зацарапал капюшон кухлянки, и раздался радостный лай. «Борой!» – сообразил Корней. Вскоре скитник ощутил приток свежего воздуха, а перед лицом замельтешили когтистые лапы. Сквозь снег к лицу протиснулась острая морда, и шершавый язык лизнул ему лоб. Корней забормотал:
– Борой! Умница! Какой ты молодец!
Через полчаса пёс, раздирая лапы до крови, расширил и углубил раскоп так, что пленник, помогая себе руками, смог выбраться. Корней с благодарностью долго гладил лайку. Гордый пёс, обдавая хозяина горячим дыханием, то тёрся головой о его плечо, то, повизгивая, лизал руки. А хвост выбивал восторженную дробь.
«Как остальные собаки? Живы ли? Ни одной не видно! Все под снегом! Хотя нет! Вон Пурга лежит, свернувшись калачиком. По морде видно, что сильно напугана».
Когда скитник выбирался из снежной западни, протез слетел, и ему пришлось изрядно повозиться, чтобы откопать его. Зато согрелся. Пристегнув протез, ещё раз огляделся. С высокого яра к руслу бугристым языком тянулась груда снега. Больше всего снега было над нартами. Дальше слой уменьшался. А бежавших первыми Бороя и Пургу лишь чуть присыпало.
Корней потянул за центральный ремень и, разгребая снег, постепенно освободил остальных лаек. Двух ближних к нартам откапывать пришлось долго. Но те уже не подавали признаков жизни – похоже, задохнулись.
Пот тёк ручьём. Переодеться бы и подкрепиться, но нарты завалены. Преодолевая усталость, Корней принялся разгребать снег в том месте, куда уходил потяг. Мышцы отказывались подчиняться. Казалось, не осталось сил даже пошевелиться, но кто знает, где он – этот предел сил человека?! И есть ли он?! Чуть передохнув, продолжил раскопки. Когда добрался до мешка с мясом, руки так дрожали, что он едва смог отрезать несколько кусочков. Мороженая зайчатина чуть оживила его. Теперь надо попытаться выдернуть сани. Запрягшись вместе с лайками, потянул. Они вышли с третьей попытки. Корней распаковал мешок с мясом для собак и каждой выдал двойную порцию, а своему спасителю Борою – тройную. Пока лайки грызли мёрзлые куски, вожак то и дело поднимал голову и шумно втягивал воздух, словно к чему-то принюхивался.
– Жильё чуешь? Так давай, поехали…
Умаявшийся Корней забрался на нарты и почти сразу отключился. Борой повёл упряжку к источнику дыма. В какой-то момент нарта пошла слишком легко. Собаки воспряли и побежали резвее. Вожака же это насторожило. Оглянувшись, он увидел, что хозяина на нартах нет. Надо возвращаться! Сразу развернуть упряжку невозможно, и умный пёс стал, не снижая скорости, плавно заворачивать подопечных…
Корней ощутил толчки в лицо чего-то холодного и мокрого. Открыл глаза – перед лицом опять снег! Кто-то рядом тяжело дышал. Пахнуло псиной. Затуманенное сознание постепенно прояснялось. До него дошло, что он, уснув, вывалился из саней и Борой требует забраться на них. Скитник послушно исполнил просьбу верного друга и вновь отключился…
Упряжка подъезжала к рогатым чумам, обступавшим несколько больших, судя по желтизне бревенчатых стен, недавно построенных домов. Из одного из них выбежали дети, но, увидев заросшего, неподвижно лежащего на нартах человека, с визгом бросились обратно. Это было стойбище ламутов*. Вид огромного незнакомца, неподвижно лежащего на нартах, напугал и женщину, шедшую к проруби за водой. Причитая «Эрэ! Эрэ!»**, она бросилась к своему чуму. Услышав её крик, муж выскочил с карабином.
Поняв, что человек на нартах жив, он позвал сыновей. Втроём они занесли закоченевшего Корнея в чум. С трудом стащили с него стоящие колом меха. Когда снимали торбаса, поразились: одноногий!
