«Террор погубил вдвое больше генералов, чем война»

— 22 июня 41-го вам было 11 лет… Что можете об этом дне вспомнить?

— Мы жили в городке Косово, в Брестской области. Семья скиталась по гарнизонам вслед за отцом, командиром артиллерийского полка. Так что, жизнь военную я знал. С друзьями мы ходили за красноармейцами, распевая «от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней».

22 июня, в пятом часу утра, к нам прибежал дежурный командир, он не решился по телефону докладывать. «Товарищ полковник, неизвестные самолеты бомбили окружные склады, по периметру складов зажжены костры». Отец: «В штаб армии доложили?» — «Ни с кем связи нет».

Отец приказал отправить немедленно мотоциклиста в Кобрин, полку — объявить тревогу. Для эвакуации семей начсостава подали машины. С собой разрешили брать по одному чемодану, документы… Помню, я почему-то схватил пакет с сахарным песком… Колонну из шести машин отправили в лагерь на полигоне у Барановичей, где находился полк со всеми орудиями и техникой.

Одна из женщин немного водить умела, села за руль. Но от колонны мы отстали и, не зная дороги, поехали просто на восток.

— Отца больше не видели?

— Не видел. Он долго не знал, живы ли мы? Много позже я узнал, что в 11 часов немецкие самолеты бомбили расположение полка. Отец руководил тушением пожаров, спасением орудий. А получилось так, что он досрочно вернулся из санатория в пятницу, так как знал, что на понедельник на полигоне была назначен показательная стрельба для комсостава артчастей.

Потом секретарь Брестского обкома партии написал письмо Сталину, где на трех страницах расписал бегство… Командиры только свои семьи спасают… А мы, обком, в Косово помогаем командиру полка водителями и трактористами, машинами… Орудия спасаем… Сталин пишет Маленкову: разобраться, Маленков — Жукову. Тот ответил: командарм Коробков арестован… Войска вступали в бой без поддержки артиллерии, без связистов, зенитчиков, саперов…

А мы с горем пополам добрались до Ржева. Оттуда нас — меня, мать, сестренку четырехлетнюю — эвакуировали в Чувашию, в Алатырь. Меня, как сына погибшего командира, в 1943 году приняли в Воронежское суворовское училище, в 1948-м я закончил его с золотой медалью. Мечтал командовать, как отец, самой большой пушкой… И мечта осуществилась. Пять лет командовал полком, на вооружении которого были самые мощные ракеты, американцы их называли «Сатана».

— А потом вы в академии преподавали?

— За десять лет в ракетных войсках я надышался, наглотался всего. Подвело здоровье, и я не мог больше нести дежурство на подземных пунктах управления. Пришлось перейти на преподавательскую работу в родную Академию имени Фрунзе.

— И когда вы начали заниматься историей войны?

— Сначала я занялся поиском следов отца, который долгие годы считался пропавшим без вести. На все запросы матери — один ответ: пропал без вести в ноябре 41-го года. Я не мог с этим смириться. К этому времени что-то прочитал о битве за Москву. Пошел в приемную КГБ. Выслушал меня полковник, говорит: бросай, капитан, это дело, а то найдешь такое, что потом всю жизнь жалеть будешь…

Но как бросишь?

Потом Жуков назвал это «катастрофой». Но такого слова нет ни в военной энциклопедии, ни в справочнике. А я там еще в 70-х годах все исходил. И всюду оставлял свои координаты.

И вот получаю письмо, в 1980 году. Ученик Коля Слесарев нашел останки 11 артиллеристов, разыскал родных, получил от них фото, а на обороте одной фотографии — «город Косов, 120-й гап РГК БМ, вуд-3». Вы, пишет, этим полком интересуетесь? И спрашивает, что такое «вуд-3»? Взвод управления 3-го дивизиона, отвечаю. «БМ» — большой мощности, «РГК» — резерв главнокомандования…

Это была большая удача! Я раздобыл для него миноискатель, разъяснил порядок оформления актов на каждую находку. По наводке разысканных мной ветеранов полка Коля нашел у деревни Богдановка останки более 100 воинов.

