Настоящий Севастополь. Петр Савченков: «Верю в человеческую память»

Вспышка света и звука, сгусток вулканической энергии, дверь в другую жизнь, которая у тебя когда-то была и которую ты почти забыл. И вдруг — словно возвращение потерянной памяти: так вот же оно, пусть и далёкое, но родное, настоящее! Примерно такие чувства испытывает человек, впервые увидевший выступление севастопольского ансамбля «Русь». Казалось бы, где гордость русских моряков Севастополь и где — крестьянская Русь, которая хохочет и плачет на сцене? Но гены есть гены, с ними не поспоришь. Они и отзываются на эти звуки и краски, которые мы безошибочно узнаём. «Я — деревенский человек» Создатель и бессменный руководитель «Руси» Пётр Савченков — очередной герой нашего проекта «Настоящий Севастополь». Разговаривая с ним, невольно думаешь: как интересно всё-таки Всевышний распределяет таланты! Ведь ни место, в котором родился Пётр Тимофеевич, ни время, в которое это произошло, развитию таланта не способствовали. Послевоенный 1948 год, Брянская область, только-только приходящая в себя после пережитой катастрофы. Глухая деревня, от которой до ближайшего райцентра — Севска — 45 километров. Семья, в которой за годы войны из пятерых детей умерло двое. Остались две девочки — старшая Нина и младшая Аня. А через три года после Победы родился мальчик, которому просто на роду было написано стать любимцем семьи. С сёстрами Аней и Ниной «Я деревенский человек и очень этим горжусь. До 17 лет я жил в деревне и умею всё, что умеет настоящий крестьянин, — и пахать, и сеять, и плотничать, и ковать. Посмотрите на мои руки — разве кто-то скажет, что это руки музыканта?» — смеётся Савченков. И он прав. Деревня, в которой родился и вырос наш герой, изначально называлась Кислянкой. Причиной тому послужили растущие вокруг яблоневые сады. Но потом случилось непредвиденное: тогдашняя помещица — судя по всему, дама с причудами — вдруг решила, что название не соответствует реальности, потому как плоды в садах растут вовсе не кислые. Так деревня была переименована в Некисилицу. И имя это носит до сих пор. Рассказывая о своей малой родине, Пётр Тимофеевич особо подчёркивает: крепостничества в его традиционном виде в тех местах не было, поскольку жили здесь казаки, пришедшие в XVII веке охранять западные границы Московского государства. И единственная фотография, на которой можно увидеть его деда Ефрема, запечатлела как раз казаков — как с гордостью говорит мой собеседник, настоящих, не ряженых. Увидеть этого деда внук смог только на фотографии — во время Первой мировой войны, в начале 1917-го, Ефрем попал в немецкий плен. Он наверняка вернулся бы, но тут в России грянула революция — и всем стало не до обмена пленными. В итоге Ефрем осел в Великобритании, с которой Россия не воевала. «Дед так и остался в Англии, работал на шахте, нашёл там девушку по сердцу. Честно сказал ей, что женат, имеет сына, и что ему нужно развестись. Чтобы получить согласие на развод, обратился в английское посольство в России, и те приехали в нашу деревню к бабушке. Представить не могу, какое впечатление на них произвела эта поездка, но они добрались. Моя бабушка, неграмотная женщина, поставила какую-то закорючку в знак того, что она не возражает против развода, и дедушка смог жениться. Потом он присылал нам какие-то посылочки — мне рубашку, которую я помню до сих пор, сёстрам платьица, отцу — галстук, на который все смотрели как на диво дивное. Нищета же была жуткая! Это мы ещё жили более-менее нормально, потому что мама, как учитель, получала живые деньги. А остальные — только трудодни, на которые давали какое-то количество еды. Часть продуктов, если трудодней было много, можно было сдать и тоже получить за них какие-то деньги, но совсем немного. И продолжалось это примерно до начала 60-х годов. Кстати, выпускникам средней школы в нашей деревне выдали паспорта...» Пётр Савченков — средний в нижнем ряду, с гордо поднятой головой. Было это уже в середине 1960-х. Трудодни, отсутствие у колхозников паспортов — сейчас в это уже трудно поверить. И даже не самые молодые люди, как показывает опыт, воспринимают рассказы старших как какую-то небылицу. А это было, и совсем недавно — всего каких-то 60 лет назад. И не только после войны, но и до неё. Главные люди Фотографий второго деда, Ивана, у Петра Тимофеевича нет вообще — он погиб рано, вскоре после Гражданской войны. «По маминой линии все, как говорили в деревне, были учёные — были у неё в роду и врачи, и инженеры, и учителя. А по отцовской линии все крестьяне. Отец мой был прекрасным