Сезон «Тайфуна»: могли ли немцы захватить Москву в 1941-м

80 лет назад солдатам и офицерам Восточного фронта зачитали приказ их верховного главнокомандующего Адольфа Гитлера: «Наконец-то создана предпосылка для нанесения врагу последнего и решающего удара еще до наступления зимы, удара, который должен разгромить его окончательно». Началась операция «Тайфун» — битва за Москву. Был ли у немцев шанс захватить столицу СССР?

Основные силы группы армий «Центр», которым противостояли войска советского Западного и Резервного фронтов, начали операцию 2 октября 1941 года. Но сосредоточенная южнее, против армий Брянского фронта, вторая танковая группа под командованием Хайнца Гудериана выступила на два дня раньше — 30 сентября.

«Эта разница во времени начала наступления была установлена по моей просьбе, ибо 2-я танковая группа не имела в районе своего предстоящего наступления ни одной дороги с твердым покрытием, — писал Гудериан в своих опубликованных после войны воспоминаниях. — Мне хотелось воспользоваться оставшимся коротким периодом хорошей погоды...»

По словам Гудериана, наступление оказалось совершенно неожиданным для противника. И удивляться этому не приходится. Советское командование еще не пришло в себя от разгрома оборонявшего Киева Юго-Западного фронта. Для справки: в окружение, «киевский котел», попали четыре армии — 5-я, 21-я, 26-я и 37-я. И вырваться удалось немногим.

По немецким данным, к 24 сентября 1941 года в плен было взято 665 тысяч советских военнослужащих. Согласно советской военной статистике, общие безвозвратные потери СССР в ходе Киевской оборонительной операции составили 630 тысяч человек.

Ключевую роль в битве за Киев сыграл как раз Гудериан, войска которого замкнули кольцо окружения с севера. В то время как части группы развертывались для участия в «Тайфуне», бои в районе котла еще продолжались. «Своим храбрым войскам мы могли предоставить для отдыха только три дня, причем и этим коротким отдыхом могли воспользоваться не все соединения танковой группы», — пишет генерал.

Иначе говоря, после успешного завершения предыдущей стратегической операции немецкие войска сразу же, не переводя дыхания, начали следующую. Блицкриг в его классическом исполнении. Таким методам ведения войны Красная Армия все еще не готова была противостоять. Но справедливости ради: а кто был бы готов?

Не так уж неправ был Гитлер, сказав в том самом приказе от 2 октября об успехах своих войск, достигнутых с начала нападения на СССР: «Мир еще не видел ничего подобного!» На тот момент это, безусловно, была сильнейшая армия мира. И в следующие несколько дней ей вновь удалось удивить мир.

Разгром

«Быстрый Хайнц» вновь в полной мере оправдал свое прозвище: танковые клинья Гудериана вошли в боевые порядки советских войск как раскаленный нож в масло. В первый же день наступления фронт был полностью прорван. За второй день, 1 октября, передовые части 2-й танковой группы продвинулись на 130 километров.

На четвертый день, 3 октября, они ворвались в Орел, находившийся на момент начала операции в глубоком советском тылу — в 250 километрах от передовой. «Захват города произошел для противника настолько неожиданно, что, когда наши танки вступили в Орел, в городе еще ходили трамваи», — вспоминал Гудериан.

Чуть менее стремительно, но тоже весьма успешно шло наступление главных сил группы армий «Центр». «Операция «Тайфун» развивается почти классически, — записал 4 октября в своем дневнике Франц Гальдер, тогдашний начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии. — Противник продолжает всюду удерживать неатакованные участки фронта, в результате чего в перспективе намечается глубокое окружение этих групп противника».

В Москве не сразу осознали масштаб катастрофы. Точнее, там вообще не поняли, что произошло. «4 октября работники Политуправления принесли перевод речи Гитлера по радио, — вспоминал Константин Телегин, бывший в то время членом военного совета Московского военного округа. — Фюрер заявил, что на Восточном фронте началось последнее решающее наступление и что «Красная Армия разбита и уже восстановить своих сил не сможет». О каком «решающем наступлении» и «разгроме» Красной Армии шла речь, было непонятно.