В числе других отыскали останки майора — начальника штаба полка, о котором нам рассказал радист Чухарев, он видел, как тот застрелился. Я привез череп в Москву, где сотрудники лаборатории МВД подтвердили, что на 99% он принадлежит майору Машковцеву. Благодаря статье в «Красной звезде» на меня вышел его сын, весьма влиятельный человек. Он предложил издать книгу о событиях под Вязьмой. А до этого я лишь брошюрку смог тиснуть в академии в качестве учебного пособия. При этом цензор потребовал убрать данные о вооружении полка, о потерях в людях и технике. А затея с книгой сорвалась, мы не смогли добиться разрешения всесильного тогда Главлита.

— Книга о Вязьме — первое ваше крупное произведение?

— Нет. Когда я работал военным консультантом на Поклонной горе, к нам поступила рукопись замдиректора музея «Прохоровское поле» Валерия Замулина. Оценив ее 300 страниц, я неосторожно заявил, что если ее издать, то это будет «бомба», чем изрядно напугал директора. Но добавил, что рукопись «сырая» и ее надо доработать. Автор сказал, что он это сделать не сможет. Подготовить рукопись к изданию предложили мне, но я отказался, заявив, что ручкой в срок это сделать невозможно. Меня уговорили: в счет аванса купили простенький компьютер и за пару занятий научили на нем работать.

Я отредактировал рукопись. В это время к нам прибыл представитель Московского комитета ветеранов войны, выступавших против публикации рукописи. Он предъявил мне заготовленный список претензий из пяти пунктов, которые касались слабых мест рукописи. А я ему — верстку, где все уже было поправлено. А на проверку верстки уже не было времени, а то бы…

Очерк вышел в свет, и я посчитал, что работу выполнил и могу заняться своей книгой, используя компьютер. Но Валерий обратился ко мне: что делать дальше? Мне удалось договориться с издателем и редактором журнала «Военно-исторический архив» В. Ещенко. Он ответил: 300 страниц надо сократить, тогда в нескольких номерах сможем напечатать. Замулин мне: Лев Николаевич, бери в свои руки… Наша совместная работа была опубликован в семи выпусках «ВИА» под заголовком «Прохоровское сражение, мифы и реалии». Работа вызвала большой интерес. Мне пришлось отвечать на отклики читателей, защищать нашу работу. Так, представитель комитета ветеранов заявил: «Мы с вами по разные стороны баррикад и разговаривать не будем!» Я ответил: «Почему же по разные? Я на нашей стороне, но врать не хочу…»

Мне потом рассказали, что в Новосибирске в ответ на вопросы ветеранов о Прохоровке полпред президента заявил: «Этим писакам пора заткнуть рот!» Не удалось…

В конечном счете в 2005 году вышли сразу две книги о событиях под Прохоровкой. Через полгода вышла и моя книга о Вязьме.

— Отца не нашли?

— Слесарев отыскал у деревни Богдановка несколько захоронений — более ста человек, погибших при прорыве из окружения. Военрук школы сказал: «Бабы, тащите погибших с поля, а то запашем…». Слесарев много медальонов нашел. Ветераны рассказывали: комиссар и начальник штаба застрелились, а командир полка умер от ранения осколком мины в живот. По другой, более достоверной версии, при зачистке поля боя смертельно раненного отца добил «выстрелом милосердия» немец, который срезал петлицы полковника и снял часы… Видимо, поэтому опознать отца среди найденных останков Слесареву не удалось.