плотником и столяром, построил почти всё село. Жили-то мы в лесном краю. Созданный его руками клуб в Некисилице стоит до сих пор — мы с женой его видели, когда ездили в деревню в 2015 году. Кроме моего отца, у бабушки Марфы было двое младших сыновей — дядя Митя и дядя Толя. Дядя Митя сейчас живёт в Сумах, а дядя Толя — в Москве. Ему уже 85, и он очень интересный человек — долго работал в Институте нефти и газа, и при этом очень простой, жизнелюбивый, любит деревню, сам делает какие-то поделки из соломы. Мы с ним встречаемся, перезваниваемся. А его старший брат, дядя Митя, всегда хотел, чтобы младший учился, поэтому сам образования не получил — закончил семилетку и работал трактористом и механиком». С семьей Отец Петра Тимофеевича — вот ведь судьба — тоже не миновал немецкого плена. Попал в него во время боёв под Орлом. Но никаких репрессий после войны на его долю не выпало — вопреки сложившемуся мнению, что миновать их прошедший через плен человек не мог. Тимофей Ефремович вернулся домой и стал работать, постепенно поднимая село из развалин и спасая свою семью от голода и холода. Как бы мы ни говорили сейчас, что плохо относимся к ветеранам, а нынешнее внимание со стороны власти с прежним ни в какое сравнение не идёт. Уважение односельчан — дело другое, оно было, и отрицать его никто не возьмется. Но никаких особых условий фронтовикам никто не создавал: вернулись и впряглись в работу, как все. Задача тогда была одна — выжить. «Если бы вы видели дом, в котором я родился! Это потом уже отец построил пятистенок с дубовыми венцами, а сначала мы все жили в бабушкиной хате, которая вместе с сенями была вполовину меньше вот этого нашего помещения, — Пётр Тимофеевич обводит рукой комнату, которую занимает сейчас в СЦКИ ансамбль «Русь». — И всё это крыто соломой. Сейчас смотрю на фотографии некоторых деревень — по сравнению с нашим селом просто Лувр!». С верным другом — велосипедом Примерно в годовалом возрасте в жизни мальчика произошло важное событие — его крестили. Для той поры событие действительно нерядовое, тем более для семьи, в которой в церковь ходила только одна бабушка. «Папина мама, бабушка Марфа, была очень верующей женщиной, а мама — учитель и, само собой, атеист. Её мама, моя бабушка Анастасия Гавриловна к попам относилась не слишком дружелюбно и хорошего о них не говорила. Но пока мама была на работе, я оставался с бабушкой Марфой. Она и водила меня огородами в церковь. Деревня у нас состояла из одной улицы, без ответвлений. И вот мы с ней огородами пробирались в соседнее село Сопыч, которое находилось уже на территории Украины. Деление тогда было чисто символическое: наше село и Украина были друг от друга примерно на таком же расстоянии, как две стороны Большой Морской. Я и в школу ходил в украинское село, поэтому в аттестате у меня три тройки: по украинскому языку, украинской литературе и химии, с учительницей которой я не дружил. А сейчас в нашем селе российско-украинская таможня. Так вот, церковь — хорошая, каменная — тоже находилась в Сопыче. В нашем селе тоже была, деревянная, но потом во время войны полицай выстрелил в воронье гнездо на крыше. Да так „удачно”, что церковь сгорела дотла». Крестить мальчика, в общем-то, не собирались, но случилось несчастье. Примерно в годовалом возрасте его уронила сестра, пытавшаяся спустить ребёнка с полатей на русской печи. С дядей Толей «Я ударился о приступку, и всё — я никакой. Аня побежала к бабушке Насте, меня вынесли на крылечко перед входом, кто-то поскакал к матери в школу. Мать прибежала, убивается… Потом вроде бы задышал, но всё равно был плохой. И тут уж бабушка твёрдо заявила: надо крестить, и непременно, по поверью, крёстные родители должны быть братом и сестрой. Дядя Митя, рассказывали, ни в какую не хотел быть крёстным, стеснялся. Бабушка ему: Митя, да глянь, какой мальчик — янгелочек! Да что же ты, хочешь, чтобы он умёр? Ты ж его так любишь! В результате меня окрестили, и я пошёл на поправку — даже мама верит, что это помогло». О маме Петра Тимофеевича мы до сих пор почти ничего не рассказали, и теперь самое время исправить это упущение. Конечно, ни один человек не может случиться без полного «комплекта» предков, и каждый из них оставляет в нас частицу себя. Но почти у каждого есть человек, роль которого в нашей судьбе можно назвать определяющей. Для Петра Савченкова, отец которого ушёл из жизни ещё в 1959 году, таким человеком стала мама. Мама, Мария Ивановна, была настоящей народной певицей «Мама была сельским учителем, и звали её Мария Ивановна, так что все анекдоты про учителей — про мою маму. Она была просто удивительным человеком, воспитавшим много интересных людей. Среди её учеников были и Герои Соцтруда, и учёные. Она очень дорожила дружбой, например, с Героем Советского Союза военным лётчиком Водопьяновым. И постоянно помогала соседям в составлении каких-то заявлений, жалоб, оформлении документов… А ещё она замечательно пела, была настоящей народной певицей, собирательницей народных песен и руководителем лучшего хора Брянской области. Причём никакого музыкального образования у неё не было — только слух и интуиция. Это мама определила мою жизнь, и состоялся я благодаря ей, хотя не всегда ей было со мной легко». «Как ты это делаешь?!» Нелегко маме, вспоминает мой собеседник, стало примерно с тех пор, как ему исполнилось лет двенадцать. И причина не только в подростковом возрасте: вместе с ним в жизнь мальчика пришла музыка. Музыка и переходный возраст пришли в жизнь Петра Савченкова одновременно «По маминой линии у нас в роду были и музыканты, в том числе скрипачи. А дедушка Вася, брат моей бабушки, был просто одержим гармошкой. Играл он своеобразно, но все главные звуковые впечатления моего детства — от него. Радио-то у нас в деревне появилось только в 1956 году. А электричество — в 1959-м. Причём это был генератор, который мой дядя Митя запускал в оговорённое время. Вместе решали — ну, давайте в шесть вечера. А к полуночи дядя Митя уже всё отключал». Логично предположить, что дедушка Вася учил внучатого племянника играть на гармошке. Но это не так. «Ни он, никто другой никогда меня не учил, — говорит Пётр Тимофеевич. — Я однажды уже сказал журналистам: если бы мне сказали — расскажи, как научился играть, или мы тебя повесим, меня бы обязательно повесили, потому что я сам этого не знаю. Я всегда смотрел, что дедушка Вася делает, но это никогда не было осмысленной попыткой научиться — я даже не старался что-то запоминать. Ноты? Да какие ноты, о чём вы говорите! Гармошку дед мне никогда не давал — опасался, что я могу её уронить или причинить ей какой-то другой вред. Стоила она дорого — корову можно было купить на эти деньги! Но как-то на праздник иконы Смоленской Божией матери — 10 августа — у нас дома собрались очередные посиделки. У нас же благодаря маме был практически клуб — собирались компании певуний человек по 20. И вот после этих посиделок все пошли на работу, а я остался с гармошкой. Вечером дед Вася приходит, а я уже играю. Он был просто поражён и с тех пор стал давать мне гармошечку». Это, конечно, тот случай, про которые говорят — Бог поцеловал человека в темечко. Настоящий, без прикрас и примесей, талант, дар Божий. Что такое ноты, мальчик узнал значительно позже, от школьной учительницы. А пока вокруг него просто изменился мир. Именно так, наверное, бывает, когда человек впервые получает возможность говорить. Просто учимся мы этому так рано, что позже о своих первых впечатлениях не помним. «Конечно, мир изменился. Главным было ощущение, что я могу выразить то, что слышу внутри себя. И нашёл я этот язык с лёгкостью. Дед играл страдания — я скопировал его за 2-3 дня. Он удивлялся: как ты это делаешь, я ж тебе не показывал? А я не знаю, как». С приходом музыки мир вокруг изменился Чуть позже дед, съездивший на лесозаготовки в Архангельскую область, смог купить себе первый баян. «Баян назывался „Ленинград” — это был жуткий, достаточно примитивный инструмент, но дед как-то на нём играл. Играл он всё, что слышал, и я делал так же. Бабушка заставляла делать уроки — я мог сказать, что не буду делать, пока не поиграю, а не даст играть — уйду из дома. И уходил, и однажды меня даже искали всем селом. Я не делал это кому-то назло, совершенно нет — просто хотелось играть. Это была даже не осознанная потребность, а что-то на подсознательном уровне — точно так же мы дышим, ходим, моргаем». Именно в этом, считает Пётр Тимофеевич, и кроется отличие настоящей народной музыки от любой другой: она — естественная потребность человека, к ней он привязан корнями. Тяга к народной музыке живёт в крови человека, его генах. «Почему я занимаюсь именно фольком, хотя знаю все музыкальные жанры? Потому что фольк определяет всю музыку в мире. Он — часть жизни любого народа, его воздух. Хотя слово „фольк” я не слишком жалую и употребляю только за его краткость. А вообще это — народное творчество. Очень не люблю, когда его называют видом искусства — это в корне неправильно. Искусство — от слова „искусственный”, а творчество — естественная человеческая потребность, чувство, выраженное народом. Разница между искусством и творчеством