С Западного и Резервного фронтов таких данных в Генеральный штаб не поступало... Но все же ночь на 5 октября прошла в тревожных заботах. Связь по телефону с Западным фронтом была прервана, и наш офицер связи ничего не сообщал... Но вот в 12-м часу дня летчики 120-го истребительного полка, вылетавшие на барражирование, доложили, что по шоссе со стороны Спас-Деменска на Юхнов движется колонна танков и мотопехоты длиной до 25 км, и перед ней наших войск они не обнаружили».

В штабе округа сперва не могли поверить, что танки — немецкие, что враг мог прорваться так далеко (100–120 километров от линии фронта). Поэтому несколько раз посылали самолеты для перепроверки, пока летчики в конце концов не доложили, что Юхнов уже в руках у немцев.

И снова дневник Гальдера — запись, датированная 8 октября: «Окружение группировки противника в районе Вязьмы завершено... Противник попытается подтянуть к Москве еще кое-какие силы, в первую очередь — с севера. Однако этих наспех собранных войск вряд ли будет достаточно для предотвращения сильной угрозы Москве, созданной нашими войсками, так что при более или менее правильном руководстве и сравнительно благоприятной погоде окружение Москвы должно удаться».

Георгий Жуков в своих «Воспоминаниях и размышлениях» дает еще более жесткую оценку ситуации: «К исходу 7 октября все пути на Москву, по существу, были открыты. В 2 часа 30 минут 8 октября я позвонил И.В. Сталину. Он еще работал. Доложив обстановку на Западном фронте, я сказал:

— Главная опасность сейчас заключается в слабом прикрытии на можайской линии. Бронетанковые войска противника могут поэтому внезапно появиться под Москвой. Надо быстрее стягивать войска откуда только можно на можайскую линию обороны.

И.В. Сталин спросил:

— Где сейчас 16-я, 19-я и 20-я армии и группа Болдина Западного фронта? Где 24-я и 32-я армии Резервного фронта?

— В окружении западнее и юго-западнее Вязьмы...»

Катастрофа превзошла по масштабам киевскую. В двух котлах, под Вязьмой и Брянском, были окружены управления и части семи армий Западного, Резервного и Брянского фронтов. Блокированными оказались 64 из 95 дивизий, действовавших на направлении, 11 танковых бригад из 13, 50 артиллерийских полков Резерва Главного командования из 64...

«Командование фронта и Ставка помогали окруженным войскам, — писал Жуков. — Осуществлялась бомбардировка с воздуха немецких боевых порядков, сбрасывались с самолетов продовольствие и боеприпасы. Но большего тогда фронт и Ставка для окруженных войск сделать не могли, так как не располагали ни силами, ни средствами.

Дважды — 10 и 12 октября — были переданы командармам окруженных войск радиограммы, в которых содержалась краткая информация о противнике, ставилась задача на прорыв, — писал Жуков. — Однако на обе наши радиограммы ответа не последовало: вероятно, пришли они слишком поздно. По-видимому, управление было потеряно, и войскам удавалось прорываться из окружения лишь отдельными группами».

Согласно немецким источникам, в плен попали почти 700 тысяч бойцов и командиров РККА. Даже если эти данные завышены, факт остается фактом: оборона Москвы рухнула.

Укрощение «Тайфуна»

Могли немцы взять Москву сразу после разгрома защищавших ее армий? Советское руководство такую возможность вполне допускало. Иначе бы не появилось подписанное Сталиным постановление Государственного комитета обороны №801 от 15 октября 1941 года «Об эвакуации столицы СССР Москвы».

«Ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии» ГКО предписывал незамедлительно, в тот же день эвакуировать из Москвы иностранные миссии, президиум Верховного Совета СССР, правительство во главе с Молотовым, органы Наркомата обороны и Генштаб. Отдельно отмечалось, что «т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке».

