Александр Пантыкин. Почему мёртвые Цой и Летов популярнее живого Бутусова?
Наступивший год станет в регионе Годом композитора Евгения Родыгина и, увы, последнего фестиваля «Старый Новый Рок». Своим мнением по этим и другим событиям с нами поделился председатель Союза композиторов Свердловской области, дедушка уральского рока Александр Пантыкин.
«Старый Новый Рок» исчерпал себя
Алексей Смирнов, «АиФ-Урал»: Александр Александрович, 2020 год объявлен на Урале Годом композитора Родыгина. Что вы от него ожидаете?
Александр Пантыкин: Многие госучреждения уже подготовили и озвучили свои предложения. В них в основном значатся концерты, лектории, творческие встречи. Всё это хорошо, но я считаю, что план слишком однообразен, он не даёт возможности увидеть жизнь, творчество и значение Родыгина в полном объёме. Например, сегодня утеряны многие нотные записи его песен. Я бы рекомендовал заняться историческими раскопками, создал бы рабочую группу, которая бы занялась поиском и реставрацией этих записей. Евгений Павлович, слава Богу, ещё жив, какие-то вещи может вспомнить и рассказать сам, какие-то ноты есть дома, какие-то лежат в архивах и коллекциях.
Во-вторых, обязательно нужно создать фильм о композиторе и хорошую книгу, серьёзное пособие для учебных заведений – консерваторий, училищ и музыкальных школ. Должны быть проведены музыковедческие исследования и сделаны выводы, почему его песни стали такими популярными. Но, к сожалению, пока всего этого в планах нет.
– Когда-то была идея поставить памятник...
– Да, проект Вениамина Степанова «Уральская рябинушка» (памятник песне) существует очень давно, и пора бы уже его установить. Было замечательное предложение от сына композитора создать оркестр Родыгина (подобный оркестру Утёсова), который мог бы исполнять его песни в новом, например, джазовом варианте. Высказывалась также мысль сделать что-то, посвящённое композитору, из уральских камней.
Я презентовал идею поставить в нашем Театре музкомедии музыкальную комедию по произведениям Евгения Павловича «Едут новосёлы». Её постановка стала бы серьёзным вкладом в популяризацию его творчества. Надеюсь, хотя бы часть из этих задумок в дальнейшем получится воплотить в жизнь.
И ещё: если мы отмечаем юбилей великого человека, то, наверное, необходимо как-то помочь ему самому – в жилищном, бытовом, социальном плане.
– Прошедший «Старый Новый Рок» стал последним. В чём причина сворачивания фестиваля с 20-летней историей?
– Проект исчерпал себя. Внимание к нему с годами стало падать, он перестал быть интересен как публике, так и организаторам. Если бы «Старый Новый Рок» вписали в бюджет, если бы он превратился в некий общественный институт, перерос в нечто большее, чем просто классная тусовка, всё могло бы быть по-другому. Но этого не случилось. Группы меняются, число заявок на участие постоянно растёт, но количество не переросло в качество. И это очень печально, потому что из фестиваля могла сформироваться серьёзная структура, работающая с молодыми музыкантами, она бы приносила пользу государству.
Но у Евгения Горенбурга (основатель «Старого Нового Рока») и его команды есть куда более значительный проект – «Уральская ночь музыки» (Ural Music Night). По своим масштабам она уже переросла городской, областной и даже всероссийский уровень! Такие фестивали в мире можно пересчитать по пальцам. UMN проходит раз в год, но даже если всерьёз заниматься только им, больше ни на что не останется времени.
Сначала я был «папой»
– Дедушка уральского рока – откуда это пошло? Вам не обидно, что при огромном объёме музыкального наследия вы ассоциируетесь в основном только с этим статусом?
– Когда в середине 90-х после окончания консерватории я вышел на музыкальный рынок, я вдруг чётко понял, что без бренда мне не обойтись. Я понимал, что композиторов в России тысячи и в этом беспредельном море нужно чем-то выделяться. Мы с коллегами стали изучать мою жизнь и поняли, что наиболее сильным достижением на тот момент было время с конца 70-х до середины 80-х годов. Тогда я играл в группе «Слепой музыкант», потом она переросла в студию «Сонанс», которая записала первый на Урале рок-альбом «Шагреневая кожа». А из неё выросли группы «Урфин Джюс» и «Трек»...
– То есть народное происхождение статуса – это миф?
– Да, это было наше коллективное творчество. Причём сначала я стал «папой русского рока». Но в 90-х «папами» называли главарей преступных группировок, поэтому мы отказались от данного варианта, заменив это слово на «дедушку», и не «русского», а «уральского рока». Это было логично, потому что «детьми» можно было назвать «Наутилус Помпилиус» или «Агату Кристи», а к тому времени уже появились и «внуки». Благодаря ироническому характеру бренда его одобрили музыканты Свердловского рок-клуба. Прозвище постепенно вошло в обиход и на протяжении пяти-шести лет прочно закрепилось за мной.
– Это многое вам дало?
– Конечно. Можно сказать, что придуманный нами бренд перевыполнил план. При этом популярность меня никогда не интересовала, бренд был нужен для того, чтобы композитор имел работу и получал за неё деньги. Когда в начале нулевых я появился в Москве, он мне очень помог. Благодаря «дедушке уральского рока» я хорошо заработал, и это продолжается до сих пор. Никто не знает лауреата «Золотой маски», художественного руководителя «Живого театра», председателя Союза композиторов Свердловской области, автора музыки к фильмам и спектаклям Александра Пантыкина, но «дедушку уральского рока» знают все!