существенная, и понять её очень просто. Если вы слушаете музыку и у вас по телу бегут мурашки — это творчество. А если вы слушаете и восхищаетесь, как мастерски играет скрипач, — искусство». «Отказать Севастополю было нельзя» Что самое удивительное, делать музыку своей профессией наш герой не собирался. Сельскому мальчику, который мог делать всё, что положено настоящему крестьянину, такое даже в голову не приходило. «У меня мысли не появлялось, что это может быть работой. Я знал, что должен пахать, сеять, на самолёте летать — вот это работа! Самолёты мне очень нравились, у меня дядя Толя служил в авиации, много рассказывал о самолётах. И поступать я хотел только в лётное училище. Поехал и не прошёл комиссию — в детстве у меня была травма левого глаза, но я надеялся, что это не помешает. Кроме этого, не прошёл центрифугу. Это, конечно, был удар. Я чувствовал себя ущербным неудачником, но мама, мудрый человек, сумела уговорить меня попробовать поступить в музучилище». Поступал наш герой, как сам говорит, «с полным безразличием», просто не желая огорчать маму. И поступил, несмотря на отсутствие хотя бы минимальной теоретической подготовки. А через год его забрали в армию. С сослуживцами «Я честно отслужил два года в ракетных войсках. Сейчас уже могу сказать, где, — в Марийской АССР, где находились ракеты шахтного варианта. Даже не отслужил, а практически отсидел от звонка до звонка: никаких увольнительных у нас не было. Да и куда ходить, если на 600 километров вокруг ни одного города? Были марийские деревни, но кто ж тебя туда пустит? У нас даже забора не было — просто шлагбаум. Это потом уже появились такие электротехнические заграждения, которые подавали сигнал, если кто-то подходил. На собак, лисиц они не реагировали, а вот медведь однажды пострадал. Вдруг раздаётся сигнал. Весь полк на ушах — кто, откуда?? А это мишка замотался в тоненькую проволоку, выпутаться из которой вариантов просто нет. Злится, ревёт — зверь же, хоть и молодой…» В армии Командиром полка у нас был полковник Борисов, лётчик, Герой Советского Союза. Он с большим интересом относился к творческим людям, в том числе и ко мне. В полку была своя самодеятельность, и я, конечно, играл. Вот он и разрешил мне учиться заочно, создал все условия. Случай для армии исключительный!» За шахматами Служа в армии, Савченков не только сумел закончить училище, но и нашёл себе работу в Брянске. С армейским другом «Меня брали на работу в ДК Брянского машиностроительного завода, который выпускал тепловозы. Там был ансамбль песни и танца — тогда это было модно. Одним из музыкантов ансамбля был преподаватель из нашего училища. Он мне написал, что меня берут в ДК на работу. Но после армии мне полагался месяц отпуска, и я поехал в Севастополь, к сестре Ане. Она и её муж Толя, оба строители, оказались в Севастополе по распределению. Я у них бывал и раньше — билет на поезд тогда стоил 12 рублей. Чтобы понять моё первое впечатление от Севастополя, надо сравнить его и деревню на 90 дворов, причём даже не глубинку, а в несколько раз глубже. Аня с мужем тогда жили в общежитии № 78 на улице Николая Музыки. И я всегда ходил по городу пешком, потому что ехать — значило всё пропустить и ничего не увидеть. Меня поражало всё, кроме, как ни странно, моря. Не было такого, чтобы я увидел море и влюбился. Покажите мне лес и горы — и всё, я умер! А море для меня — просто большое количество воды. Зато сам город, конечно, поразил». Кроме центральной части города, незабываемое впечатление оставил Херсонес — как, впрочем, и на всех, кто видел его в те времена. Конечно, тогда не было ни деревянных настилов, ни интерактивных экранов. Зато здесь жила и дышала история — достаточно было протянуть руку, чтобы ощутить её прикосновение. Тогда наш герой и подумать не мог, что когда-то станет жителем Севастополя, — разве что в самых смелых мечтах. «Приехав после армии, я с удовольствием отдыхал и гулял по городу. А в один прекрасный день Аня с Толей взяли меня на какой-то концерт во Дворец культуры строителей (сейчас СЦКИ. — ForPost.). Толя, зять, — рязанский парень, который очень любил, когда я играл. Сам он тоже был артистом, играл в народном театре и в ДК строителей всех знал. И вот он говорит художественному руководителю: я вам привёл парня — знаете, как он играет! Тот — да? А ну давай! Прибежал Коля Домбровский, стал петь, я ему аккомпанировал. Уже и директора кто-то позвал, Ольгу Фёдоровну Крючкову. Ух ты, говорит она, какой мальчик! А вы не хотели бы у нас работать? Мы вас берём! Да я, говорю, просто в гости приехал. Начались