Судьба трудармейца. Интервью с копейчанином Яковом Уфельманом

Голодающее Поволжье Самому Якову Яковлевичу уже 98 лет. «Я практически ровесник революции», – улыбается он, начиная повествование о своей нелегкой жизни. Родился Яков Уфельман в селе Гуссенбах в республике немцев Поволжья, ныне Саратовской области, 13 декабря 1921 года. – В семье нас было шестеро – четыре брата и две сестры, – вспоминает ветеран. – Родители, как и остальные немцы, занимались сельским хозяйством. Сеяли, убирали, сдавали государству налоги. Помню, мальчишкой помогал на жатве, потом на веялках вручную веяли хлеб. Было сложно, но привычка к труду помогала преодолевать преграды. Потом началась коллективизация. В то время во власть шли не умные люди, а горлопаны. Если правительство дало указание собрать излишки хлебов, то они загребали все подряд, без остатка, оставляли села голодными. Помню, в 1932 году отец собирался к весне сеять. Зерно на летней кухне рассыпал, чтоб оно подсохло перед посевом. Приехали «гости» на телеге: «Хлеб есть?» Увидели – никого не спрашивая, начали зерно загребать в свои мешки, так нас ни с чем и оставили. Даже не подумали, что в семье шесть ртов, и о том, как эта семья будет жить дальше. В поисках лучшей доли Деваться было некуда, прежний способ жизни не обеспечивал существование семьи. – Недалеко от нас, в Волгоградской области, был город Камышин, там обычно проводилась ярмарка, – рассказывает Яков Уфельман. – Отец поехал туда, но все, что он смог оттуда привезти – просяную шелуху. Мать этой шелухи намешала, мы с нее чуть не потравились. Отец решил: «Уедем куда-нибудь». В то время многие переезжали в поисках работы и лучшей жизни. Оставалась у нас лошадь – пришлось ее зарезать, чтобы кое-как прожить, пока собирались. Что могли, взяли с собой, и поехали. Одно время в Подмосковье работали в совхозе. Жили в бараке, там перегородок не было, каждая семья себе мастерила нары, на семью приходилось порядка шести квадратных метров площади. Потом на некоторое время оказались в Харьковской области в овощеводческом совхозе. Тогда было так: сколько захотят – столько заплатят. Помню, картошку выкопают, перепашут, а часть картошки еще осталась в земле, ее видно. А трогать нельзя. Но мы, мальчишки, нет-нет, да по три-четыре картошины рассовывали по карманам. Чуть позже оказались в Армении в виноградарском совхозе, отец и старший брат сажали виноград. Около года там жили, даже начали ходить в школу. Мы быстро научились говорить по-русски, до этого дома разговаривали только по-немецки. При лошадях Но и в Армении семья надолго не задержалась. – Ездили по совхозам – там немного заработали, в другом месте еще немного за, – говорит Яков Яковлевич. – Помню, одно время в молочном совхозе были. Потом очутились в Кировобаде – это уже Азербайджанская республика. Отец работал на стройке, гасил известь. Там мы даже в школу не ходили. Потом очутились на конезаводе, тоже в Азербайджане. Старший брат пошел на племконюшню. Мы сначала ходили в школу, летом подрабатывали в поле – убирали, косили сено, сушили, копнили, - все делали, что требовалось. Я уже подрос, мне было 16 лет, и уже можно было работать. Я тоже пошел на конезавод, на тренерскую конюшню – объезжать и тренировать коней. Первый год у нас было плохо с сеном. В республиканском министерстве конезаводства дали команду всю нашу конюшню перевезти на зимовку в Баку – там было, чем кормить. В Баку мы пробыли до середины апреля 1938 года, а на лето нас вместе с лошадьми отправили на ипподром в Тбилиси. В этом городе был большой, хороший ипподром. Второго мая там начинался беговой сезон, который длился примерно до конца августа. После этого мы возвращались на завод, набирали новых жеребят-двухлеток, зимой их тренировали, готовили для скачек. В 1939 и 1940 году на сезон скачек я отправлялся в Баку. В 1940 году лошади были неудачными, лучших отправили в Пятигорск, а тех, что похуже – в Баку. Но все равно мы сезон провели, вернулись, перезимовали, подготовили хороших лошадок, и на 1941 год получили разнарядку в Тбилиси. Мы обрадовались, погрузили лошадей в вагоны. Тут ловит меня секретарь Агстафинского района Азербайджана и вручает мне повестку в армию. Приехал в военкомат – увидел еще четверых ребят, тоже немцев. В Азербайджане ведь тоже были немецкие села. Призывник Призывники прошли