В результате многолетнего поиска накопилось много материала о той трагедии. Я встретился с генералом Лукиным, командовавшим окруженными войсками. Меня не хотели пускать к нему. У него была ампутирована нога, рука парализована… Сам в каталке. Услышал и говорит: пропустите… Меня и пустили «на две минуты». Я спросил его об отце — командире 120-го гап РГК. Лукин мне: «Я за две недели и командиров дивизий узнать не успел, а ты — командир полка… Полк знаю, был такой, хороший, сильный…» А мне уже руками машут — уходи, а он: «Капитан, сиди! Вы, молодые, правды про Вязьму не узнаете, пока живы Буденный, Конев…» И начал рассказывать…

Сколько отписок из ЦАМО я получал: нет у нас на хранении документов 120-го гап! А я потом по просьбе сотрудников этого архива лекцию им о событиях под Вязьмой полтора часа читал — очень удивились. Еще пример: архивы 4-й армии были уже рассекречены, а документы штаба артиллерии — нет. Ну как такое может быть? Я добился — рассекретили. И там нашел доклад отца о первых четырех днях войны, о потерях в людях, в матчасти артиллерии. Поэтому и скрывали.

К сожалению, опоздал — все последние участники этих боев ушли в мир иной…

— А кто такой Кавалерчик, соавтор ваш?

— Собранный мной материал требовал выхода.. Написал я уже три или четыре книги и задумался: почему же мы так бездарно начали эту войну? Все пишут: внезапность, внезапность… Я решил проанализировать все известные мне документы, план составил, начал работать… И понял всю сложность задуманного, решил пригласить соавтора. С компьютером уже был на «ты», в спорах на форумах участвовал. И приметил там Бориса, который всегда в спорах выступал на моей стороне. Оказалось, это белорус, ст. лейтенант запаса Борис Константинович Кавалерчик, 1957 года рождения, уехал на ПМЖ в США. Я предложил ему: ты знаешь английский, живешь в Нью-Джерси, там рядом архив. Давай, подключайся… Получив согласие, предупредил, что поскольку я буду непосредственно работать с издателем, то последнее слово за мной.

— Изменили во втором издании много?

— Первое издание книги состоялось в 2010 году. Сразу разошлись два тиража: один за другим, всего 7 тысяч экземпляров. Издательству я тогда предложил восемь вариантов названия. Они выбрали «Июнь 1941. Запрограммированное поражение». В этом издании мы усилили доказательную базу за счет привлечения новых документов. В первом издании было 895, в этой книге стало на тысячу больше. Это, конечно, заслуга моего соавтора.

К сожалению, альтернативы поражению не было. А грубые ошибки нашего военно-политического руководства, допущенные в течение последних месяцев, дней, часов лишь усугубили трагедию — она и так была закономерной. Красная армия была не готова к войне. Меры принимались, но они оказались неадекватными угрозе. Предполагалось, что мы частичную мобилизацию проведем, а окончательную — потом, когда все начнется. В Наставлении по мобработе правильно написали: сейчас войны не объявляются, а просто начинаются… Но на деле никаких выводов так и не сделали.

И даже когда 21 июня убедили Сталина, что война начинается, он не разрешил военным подать сигнал на перевод войск в боевую готовность. Это заняло бы 10–15 минут. Все сочиняли, переписывали «директиву № 1». Пишут: привести «в полную боевую готовность». А такой готовности в армии не существовало. Замалчивается, что войска наши несли службу в «мобилизационной готовности». Что это значит? В полку не хватает для перевозки орудий 50 тракторов. И где их взять, например, в Западной Белоруссии? МТС там нет… Планировали поставки из Смоленской области, где какое-то хозяйство должно было выделить эти 50 тракторов и с объявлением мобилизации подать их на такую-то станцию… Война началась, а техники-то нет, в Смоленской области ее лишь собирают. Какая уж тут «мобилизационная» или «полная» готовность?

Выстраданную «директиву № 1» до войск так и не довели. Из 57 дивизий прикрытия госграницы позиции заняли 13, причем там, где немцы вообще не наступали…

— Сталин тянул?