расспросы, и мне предложили сделать запрос в Брянск — город-то закрытый, так просто не переедешь! Написали: такой-то человек требуется Севастополю. Те в ответ — не возражаем! Отказать Севастополю было нельзя — отношение к нему было совершенно особое…» Вот так младшее поколение семьи выглядело в те годы Враг социалистического искусства Было это в 1969 году, и с тех пор Пётр Тимофеевич никуда из Севастополя не уезжал. Хотя попытки переманить его в столицу были. И делал их не кто-нибудь, а Дмитрий Покровский — блестящий музыкант, композитор, артист, педагог, исследователь русского фольклора и руководитель фольклорного ансамбля. Но это было уже в 80-х. А поначалу Пётр Савченков был просто баянистом: играл, как он сам говорит, и с хором ветеранов, и с танцорами, и с ансамблем «Алёнушка». Позже стал руководителем этого ансамбля. Но творческая натура требовала выхода, и он постоянно экспериментировал — создавал новые коллективы, смешивал фольк с роком и джазом. Однако самые большие неприятности, как это ни странно, выпали на его долю не из-за джаза, а из-за самого что ни на есть народного творчества. И тут без Покровского тоже не обошлось. Когда душа поёт «Рассказывать о нём я могу очень долго, — говорит Пётр Тимофеевич. — Мне вообще везёт на людей, у которых я учился и музыке, и жизни. Покровский очень хотел, чтобы я уехал в Москву и был у него концертмейстером. Сам он много занимался организационными вопросами, теорией музыки, писал книгу, и на административную работу времени практически не оставалось. Покровский был удивительным человеком — он не попал в волну увлечения народной песней, как считают некоторые, он сделал эту волну. К народному творчеству он относился к очень серьёзно, а сейчас фольк, как правило, просто „доят”. Видеть это всегда больно. Чтобы выразить чувства народа, мало сшить сарафан, накрасить щёки свеклой и выйти на сцену. Надо знать людей, их жизнь, их быт, их историю — всё это стоит за каждой песней. Фольк на сцене — это вообще очень сложно, как вольная птица в клетке. А фольк в том виде, каким сделал его Покровский, был явлением из ряда вон — как человек, ходящий на руках. И меня он тоже заразил: увидев выступление его ансамбля, мы с мамой, которую я к тому времени уже перевёз в Севастополь, захотели показать людям настоящие народные песни, наши, брянские. Так появился ансамбль „Русь”». Покровский, по словам моего собеседника, в успех «Руси» в Севастополе не слишком верил. И не потому, что сомневался в таланте его участников. Просто Севастополь, собравший под своим небом людей с самых разных концов страны, всегда казался городом, далёким от крестьянских корней и традиционной певческой культуры. «Он говорил: да это же город совсем другого предназначения! Но я верил и верю в гены, в традиции, в память о том, откуда люди пришли. И Покровский, увидев наш успех, был в шоке», — вспоминает Савченков. Поначалу в успех ансамбля верили немногие. Первый концерт нового ансамбля состоялся 23 октября 1983 года и прошёл с оглушительным триумфом. Зрители были в восторге, а вот руководство Дома культуры — совсем наоборот. «Сначала мы пели своей семьёй, потом я предложил попробовать „Алёнушке”. Они говорят — а почему нет? Попробовали, понравилось. Потом я составил для них практически полностью фольковую программу. И директор, которая пришла к нам из парткома треста „Севастопольстрой”, сразу встала на дыбы: я — враг социалистического искусства, я подрываю устои советской культуры, я не советский человек! А какие письма писали Николаю Филипповичу Миненко, который тогда был первым секретарём Ленинского райкома партии! Он показывал их мне, мы сидели у него в кабинете и смеялись. Но на самом деле всё это было совсем не смешно. Боролись со мной так, что я сон потерял. Не спал восемь месяцев, а потом понял, что надо уходить. И врачи сказали, что надо выбирать — или в „дурку”, или менять работу. Желательно на физическую — уставать так, чтобы времени думать уже не было. Я ушёл на Севморзавод, слесарем в 14-й цех. Проработал там пять лет, а по совместительству играл в городском Доме культуры, директором которого работала Фаина Михайловна Матвеева. Она сама была хормейстером, очень творческим человеком. Мы ушли к ней всем ансамблем, и именно благодаря Фаине Михайловне у нас начался настоящий творческий взлёт». В те годы «Русь» объездила всю Украину, в 1990 году участвовала во втором Всемирном фестивале народного творчества в Киеве. Планировалось, что этот фестиваль будет проходить раз в два года в столицах союзных республик. Но не стало Союза, и идея умерла. А «Русь» со временем перебазировалась во Дворец культуры рыбаков, где было значительно больше простора для занятий и — что, согласитесь, немаловажно — возможность получать хотя бы небольшие деньги. До этого коллектив — как, впрочем, и сейчас — работал как любительское объединение, не за зарплату, а для души. Вот уже почти 40 лет «Русь» радует людей своим искромётным творчеством. «Такое отношение к народному творчеству, особенно к русскому, вообще болезнь века, — говорит Пётр Тимофеевич. — Вы посмотрите — кто только не получает государственную поддержку. Крымско-татарские коллективы — пожалуйста. Танцоров в городе просто немерено. Я против них ничего не имею, но почему такой перекос? При Украине была такая программа поддержки русского языка, так доходило до анекдота — хорошие бюджетные деньги на развитие языка получали танцоры-бальники. Это как они будут развивать русский язык, танцуя латиноамериканские танцы? Нашему ансамблю почти 40 лет, нас знают и любят, мы уже сами можем выбирать, где выступать, а где нет. Мы выживем, не вопрос. Но все наши костюмы сшиты на мои деньги. Шьёт их, кстати, собственноручно моя сестра Нина. Она очень увлечённый человек, знает много народных песен — хотя больше, чем знала мама, не знает никто. Один костюм — 30, а то и 50 тысяч, баян — 130 тысяч. И абсолютно всё, повторю ещё раз, мы делаем за свои личные деньги». «Ради этого живу» Как ни дико это звучит, но страдать за любовь к русскому народному творчеству Петру Савченкову приходилось часто. При Украине, например, пришлось выдержать целую войну из-за желания чиновников переименовать «Русь» в «Киевскую Русь». Сейчас это кажется анекдотом, а тогда было вовсе не смешно. На гастролях в Одессе «После Свинцицкого, который уехал в Санкт-Петербург, в ДКР о пришёл другой директор, прежде работавший где-то в профкоме „Атлантики”. Фамилия его была Коротун. Он и переименовал ДКР в Украинский культурно-информационный центр, — вспоминает Пётр Тимофеевич. — Поначалу всё было более-менее нормально, но как только пошла волна украинизации, так сразу и началось. Я сказал, что никакой „Киевской Руси” не будет и что петь мы по-прежнему будем русские песни, а не украинские, хотя их я тоже знаю и люблю. Собственно, из-за „украинизации” мы с ансамблем и вернулись в городской Дом культуры после того, как проработали в ДКР 15 лет». Сейчас в ансамбле 14 человек самого разного возраста. Роднит их одно: русскую песню они, как говорит Савченков, «любят до мурашек». Двое уже привели в ансамбль своих детей. Ольга Кононенко — свою дочь Аню, Светлана Бельцева — дочку Лизу. И это только те, кто поёт в коллективе сейчас. А сколько таких «династий» было за годы жизни ансамбля! «Света пришла к нам в 12 лет и сейчас уже стала концертмейстером. И говорить, конечно, надо бы не обо мне, а о них, вот об этих людях, которых вы видите на сцене. Они — истинные носители того, чем я занимаюсь и ради чего живу. И для меня они ближе, чем самые близкие родственники», — говорит Пётр Савченков. «Эти люди мне — как родственники» Он не преувеличивает — он действительно ради этого живёт. В репертуаре ансамбля более 800 песен, многие из которых собраны лично Савченковым во время его походов-экспедиций по просторам страны. «Я ходил по Руси, как странник, пешком, — смеётся он. — Белгород, Брянск, Орёл, Курск, Сумы, Чернигов, Смоленск… Да, мы поём и то, что поют другие. Но у нас есть песни, которых больше нет ни у кого. Для меня это пропаганда истории, народной жизни, народного творчества, без которого человек не может. Вернее, может, конечно, но это очень плохая жизнь». Зарплату из 14 участников ансамбля получают двое. Выступает «Русь» нечасто, но это, считает Пётр Тимофеевич, и к лучшему: иначе любая радость приестся и перестанет быть радостью. На гастролях в Липецке «Люблю выступать перед военными и молодёжью — для меня это очень важно. Даже если кто-то один из зрителей через неделю или месяц вспомнит наш концерт, для меня это великая победа, потому что настоящее народное творчество всё больше уходит на задворки. Не умирает, нет — оно может умереть, только если умрёт сам народ. Но чиновники от культуры убили многое». На вопрос о мечте Пётр Тимофеевич отвечает без колебаний: хотел бы, чтобы в Севастополе появился центр традиционной культуры. «Эта мечта у меня много лет, и куда я только с ней не ходил. А в ответ мне говорят, что малые народы обидятся! Видимо, те, на поддержку культуры которых выделяются миллионы рублей. А ведь в таком центре можно было бы сконцентрировать всех, кто занимается народным творчеством, привлечь