Последний пункт документа гласил: «В случае появления войск противника у ворот Москвы поручить НКВД — т. Берия и т. Щербакову произвести взрыв предприятий, складов и учреждений, которые нельзя будет эвакуировать, а также все электрооборудование метро (исключая водопровод и канализацию)».

В ночь с 15 на 16 октября началась подготовка к уничтожению метрополитена: объекты минировались, рубился электрический кабель, демонтировались эскалаторы, готовились к эвакуации вагоны. Утром 16 октября метро впервые с начала эксплуатации не было открыто.

Собственно, все эти меры и спровоцировали то, что позднее вошло в историю как «Московская паника 1941 года»: город подумал — и совсем не безосновательно, — что его вот-вот сдадут немцам. Ну а еще, конечно же, сыграла роль докатившаяся в виде слухов страшная правда о разгроме трех оборонявших столицу фронтов.

15 октября 1941 года войска группы армий «Центр» находились на расстоянии 100 километров от Москвы. Строго говоря, директива №35 верховного командования вермахта (датируется 6 сентября 1941 года), на основании которой была спланирована и начата операция «Тайфун», была в основном выполнена.

Директива повелевала «уничтожить противника, находящегося в районе восточнее Смоленска, посредством двойного окружения в общем направлении на Вязьму». После разгрома группе армий «Центр» предписывалось начать преследование противника, отходящего на московском направлении, примыкая правым флангом к реке Оке, а левым — к верхнему течению Волги».

Твердых сроков взятия Москвы ни директива №35, ни план самой операции не предусматривали. Но если кто-то считает, что своим спасением советская столица обязана тем, что после выполнения первой части плана немцы решили взять тайм-аут, повременить с «преследованием противника», то сильно ошибается. Все было ровно наоборот.

«Хотя в кольце окружения бои были в полном разгаре и было еще неясно, какие силы противника окружены, фон Бок (командующий группой армий «Центр». — А.К.) считал, что у него теперь достаточно сил, чтобы решить обе задачи — покончить с окруженным противником и одновременно начать преследование силами имеющихся у него соединений, — пишет известный немецкий военный историк, генерал бундесвера Клаус Рейнгардт в своем труде «Поворот под Москвой. Крах гитлеровской стратегии зимой 1941/42 года». — Так как казалось, что противник не обладает сколько-нибудь серьезными резервами, мнения различных инстанций немецкого командования сходились на том, что эти шансы нужно сейчас же использовать и быстрее пробиваться к Москве».

Немецкие пленные. Фото: РИА Новости

Однако этот план, отмечает Рейнгардт, не учел двух факторов: «начало периода распутицы и усиливающееся сопротивление русских». Надо, кстати, отдать должное генералу-историку: в отличие от многих своих коллег-соотечественников, — и тем более генералов вермахта, — он не считает фактор погоды определяющим.

Более того, с погодой немцам, по его мнению, скорее даже повезло: «Немецкое командование свою вину готово было переложить на некую высшую силу, от него не зависящую. Но факты говорят, что количество атмосферных осадков в октябре и ноябре 1941 года было ниже обычной нормы. Весь период распутицы был, следовательно, суше, чем обычно».

А ударившие вскоре морозы — поначалу, кстати, достаточно легкие — и вовсе избавили немцев от проблем с бездорожьем. Но когда они решили, что все кончилось, что самое трудное позади, тут-то все и началось.

«В то время, когда начальник пресс-бюро германского рейха Отто Дитрих провозгласил по приказу Гитлера, что с Советским Союзом «в военном отношении покончено», а «Фолькише беобахтер» утверждала, что «армия Сталина стерта с лица земли», русские, с надеждой ожидавшие периода распутицы, организовали отпор наступающему врагу», — пишет Рейнгардт.

Ключевым фактором, позволившим организовать новую линию обороны, стало сопротивление окруженных в котлах войск. «Благодаря упорству и стойкости, которые проявили наши войска, дравшиеся в окружении в районе Вязьмы, мы выиграли драгоценное время для организации обороны на можайской линии, — писал маршал Жуков. — Пролитая кровь и жертвы, понесенные войсками окруженной группировки, оказались не напрасными».