Пожилой пустобородый эвен принялся растирать тело мягкой собачьей шкурой, особенно старательно белые пальцы на руках и ноге, приговаривая: «Небо-отец, тепло дай, согрей человека... Небо-отец, тепло дай, согрей человека…» Наконец пальцы незнакомца стали розоветь. Это пошла, распирая капилляры, кровь. От острой пульсирующей боли человек очнулся и застонал.
– Терпи! От твоей боли мне больно, – уговаривал склонившийся над ним эвен. – Крови дорогу не откроем – кожа сойдёт, голое мясо будет.
Закончив растирание, он смазал обмороженные пальцы гусиным жиром и повелительно произнёс что-то на своём языке. Молодая плосколицая женщина, порывшись в тюках, принесла старенькую парку, меховые штаны и рубаху. Хозяин помог Корнею одеться. Подавая кружку парящего чая, заправленного медвежьим жиром, приказал:
– Пей, ходи в полог, много спи.
Заползая в квадратную меховую конуру, скитник поморщился от ударившего в нос кислого запаха оленьих шкур и человеческого пота. Приглядевшись, различил в тусклом свете жирника женщину. Она лежала у дальней стенки и кормила грудью малыша. Рядом посапывал, зарывшись в пыжиковые шкурки, ещё один ребёнок, лет пяти. Смущённый Корней замешкался было, но эвен указал на место у входа:
– Тут ложись.
Боль потихоньку отступала. Продолжали гореть лишь пальцы. Корней не заметил, как уснул. Проспал скитник изрядно. Когда открыл глаза, в пологе никого не было. Попытался выползти из него, но пальцы пронзила острая боль. Услышав его возню, сын хозяина приоткрыл полог и помог гостю выбраться.
Семья обедала, сидя вокруг длинного низкого столика. Ему подали кружку горячего чаю, но он не смог взять её распухшими, в водянистых пузырях пальцами. Хозяйка тут же отлила немного в китайскую пиалу и стала поить незнакомца. Потом покормила кусочками варёной оленины.
– Как мои собаки? – забеспокоился Корней.
– Собаки хорошо. Еды давали.
С улицы донёсся радостный лай. Это, расслышав голос хозяина, дал о себе знать его спаситель Борой.
Корней хотел было выйти к нему, но эвен остановил:
– Нельзя ходи. Руке худо будет.
К вечеру пальцы ещё больше вздулись, набухли новые волдыри. Боль то разгоралась, то утихала. Корней, глядя на свои руки, с тревогой думал: «Если начнётся гангрена – Чукотки не видать».
Тем временем хозяйка сшила ему мягонькие заячьи рукавицы. Корней теперь мог ненадолго выходить из чума. Обрадованные собаки, прыгая на него от радости, чуть не валили хозяина. Чтобы ненароком не задеть и не потревожить пальцы, тот поднимал руки вверх.
На пятый день Господь смилостивился: с лица сошла короста, начала спадать и опухоль на пальцах. Неделю спустя облезла и обмороженная кожа, обнажив нежную новую. Воодушевлённый скитник уже намеревался продолжить путь к Студёному морю, но Афанасий, хозяин чума, был твёрд:
– Рано. Надо ждать, когда кровь хорошо дорогу пробьёт.
В стойбище с каждым днём становилось многолюдней. В находящийся здесь заготпункт для сдачи добытой за зиму пушнины и празднования завершения промыслового сезона съезжались охотники из окрестных селений… Вечером, в разгар праздника, на небе заиграли сполохи северного сияния.
– Смотрите, смотрите! Верхние люди с нами празднуют. Тоже костры запалили, – радовались эвены.
Корней, задрав голову, долго любовался выстреливающими из бездонных глубин вселенной цветными пучками. Они образовывали то лениво колышущиеся, как будто от лёгкого дуновения ветра, гигантские зеленоватые волны, то, взлетая ввысь, сиреневые холмы. Корней никак не мог насладиться этой непредсказуемой, никогда не повторяющейся игрой света…
*Ламуты – дореволюционное название эвенов.
**«Эрэ!» – «Беда!»