молодёжь, передать ей это богатство…» Что тяга к народному творчеству в народе по-прежнему жива, Пётр Тимофеевич не сомневается. Был в его жизни интересный опыт, который наверняка помнят жители города. А началось всё с того, что Савченков встретился на ночной улице с гармонистом, который что-то играл для своего удовольствия. «Гармошка — это же моя любовь, моё детство, моё хобби. Я его услышал — и всё прошлое во мне сразу ожило и заговорило. И играл он классно, я-то понимаю! Я остановился, начал с ним разговаривать. Пришёл домой и не могу успокоиться — захотелось мне собрать всех гармонистов, которые есть в Севастополе. Почему бы, думаю, нет — ведь Геннадий Заволокин собирает? Пришёл к Фаине Михайловне, рассказал ей про свою идею. Давайте, говорю, сделаем праздник на День города! Вот увидите, как будет здорово! Она мне — ой, вечно ты со своими идеями, мне только этого не хватало! Делай что хочешь, только мне голову не морочь!» Одно из ранних выступлений ансамбля Другой бы махнул рукой, но Савченков был очень раз получить карт-бланш. Отношение к гармонистам у него действительно особое. «Гармонь — это кураж, — говорит он. — И каждый гармонист — уникальная личность, а вместе они — каста. Некоторым кажется, что гармошка — примитивный инструмент. Но с ансамблем „Играй, гармонь”, который я создал, мы играли и Чайковского, и Дворжака, и канканы, и вальсы, и сиртаки. И всё это — так, как играет их настоящий русский человек, то есть с куражом, потому что иначе на гармошке нельзя». Искать гармонистов, которые захотели бы выступить на Дне города, оказалось несложно. Пётр Тимофеевич выступил на телевидении, потом дал сообщение в газете, а потом начало работать сарафанное радио — многие гармонисты оказались знакомы друг с другом. Поток людей не иссякал, и самое страшное, вспоминает мой собеседник, было кого-нибудь обидеть: наряду с отличными гармонистами приходили и те, кто играл кое-как. Но в итоге на сцене оказались и они. И пусть кто-то выступил в роли массовки, не страшно — без массовки не обходится ни один киношедевр. Гармошка — это всегда кураж «Выступали на „Ракушке”. Гармонистов — 58 человек. А сколько было зрителей! И пожилые пришли, и молодёжь, дети на деревьях висят! Концерт идёт пять часов, я уже не знаю, что делать — не могу его закончить, и всё! Спасибо Фаине Михайловне, которая была у меня соведущей. Она вышла и сказала: дорогие друзья, поздравляем вас ещё раз с Днём нашего города! А сейчас мы отдаём вам наших гармонистов, идите с ними по Приморскому, играйте, пойте! И все, кто здесь не доиграл, пошли на Приморский. Сейчас, конечно, такой праздник уже не проведёшь — кто-то из гармонистов умер, кто-то просто не сможет. И новые не появляются, потому что никто их не учит. А в центре традиционной культуры можно было бы всем этим заниматься. Ведь это корни наши, колодец, из которого народ пил веками...» С мечтой создать Центр русской культуры Пётр Савченков не расстаётся многие годы. Вторая его мечта — провести в Севастополе фестиваль городов-героев. «Я два года хожу с этой идеей, — признаётся он. — Я в таком возрасте, что хорошо знаю, как далась Победа. Я видел людей, которые вернулись с войны, и помню, как они вместе со всеми горбатились, чтобы выжить. И мне хочется показать всему миру, какими стали города-герои спустя 75 лет, какая у них культура, какие они красивые, какие талантливые люди в них живут. Особенно важно это сейчас, когда пошли разговоры, что победили на самом деле американцы и французы. Я бы пригласил всех — и Киев, и Одессу, и города, которые имеют статус городов воинской славы, потому что звание городов-героев больше не присваивают — Смоленск, Воронеж, Белгород, Курск, Орёл. Это был бы такой праздник! И если мне удастся его сделать, больше мне ничего не надо». Неожиданный Савченков Рассказывая о Савченкове, нельзя не упомянуть и о его киноролях. На сегодняшний день их уже 23. Одним из первых был сериал «Ненависть», в котором Пётр Тимофеевич сыграл отца главного героя, жителя сибирской глубинки. «Всё произошло как-то само собой, — рассказывает он. — Кастинг актёров на фильм проходил здесь, в СЦКИ, на втором этаже. Кастинговым директором была Альбина Михайловна, раньше работавшая администратором в театре имени Луначарского. Она и предложила показать меня режиссёру. Помню, идёт кастинг, актёры ждут в коридоре, все мы друг друга знаем. И вдруг выходит режиссёр — то ли покурить, то ли за чем-то ещё, уже не помню. Глянул на меня и сразу говорит — а ну пойдёмте! И всё. После этого фильма я и попал в „обойму актёров” в нашем городе. Сниматься