Точно такого же мнения придерживается и немецкий исследователь: «Хотя командование Западного фронта не сумело установить связь с частями, окруженными под Вязьмой, а попытки прорваться из окружения вследствие слабо организованного взаимодействия стоили больших потерь, русским все же удалось сковать на длительное время немецкие танковые силы и тем самым исключить возможность их участия в немедленном преследовании в направлении Москвы».

Собственно, именно эти дни и следует считать переломными в битве за Москву. Уже 15 октября командующий 4-й армией генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге отмечает, что «психологически на Восточном фронте сложилось критическое положение, ибо, с одной стороны, войска оказались в морозную погоду без зимнего обмундирования и теплых квартир, а с другой — непроходимая местность и упорство, с которым противник обороняется, прикрывая свои коммуникации и районы расквартирования, чрезвычайно затрудняют продвижение вперед наших, пока еще слабых, передовых отрядов».

А вот воспоминания начштаба той же армии генерала Гюнтера Блюментрит: «Когда мы вплотную подошли к Москве, настроение наших командиров и войск вдруг резко изменилось. С удивлением и разочарованием мы обнаружил... что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила... Напряжение боев с каждым днем возрастало».

Немцы наступали еще полтора месяца, но чем ближе подходили к Москве в географическом смысле, тем все дальше отдалялись от главной цели операции. Ведь главной целью, напомним, было не расширение зоны оккупации и даже не сама Москва, а уничтожение оборонявших ее армий.

Между тем по мере развития наступления группы армий «Центр» «преследуемые» советские войска не только не слабели, а, напротив, с каждым днем усиливались: к Москве непрерывным потоком шли эшелоны с резервами — из Центральной России, из Сибири, Средней Азии... Но в первую очередь — с Дальнего Востока. Получив информацию, что Япония не вступит в обозримом будущем в войну с СССР, советское командование, как говорится, пошло ва-банк — резко ослабило группировку, противостоящую Квантунской армии.

Что было дальше — известно. 5 декабря 1941 года сжатая до предела пружина советской стратегической обороны стала распрямляться: началось контрнаступление, нанесшее немцам серьезное поражение — первое настолько серьезное с начала Второй мировой войны — и отбросившее их в буквальном смысле за Можай.

Гад обреченный

В общем, в данном случае история и впрямь не допускает сослагательного наклонения. Никаких «если бы». Точнее одно, единственное: Москва могла пасть при условии, что ее, поддавшись панике, действительно решили сдать. Альтернативный сценарий, предполагающий радикальные изменения в поведении «фашистской гадины», какие-то иные, более искусные тактические приемы и решения, представить себе довольно сложно.

Иными словами, немцы потерпели поражение не потому, что не использовали до конца шансы взять город. А потому, что не распознали вовремя обреченность наступления и не остановились.

В своих мемуарах немецкие генералы практически хором отмечают, при имевшемся соотношении сил их солдаты сделали даже больше того, что от них могло требовать командование. И с этим вполне можно согласиться. Последние километры до черты, на которой группа армий «Центр» замерла в начале декабря 1941-го, немцы преодолели, что называется, на морально-волевых.

«Лишь тот, — писал Гудериан, — кто в эту зиму нашего несчастья лично видел бесконечные просторы русских снежных равнин, где ледяной ветер мгновенно заметал всякие следы, лишь тот, кто часами ехал по «ничейной» территории, встречая лишь незначительные охраняющие подразделения, солдаты которых не имели необходимого обмундирования и питания, в то время как свежие сибирские части противника были одеты в отличное зимнее обмундирование и получали хорошее питание, лишь тот мог правильно оценить последовавшие вскоре серьезные события».