медкомиссию, после чего их повезли в Баку, там посадили на пароход и морем отправили в туркменский город Красноводск (в настоящее время – Туркменбаши, - Авт.). – Там нас погрузили в вагоны и отправили в город Кизыл-Арват, – вспоминает ветеран. – Я попал в артиллерийский полк 52-миллиметровых гаубиц. Нас сразу отправили в баню, выдали обмундирование. Распределили по палаткам, разбили по отделениям. Кормили в основном чечевицей, была такая крупа. Через неделю вызывают – переводят меня во взвод управления. Этот взвод в основном занимался обеспечением батареи связью. Артиллерия во время боевых действий следует за пехотой, и нужно держать связь с пехотинцами. Так мы прослужили до октября. У меня был семизарядный пистолет «Кольт» и автомат ППШ с круглым диском. Однажды подходит ко мне командир батареи лейтенант Кривошеев, говорит: «Собирайся, поедем в баню». Баня находилась в расположении штаба полка. Я ему поверил, говорю: «Сейчас возьму автомат и поедем». Он отвечает: «Не бери, зачем он тебе в бане. К тому же кольт при тебе». Я послушался. Мы сели в машину и поехали. Заметив нас, подошел адъютант командира полка: «Кривошеев! Вон там пустой домик, в нем веники, сходи за ними». А мне говорит: «Дай-ка пистолет». Я даже не подумал о том, что будет дальше. Снял, отдал ему вместе с кобурой. Так я своего командира больше и не видел. Меня завели в штаб, смотрю – а там четверо немцев, которые призывались со мной, сидят. Тут же нам дали по булке хлеба, посадили в вагон и отправили под конвоем, а куда отправили – никто не знал. Из армии – в трудармию Ехали на поезде несколько дней, затем высадили где-то в лесу. Там уже стояли палатки с нарами внутри. Переночевали, а утром нас уже всех переписали, уже как бойцов трудовой армии. Оказалось, что мы находимся недалеко от станции Спас-Деменск Калужской области. Нас распределили, группу, в которой я оказался, погрузили в вагоны и – снова в путь. Посчастливилось – наш эшелон ни разу не попал под бомбежку, хотя многие поезда тогда пострадали от них. Ехали очень медленно, почти неделю, и, наконец, приехали в Магнитогорск. Выгрузились, там уже были для нас поставлены большие палатки. Вдоль стен – нары, а посередине – две буржуйки. Специально выделили дежурных, которые следили, чтобы печки не гасли, чтобы было тепло. Наутро человек 20 из нас, и я в их число попал, собрали и направили в совхоз убирать картошку. На Урале уже выпал снег, но быстро растаял. Машина в совхозе была всего одна. Днем она разъезжала по делам, а ночью возила картошку. Мы днем спали, а вечером вставали и под руководством лейтенанта шли собирать картошку и грузить ее в машину. Затем ехали на совхозную базу, где разгружали машину. Так дней 20 работали, потом нас опять отозвали. Кто нас посылал, кто отдавал распоряжения, мы даже не знали. Нас вернули в Магнитогорск, но не в палатки, а в тюрьму, которая недавно освободилась после заключенных. Она кишела клопами, ночью спать невозможно было. Уже в декабре меня в составе группы из двадцати человек снова погрузили на поезд. Мы доехали до станции «Буранное» Нагайбакского района. Стояли морозы, а мы были в летнем обмундировании – в шинелях и пилотках. Нас привезли в Нагайбакский зерносовхоз, а на следующий день вывели на работу. В совхозе было машина, которая работала с помощью тягловой силы. При движении у нее двигались ножи, и она могла косить траву, хлеб и так далее. А сзади у нее было железное сидение. Вот на этой машине я и работал. В нее запрягали пару быков. Едем мы по снегу, он еще рыхлый, не обледенел. А колоски под снегом срезаются ножами машины. Колос невысокий, но упругий. Зерно, конечно, было влажным, но куда-то, видимо, и оно шло в то время. Может, на корм скоту, но в любом случае это лучше, чем если бы колоски под снегом сами осыпались. Позади ехала лошадь, там другие трудармейцы собирали кучки зерна, которые оставались за моей машиной, и везли на стационарную установку молотить. Так мы косили около трех недель. Потом нас снова отозвали в Магнитогорск. В середине лета 1942 года нас отправили в Челябинск, где меня распределили в город Бакал Саткинского района. Наша группа копала котлован под здание. Что это было за здание, так и не довелось узнать. Техники не было, копали вручную. Как стало глубоко, пришлось строить полки и выкапывать наперекидку. Я кладу