было интересно, тем более что главный герой действительно был мне по возрасту как сын. Но такого, чтобы самозабвенно любить кино и говорить о нём с придыханием, у меня нет. Я не хочу никого играть, я хочу быть самим собой. И даже когда попадаю в какое-то общество, где нужно вести себя не так, как обычно, меня это очень сильно раздражает…» Настоящий талант не требует перевода Ещё одна неожиданная грань нашего героя обозначилась, когда я задала ему нескромный вопрос: а откуда, собственно, деньги, на которые покупаются недешёвые костюмы для артистов? Откуда музыкальные инструменты и даже автобус, на котором «Русь» ездит выступать? Ответ оказался для меня неожиданным: оказывается, Пётр Тимофеевич ежегодно на протяжении двадцати с лишним лет отправлялся на заработки… в Европу. «Бельгия, Голландия, Германия, Франция, — перечисляет он. — Я играл в ресторанах, в залах, на фестивалях. Впервые поехал в 1994 году, последний раз — в 2013-м. Обзавёлся там друзьями, с которыми общаемся до сих пор — по телефону, по скайпу. Горжусь, что в результате моих поездок 17 человек выучили русский язык. И к отчествам я их приучил — Йозеф Андреевич, Люк Юлианович, Питер Августович. Это же очень важно — уважение к отцу! Сын одного знакомого, которого я ребёнком на руках держал, вырос и стал лётчиком. И выучил русский язык, и меня воспринимает как родного. Была и возможность остаться, мне даже дом показывали, в котором я могу жить. Но я бы не смог. Вы сейчас наверняка подумаете, что это пафос, но это правда. Я очень подвержен такой болезни, как ностальгия. Почувствовал это ещё в первую свою заграничную поездку. На четвёртый-пятый день поймал себя на мысли, что меня всё начинает раздражать. Странно, думаю — вроде бы я не устал, да и какая усталость у меня могла быть в те годы? А потом понял, что просто хочу домой. Что мне всё здесь чужое — люди, природа, здания. Я чувствую себя неуютно, просто не могу…» Сейчас Пётр Тимофеевич, как и многие другие севастопольцы, невыездной. В событиях Русской весны, говорит он, участвовал весь город. Но Савченков, в отличие от многих других, был на виду: выступал на концертах и митингах, вместе с коллегами зажигал и подбадривал людей. Слов не говорил, но есть ситуации, когда слова и не нужны. Есть моменты, когда всё понятно без слов. Конечно, знать, что ты ограничен в своих передвижениях по миру, не слишком приятно, но это был сознательный выбор. Теперь коллектив ездит по России — приглашения выступить поступают из разных городов страны. В 2016 году «Русь» блестяще выступила на Всемирных хоровых играх в Сочи и привезла оттуда золотую медаль, хотя всего в Играх участвовало 283 хора из 89 стран мира. В скором времени ансамблю предстоит поездка на фестиваль «Живая старина» в Ростов Великий. Но играет наш герой играет по-прежнему не только народную музыку. «Люди думают, что музыка — это всегда праздник. На самом деле это совершенно не так. Я люблю всё медленное, могу играть и думать о чём-то своём. Я вообще люблю быть один, молчать: жена уже знает, что, если муж замолчал надолго, его надо оставить в покое. Если меня спросить, какое место в городе любимое, то это Малахов курган. Могу сидеть здесь очень долго и думать о своём. Я хорошо знаю историю Севастополя и люблю её, как и историю вообще. В школе у меня был великолепный преподаватель, фронтовик. Он и привил мне такую любовь к истории — и России, и всего мира. Она для меня всё, ею пронизан весь воздух. Но вот разговоры о патриотизме я не люблю. За границей жить не смог бы, а вот слово „патриот” для меня — слово сложное. Когда слышу его, всегда вспоминаю Льва Толстого. Или думаю — а в какой патриотический кружок ходили Минин и Пожарский? А Иван Сусанин, Денис Давыдов? Любовь к Родине — это именно любовь, чувство, её нельзя воспитать. Она или есть, или её нет». Ещё раз о любви Очень не любит Пётр Тимофеевич и разговоры о «понаехавших» — по его собственному признанию, сразу закипает. В городе, где после войны жило около 10 тысяч человек, эти слова действительно нелепы: ведь все остальные семьи тоже в своё время приехали в Севастополь из других мест. И судить о людях, убеждён Пётр Тимофеевич, надо по делам, а не по отметке в паспорте. Умение делать, а не просто говорить, — ещё одно качество, которое он считает неотъемлемой чертой порядочного человека. Отсюда и дебаты в соцсетях, в которые наш герой периодически вступает. Однажды, например, сравнил критикующих ремонт Большой Морской с персонажем «12 стульев». Если помните, был там такой Виктор Михайлович Полесов, от которого долго и напрасно ?