По мнению Гудериана, единственно разумным решением в этой ситуации было бы прекратить наступление и перейти до весны к обороне на выгодном и заранее оборудованном рубеже. Но «быстрый Хайнц» не нашел понимания у высокого начальства. Вплоть до начала советского контрнаступления Гитлер и руководство вермахта пребывали в уверенности, что противнику нанесен «смертельный удар», что сопротивление русских — не более чем агония. Еще немного, еще чуть-чуть — и willkommen in Moskau! (Добро пожаловать в Москву — нем.)

«Планируя такую сложную стратегическую операцию, гитлеровское верховное командование допустило крупную ошибку в расчете сил и средств, — констатировал в своей книге маршал Жуков. — Оно серьезно недооценило возможности Красной Армии и явно переоценило возможности своих войск... В результате, достигнув в начале октября своей ближайшей цели, противник не смог осуществить второй этап операции «Тайфун».

 К счастью для нас, бог не дал бодливой нацистской корове рогов — стратегической прозорливости. Куда более реальный шанс захватить Москву был у немцев в конце лета — начале осени 1941-го, когда вермахт находился на пике своей формы, а Красная Армия не вышла из шока, вызванного «вероломным нападением» и разгромом в приграничных сражениях. И вдобавок никакой распутицы! Погодные условия были максимально благоприятными для проявления немецкой армией ее главного преимущества — мобильности.

Однако в июле наступление группы армий «Центр» было остановлено. Гитлер «придает особое значение Ленинграду, а также захвату южных районов — уголь, железо, уничтожение воздушной базы противника в Крыму; овладению Москвой фюрер не придает никакого значения», — записал Франц Гальднер в своем дневнике 4 августа 1941 года.

В соответствии с этой идей второй танковой группе Гудериана, острию нацеленного на Москву немецкого «копья», а также второй армии группы армий «Центр» было приказано повернуть на юг, на Украину — для окружения и разгрома войск советского Юго-Западного фронта.

«Я подробно и убедительно изложил ему все доводы, говорящие за то, чтобы продолжать наступление на Москву, а не на Киев, — описывал Гудериан о своей попытке переубедить Гитлера. — Я обрисовал ему географическое положение столицы России, которая в значительной степени отличается от других столиц, например Парижа, и является центром путей сообщения и связи, политическим и важнейшим промышленным центром страны; захват Москвы очень сильно повлияет на моральный дух русского народа, а также на весь мир.

Я пытался объяснить Гитлеру, что после достижения военного успеха на решающем направлении и разгрома главных сил противника будет значительно легче овладеть экономически важными районами Украины, так как захват Москвы — узла важнейших дорог — чрезвычайно затруднит русским перебрасывать свои войска с севера на юг.

 Наконец, я указал на тяжелые последствия, которые должны возникнуть в случае, если операции на юге затянутся, особенно из-за плохой погоды. Тогда уже будет поздно наносить противнику решающий удар в направлении на Москву в этом году...»

 Но решение Гитлера — пережившие войну генералы вермахта назовут его «роковым» — осталось неизменным. Все доводы против остановки наступления на Москву и поворота на юг — а против было не только командование группы армий «Центр», но и практически весь высший немецкий генералитет, включая начальника Генерального штаба Гальдера, — фюрер парировал единственным аргументом: для продолжения войны Германии нужны сырьевые ресурсы Украины. «Я впервые услышал от него фразу: «Мои генералы ничего не понимают в военной экономике», — вспоминал Гудериан.

Далеко не факт, конечно, что если бы генералам удалось переубедить Гитлера и начать наступление на Москву уже в августе, у них бы все пошло по плану. Но несомненно, что тот, летний план был намного более реалистичным, чем его авантюрная осенне-зимняя версия.

Стратегическая ошибка Гитлера так очевидна, а цена ее столь огромна, что может показаться, что в ход событий вмешались высшие силы: мол, решив покарать нацистов, Господь лишил фюрера разума. В этом объяснении, впрочем, присутствует явная логическая нестыковка.

Будь Всевышний насколько милосерден, деятелен и предусмотрителен, он, наоборот, добавил бы ума бесноватому вождю Третьего рейха. И тот тогда вообще не начал бы самоубийственный «восточный поход», а возможно, и всю Мировую войну.