«КОЛОННА»

Так называли накоротке Механизированную колонну № 2, строившую линии высоковольтных электропередач на всём протяжении от Урала до Камчатки Советского Союза. Базировалась она в Троицке, куда я приехал, уволившись из Ракетного центра.      Уж очень меня тянуло увидать эти неведомые пути, испытать на себе эту работу. — Ну да! — сказала моя мама! — Ну да! — в тон сказала моя жена, — там же одни алкоголики работают, и ты с ними обязательно сопьёшься… …Меня приняли в МК-2 на должность старшего инженера с невиданной по тому времени зарплатой. Начал работать. Мой первый день. Первая телеграмма: «После получки по‑темному запил Усть-Каменогорский участок. Работа остановлена. Нужна ваша помощь…». Участок. Никого нет. Меня встречает лишь Маша Кудрявина, килограммов на восемьдесят хозмастер. — Что происходит, Машенька? — Старая история, — отвечает она, не моргнув бровью. — Обострение хронической болезни после получки. Понажираются и шарются вокруг. Рабочие действительно были пьяны в стельку. Одни лежали вповалку, там, где сразил их сон. Другие («чуть тёплые», как сказала Маша) ходили как приведения. Петька (так звала мужа Маши Кудрявиной) долго возил меня по трассе в пустыне Южного Казахстана. Ровные, лишённые растительности равнины перемежались с такими же голыми каменистыми холмами. Лишь равномерно и сильно дул унылый ветер. Он бросал в стекло с моей стороны снег и песок. Ни деревца, ни кустика — унылое волнистое однообразие, точно застывшая зыбь штормящего океана. Промёрзли до сухости костей; казалось, что ветер выдул из нас души, и потому в большом мазаном доме так славно пилась водка и обильно заедалась огнедышащими пельменями. Дом совсем немного возвышался над песчаной дюной, всё остальное уходило в грунт, и своими толстенными стенами, и узкими как бойницы окнами он походил на боевой дот. Тихо было в «доте». Только как мартен гудела печь, дышала жаром… Я сидел на крепком табурете, разомлев от еды и питья, и слушал нескончаемые Петькины рассказы. Вот, например, о том, как воспринимают алкоголь разные животные. Язык Петьки приведён полностью и точно. Без некоторых матюков. Петух. — Раз водкой петуха напоил… Вот настоящий мужик сделался! Идет, кричит, на всех бросается! Драку ему подавай! Вначале кур своих лупит, потом на людей кидается… Пнёшь его ногой, и он начинает пинаться. Подскакивает, сволочь, и всё норовит в башку мою клюнуть. До того осмелеет, зараза, на собаку набрасывается… А потом ничего, успокоится. Куры на насесте ночуют, а он под ними, на земле устроится. Утром обязательно проспит, проснётся, когда уже день на дворе, от хвоста до гребня огаженный курами… Кошка. — Кошку пробовал угостить… Чистый зверь делается. Сразу в морду бросается. Запрыгивает на стену, потом на потолок лезет. Зацепится одним когтём и качается. Орёт, будто сразу всеми ногтями по стеклу чиликают… Гусь. — Он очень гордый! Выпьет и не хочет стоять, немедленно на жопу садится. А однажды лошадь напоил. Открыл ей рот и… стакан ей «Столичной» хлоп. И готово. Не лошадь стала, а огонь! На месте не стоит, а танцует! А через полчаса она ноги еле тянет. Видно, с похмелюги… Опять всё тот же Усть-Каеногорский участок. Начальником здесь Виталий Лукаш, здоровенный безграмотный мужик, который возмещает свою неграмотность и недостаток ума нахальством и развязанными манерами. Он ведет инструктаж по технике безопасности трактористу Малинину: — Перво-наперво, Малинин, запомни: ты — дурак! Согласен со мной? — Ну, да… — Теперь выйди, покури. Малинин вышел, а Лукаш продолжает: — Даю задание трактористу Малинину. Езжай и раскатывай трос, но помни: через триста метров — обрыв и речка! Послал я его, а душа болит. Знаю: всё равно он свалится в реку… Бросил вдогонку машину и автобус, чтобы загородили ему дорогу у обрыва, а он, сволочь, обхитрил всех. Объехал обоих и свалился в реку! Потом сменил ему профессию: посадил его на автокран. — Видишь там вдалеке действующую линию электропередачи? — Вижу, приблизительно, понял… — Дальше, подъедешь к ней, опустишь стрелу и аккуратно проезжай. Но, чё я вижу дальше? Подъезжает мой Малинин к линии, ещё на полную железку задирает стрелу и едет, как ни в чём не бывало, напролом ползёт, паразит малахольный! Чё дальше? Дальше — взрыв, короткое замыкание, Малинин, этот сукин кот, вываливается из кабины и ползет ко мне, оглушенный разрядом тока. Ну как с такими построишь новую ЛЭП, если он, сволочь, старую порушил? * * * * * На большом шумном собрании, где много курили, матерились и спорили, где обсуждали извечную проблему нехватки запасных частей и качество ремонта техники, слово попросил главный механик колонны маленький толстый (по кличке («Что в длину, что в ширину») Иван Жуков. Выпил на трибуне стакан из графина, подозрительно понюхал стакан и изрёк под дружеские аплодисменты: — Шоферы наши не умеют работать! — Почему, Иван Яковлевич? — кто‑то осторожно вякнул из зала. — Да потому что они стуку не слышат в их моторе! Подытожил выступление начальник колонны Леонид Григорьевич Ёлкин: — Кто наших людей не понял, тот не дорос ещё до нашей работы, тот не знает наших людей, и тот пусть не работает! У нас приживаются люди трудолюбивые, пусть пьяницы… А лодырь у нас не приживётся! * * * * * 9 мая 1975 года. На автобусной остановке людно. Сухонькая шустрая старушка суетится вокруг мужа-фронтовика. Он навеселе и всё время пытается безуспешно запеть. Каждый раз молодцевато сдвигает набекрень потёртую армейскую фуражку и для зачина громко крякает: — Шумел сурово Брянский лес… Каждый раз старушка поправляет потёртый китель на худых мужниных плечиках и строго смотрит на него ясными молодыми глазами. — Слухай, тебе же на торжественское заседание идти в Мехколонн, а он, вона, шуметь надо! Старик сконфуженно замолкает, а потом оправдывается: — Так мы ж, Катерина Ивановна, внука в Красную Армию проводили — отдать Родине долг! Подходит запоздавший автобус. На остановке возникает толчея, Катерина Ивановна теряет мужа, но первой занимает место: — Отец! Я сяла! В автобусе смеются, а на улице на старом кителе побрякивают медали и простенький тенорок выводит: — И сосны слышали окрест, как шли на битву партизаны… * * * * * Миша Гапсатаров (монтажник, болтун и вдохновенный враль). Сидит на скамейке, а вокруг собрались любители его послушать). — Еду я как‑то в 1948 году поездом Москва-Воркута. — Да ты что! — кто‑то перебивает его. — Эту дорогу совсем недавно построили! — Это только ты недавно узнал, — нимало не смущаясь, говорит Миша. — Все остальные уже тогда ездили по железной дороге до Воркуты. Впрочем, неудивительно, — снисходительно поддерживает сконфуженного собеседника. — Тогда мало кто знал о стратегической линии особого назначения. Так вот, — продолжает он. — Вышел я в тамбур подымить на свежем воздухе. Слышу, гудит. Прислушался: паровоз тянет нормально — держит пар. Колёса стучат, вагоны покачиваются на стыках — полный порядок! Но всё равно смута какая‑то на душе. Смотрю в тундру. А тундра что? Снега да снега. Не тундра, а сплошное одиночество. И чего ей гудеть? С тоски разве? Ну, думаю, пусть гудит, раз ей надо. Опять дымком затянулся, глянул так ненароком в небо и… ах ты мой! Слушатели перевели дыхание. Миша замолчал ровно на столько, чтобы раскурить сигарету. Он томительно долго шарил по карманам, а когда кто‑то из утомлённых, разгоряченных паузой слушателей щёлкнул зажигалкой, и Миша снова выдохнул основательный клуб дыма, рассказ был продолжен: — «Юнкерсы»! Да, да! Тьма «Юнкерсов»! Что тут началось! Взрывы! Огонь! Осколки по вагонам хлещут! — Но ведь война закончилась в 45‑ом? — неуверенно сказал кто‑то. — Да, в 45‑ом! Но бомбежки продолжались, пока в 48‑ом мы не нашли под Воркутой их засекреченный аэродром… Анатолий Столяров, член Союза писателей России