Рэп тоже всем надоест
– Рок 80-х обычно связывают с протестом, но нынешние рокеры если и не сотрудничают с властью, то и не выступают против неё. Почему?
– Протест есть, но он политизирован, служит интересам определённых людей, политиков и бизнесменов. На самом деле, мы стали лучше жить, у нас нет серьёзных оснований протестовать, у каждого есть возможность заниматься тем, что ему нравится. Рок-музыка в СССР появилась как протест против партийной системы. Кроме того, власть тогда совершила большую ошибку, поставив рок вне закона. Запретный плод всегда сладок! Не было афиш, не было социальных сетей, но народ валил на концерты толпами.
Другое дело, что советский рок – это не столько музыкальное явление, сколько продолжение бардовского движения, движения КСП, поэтического творчества Высоцкого, Окуджавы, Визбора, Городницкого и так далее. Гребенщиков, Макаревич, Науменко, Цой – это в первую очередь поэты. Они ездили по стране с гитарами и пели свои песни. В них был важен текст, с музыкальной точки зрения советский рок ничего не принёс, он был копией западного. И когда эту музыку разрешили, дельцы тут же решили сделать из неё коммерческий продукт, а протест автоматически превратился в развлечение. Сегодня существует огромное количество групп, которых мы относим к року, хотя все они являются представителями российского шоу-бизнеса.
– Летом на улицах Екатеринбурга полно молодых музыкантов, и самые популярные у них песни – Егора Летова и Виктора Цоя...
– Полагаю, что группу «Чайф» поют не меньше, но дело не в этом. Я хорошо знал этих музыкантов, был одним из организаторов концерта Цоя, когда они с Майком приезжали в Свердловск. В то время «Кино» была группой класса Б, к ним относились достаточно снисходительно, группами первой линии считались «Аквариум», «Машина времени». Но благодаря продюсеру Юрию Айзеншпису «Кино» также вошло в список фаворитов. Между тем было время, когда «Наутилус» Вясеслава Бутусова занимал верхние строчки всех хит-парадов. Но молодёжь не часто поёт его песни, потому что они более сложны для восприятия и исполнения. А когда вы учитесь играть на гитаре и освоили несколько аккордов, вам нужно что-то попроще. Кроме того, Цой и Летов уже умерли, а мёртвый герой всегда интереснее живого. Они стали мифами, а миф победить невозможно.
– Можно ли воспринимать всерьёз отечественный рэп?
– Рэп сегодня, действительно, очень популярен, но в основном среди молодёжи. Дети ищут что-то новое, то, чего не слушали их родители. Рэп также связан с танцами, а они у юношей и девушек всегда были на особом счету. Кроме того, он создаёт иллюзию протеста: острые высказывания, недовольство окружающим миром, какая-то «революционность». Но, уверяю вас, через определённое время рэп всем надоест. Ему на смену придёт какой-нибудь «хрэп», и все так же массово будут слушать его. Этот процесс смены направлений вечен, как сама музыка.
Место жительства значения не имеет
– Многие успешные ваши коллеги переехали в Москву или Питер. Вы никогда не хотели перебраться в одну из столиц?
– Я десять лет прожил в Москве, четыре года в Питере, некоторое время разрывался между тремя мегаполисами. Но сегодня место жительства не имеет никакого значения. Из Екатеринбурга в Москву и Питер каждый день летают десятки рейсов, а стоимость лоукостера объективно меньше, чем от аэропорта до центра столицы доехать на такси. Сейчас я здесь, но через несколько часов могу оказаться в Германии. Когда я жил в Москве, я часто не ездил на встречи, а работал по скайпу. Что мешает мне делать то же самое в Екатеринбурге? Тем более что появилось множество удобных гаджетов и возможностей общаться. Я могу работать с режиссёром в любой стране мира, могу дистанционно писать оркестр, мне не обязательно приезжать на запись. Я сижу дома, работаю на компьютере, потом сажусь в автомобиль, продолжаю работать там и не прекращаю этот процесс в самолёте – не имеет значения, где я нахожусь. Знаю много людей, которые живут в Таиланде, а работают в столице Урала. Границы между городами и государствами перестали существовать!
– Тогда почему Екатеринбург?
– Для меня это город №1, мне здесь комфортнее, чем в Москве или Санкт-Петербурге, потому что это очень гармоничный мегаполис, в нём сохраняется баланс между бизнесом, политикой, творчеством, спортом и искусством. Если в Москве есть явный перекос в сторону денег, а в Питере – в сторону культуры, то в Екатеринбурге всё это находится в нужной пропорции.
– Если когда-нибудь на Урале объявят Год Александра Пантыкина, как бы вы к этому отнеслись?
– У всего должна быть конкретная цель, необходимо создавать эффективные события, которые будут решать много задач. В своё время у меня попросили разрешения назвать школу искусств в Верхней Туре моим именем. Мы с директором долго совещались: что это даст школе? Но идея сработала: школу заметили, ей начали помогать местные и областные власти, дети стали чаще выезжать на различные фестивали, выставки и конкурсы. Мне как композитору Год Пантыкина ничего не добавит. Но если он принесёт реальную пользу людям – я не против.