землю на полок, тот, кто выше, перекидывает ее выше, следующий – еще выше, и так, пока не вытащим ее на поверхность. Охраняли нас совсем молодые ребята с винтовками, и в армии-то не служившие. Потом помогали бетонировать этот котлован. К осени котлован перекрыли, началась стройка. Мешали бетон, песок завозили вручную. Когда вышли на уровень второго этажа, возили бетон на деревянных тачках по трапам. Потом нас направили на станцию Единовер между Бердяушем и Бакалом. Там мы занимались заготовкой леса. Валили лес, вывозили, штабелевали, грузили в вагоны, отправляли. Бывало, отработали день, пришли с работы, только поужинали – снова команда: вагоны пришли, надо лес грузить. А куда деваться? Одевались и снова на работу. Погрузили, а спать-то уже некогда, новая смена начинается. Около полугода я был на лесозаготовках. – в Единовере, потом – в Сатке. Строитель ЧМК В конце зимы, в феврале 1943 года Якова Яковлевича отправили в Челябинск на строительство металлургического завода. – Завод строили буквально на пустыре, – рассказывает ветеран. – Он был окружен лагерями, и все лагеря были набиты людьми. Боже, сколько их умирало! Мертвых ночами вывозили на могильники, которые находились в районе Золотой горы в Челябинске. Я поработал подсобным рабочим, а в ноябре 1944 года пустили в эксплуатацию коксовую батарею. На этом производстве вольнонаемных людей не хватало. Наш лагерь носил номер семь, и располагался ближе других лагерей к коксовой батарее. Из трудармейцев лагеря сколотили две бригады для работы на ней: одна бригада работала в ночь, а другая – с утра. Работа была интересной. Моя задача была – спускать готовый потушенный кокс. Его вытаскивают – он красный, потом везут на чугунном вагоне под душевую башню. Потом вагон открывают, и крюками кокс вытаскивают на ленту. Так я проработал четыре месяца зимой с 1944 на 1945 год. В лагере мы уже не кушали, а только ходили отмечаться и спать. Ели в обычной заводской столовой, так что питались хорошо. Встреча с отцом В середине апреля 1945 года в лагерь снова приехали специалисты за рабочей силой, и Яков Уфельман попал в эту группу. – Нас направили на потанинский кирзавод в Копейск, – говорит он. – Тут тоже был лагерь, жили в казарме примерно в километре от поселка. Там я проработал почти год и встретился со своим отцом. Он был в другом лагере, в Чурилово, строил железнодорожную ветку, а впоследствии оказался в Копейске на шахте 4-6. Большая шахта была. Каким-то образом он узнал, что я в Потанино. Тогда из Копейска в Потанино ходили пешком, автобусов не было, как и машин. Пришел ко мне и отец. После этого он обратился к начальнику шахты Афанасию Ештокину, попросил, и мне устроили перевод. В феврале 1946 года я уже работал на шахте. Меня хорошо приняли, оформили, 21 февраля выписали трудовую книжку. На шахте я проработал 11 лет, после чего меня из-за ухудшения зрения вывели из шахты. Я попал в ЖКО шахты 4-6. Контора ЖКО находилась недалеко от того места, где теперь находится автостанция. А впоследствии было организовано РСУ – ремстройуправление. Нас всем участком перевели в РСУ, где я и проработал до самой пенсии. Там работа была организована лучше, было больше техники и в целом больше порядка. В 1972 году я вышел на пенсию, но и на пенсии выходил помогать РСУ – ремонтировать дома. Плотницкие работы выполнял, бетонные и так далее. Десять лет, уже будучи на пенсии, так работал. В Копейске Яков Яковлевич женился. Вместе с супругой, Верой Андреевной, родили и вырастили троих детей – дочь и двух сыновей. К сожалению, Вера Андреевна 11 лет назад скончалась. В Копейске у Якова Яковлевича живут две внучки и двое правнуков. P.S.: Сегодня трудармейцы приравнены в правах к ветеранам Великой Отечественной. Справедливо ли это? Вряд ли кто-то в этом усомнится, ознакомившись с воспоминаниями Якова Уфельмана. Его история имеет немало общих черт с историями сотен тысяч российских немцев, репрессированных по национальному признаку. К сожалению, сегодня осталось не так много людей, которые в деталях помнят, как жили российские немцы в суровые военные годы, поэтому автор внес в слова ветерана минимально возможные коррективы. В знак памяти о тех, кто стал жертвой репрессий, в Копейске установлен монумент. Это знак глубочайшей признательности трудармейцам, о трудовом подвиге которых нельзя забывать.