— Сталина из истории не выкинешь. Мое мнение: его преступления намного перевешивают все достижения, которые ему приписывают. В последнем варианте истории Отечественной войны о репрессиях сказано так: их вред до сих пор не доказан. А почему не доказан? Мало расстреляли?

А вся власть была у Сталина — и государственная, и политическая, и военная. Что мог тот же Жуков сделать за полгода до войны, когда его начальником Генштаба сделали? Да и какой из Жукова штабист? План прикрытия госграницы — несусветная глупость. Из 114 дивизий вытянули ниточку вдоль границы (ни пяди своей земли не отдадим!). Разве могли они прикрыть мобилизацию в приграничных округах? Красной армии нужен был месяц, чтобы мобилизоваться, а соединениям первой очереди — 15 суток. Считали, что у немцев будет то же самое. А нам противостояла полностью отмобилизованная и имеющая опыт победоносной (как подчеркнул Жуков) войны армия!

Симонову он в интервью прямо сказал: надо честно признать достоинства немецкой армии, немецкого генерального штаба. Они работали лучше нас, а мы учились воевать. И научились. И победили. Но какой ценой?

— Вопрос о цене…

— О потерях в войну врут, постоянно врут! В 1993 году подсчитали, что соотношение по безвозвратным потерям воевавших сторон составляет 1,3:1 в пользу агрессора. С тех пор наши потери не изменились ни на одного человека. Зато потери басурманов росли из года в год. Впечатление такое, что война продолжается. И к 2008 году соотношение изменилось до 1,1:1, то есть практически достигнут паритет. При этом авторы «Книги потерь» стыдливо признались, что она издана «в авторской редакции». Совесть проснулась?

После увольнения в запас я, несмотря на все лестные предложения, пошел работать в московский горвоенкомат, чтобы заниматься потерями. Там руководил группой «Поиск» в составе семи человек. В архиве по описям подбирал и передавал им дела для выборки нужных сведений. Установил порядок: обработал 200 персоналий — можешь уходить. По состоянию на март 2008 года я выписал число без вести пропавших: 7 с лишним миллионов. Из них столько-то — по докладам командиров частей и четыре миллиона — по докладам военкоматов. Сколько их осталось в картотеках безвозвратных потерь ЦАМО, тщательно скрывают. Скрывают, потому что нет им места в итоговом числе, подсчитанном авторским коллективом генерала Кривошеева.

Мне удалось встретиться с ним. Представился: «Товарищ генерал-полковник, я не согласен с Вашими выводами о потерях в Курской битве. Например, Воронежский фронт три недели воевал во время Курской битвы, а Степной — три дня. А потери одинаковые. Как такое может быть? И хочу подарить Вам свою книгу об этих событиях, примете?» — «Приму с удовольствием, мы вам обязательно ответим».

Не ответили — крыть нечем, пользовались ведь сведениями из одного источника. И в следующей книге я прямо написал: обвиняю авторский коллектив генерала Кривошеева в подлоге. У меня за сорок с лишним лет масса знакомых в военных кругах. Они иногда пеняли: Лев, ну, что ты критикуешь наших начальников, им же приказали.

— С секретностью сейчас как?

— Когда я начинал работать в ЦАМО, у меня допуск был. Все, что находил в архивах, записывал в секретной тетради, ее проверяли, все, что «не надо», зачеркивали, тушью замазывали и с секретной почтой ко мне в Академию имени Фрунзе, в сейф. Так я начинал. Потом были приказы о постепенном рассекречивании. Сначала до армии рассекретили, потом до фронта.

Что сейчас изменилось… Рассекретили материалы сайтов «Подвиг народа» и другие. Но их и раньше не особенно скрывали. Зато отменили знаменитый приказ Сердюкова 2007 года. Теперь допускать или нет к тем или иным документам будет экспертная комиссия. Важно только, кто туда войдет, в эту комиссию, и какую установку они получат.

Павел Гутионтов