Иван Шевелев: ФСИН сегодня была бы права, если бы перестала принимать людей
Иван Шевелев: ФСИН сегодня была бы права, если бы перестала принимать людей
Из-за массовых задержаний людей на митингах в последние несколько месяцев деятельность Общественной наблюдательной комиссии (ОНК) стали активно обсуждать. Благодаря правозащитникам люди узнали о бытовых условиях содержания задержанных в спецприемниках и о частом нарушении прав задержанных сотрудниками полиции и ФСИН. Мы поговорили с председателем ОНК Томской области Иваном Шевелевым о том, на что в период пандемии жалуются томские заключенные, действительно ли во владимирской колонии, куда этапировали Алексея Навального, строгие порядки, и куда жаловаться человеку, находящемуся в заключении.
— Из-за протестов в последнее время ОНК все чаще на слуху. Однако все еще много тех, кто ничего о вашей организации не знает. Какие полномочия есть у ОНК? — Согласно федеральному закону №76, который вышел в 2008 году, мы, ОНК, осуществляем общественный контроль за соблюдением прав человека в местах принудительного содержания и содействие лицам, находящихся в этих местах. То есть этот закон позволяет нам заходить в любые помещения мест принудительного содержания. В Томской области их 51. Это отделения полиции, изоляторы временного содержания (ИВС), камеры административного заключения (КЗСЛ), спецприемники, учреждения ФСИН, исправительные колонии, колонии-поселения, исправительный центр при ФСИН и СИЗО. С 2018 года мы имеем право мониторить соблюдение прав человека в учреждениях, где содержатся граждане на принудительном лечении. В областной клинической психиатрической больнице есть четыре отделения, где содержится эта категория заключенных. Есть отделение также в Северске. Мы имеем право разговаривать с осужденными один на один. Мы имеем право обращаться в любые организации с просьбами: как от своего имени, так и от имени тех, кто к нам обратился. У нас прекрасные отношения с томским омбудсменом Еленой Карташовой. И мы стараемся со всеми поддерживать деловое сотрудничество: и с прокуратурой, и со следственным комитетом, и с руководством томского УФСИН и томского УМВД. С главным врачом психиатрической больницы у нас тоже прекрасные отношения. — Бывали ли случаи, что вас не пускали куда-то? — Я в ОНК с 2013 года и таких случаев не помню. По закону мы уведомляем те учреждения, которые хотим посетить. Даже можем за пять минут уведомить. И сотрудники обязаны нас пропустить. Мы, правда, уведомляем за сутки, потому что мы люди, которые хотят конструктивно работать. Иногда бывали случаи, особенно с полицией, когда буквально за 15 минут мы звонили по 02 и говорили, что придем. Дежурный не успевал передать информацию, и мы приходили, как снег на голову, но нас все равно пропускали. Не было никаких эксцессов.
— Опять же, из-за протестов люди узнали об условиях содержания в спецприемниках и колониях. Как с условиями содержания в этих учреждениях обстоят дела в Томской области? На общем фоне: хуже или лучше? — Я читал про это и смотрю в интернете сюжеты про спецприемники. Меня поразил спецприемник в Смоленске, даже не в Сахарово знаменитом. В Смоленске какой-то ужас: барак с дырками в полу. У нас очень приличный спецприемник по сравнению с другими. И отношения с руководством конструктивные. Но! Если у нас будут массовые задержания, то мест на всех не хватит. Он рассчитан на 46 человек. Условия там хорошие. Единственная проблема – прокуренные помещения. Большинство людей, которые туда попадают, судя по опыту посещений, курят. И когда туда попадает некурящий человек, то ему там некомфортно. Особенно зимой, когда спецприемник заполняется до лимита. Это нарушение, конечно.
— Почему зимой переполняемость? — Потому что бездомные стремятся туда попасть специально, чтобы помыться, поесть и поспать. Их можно понять. Центр социальной адаптации «Странник» на Иркутском тракте тоже зимой переполнен. Надо как-то расширяться и работать с бездомными. Но это уже другой вопрос и другая проблема. — На что сейчас жалуются подследственные и заключенные? В период коронавируса количество жалоб как-то изменилось? — Увеличились жалобы на медицинскую помощь. И они объективны. Потому что медицинская часть ФСИН отделена от УФСИН по Томской области. Она подчиняется напрямую Москве. Находится в юрисдикции Министерства юстиции и подчиняется медицинскому федеральному учреждению. И приходится сталкиваться с «ручным управлением». Например, выписывают таблетки и забывают дать, записывают к зубному, и человек может неделю ждать помощи. В основном, это в СИЗО подобное случается. Это непрофессионализм, так скажу. Потом возросло количество жалоб на действия следователей и судов. Но по закону мы не имеем права вмешиваться в следственные и судебные действия. Мы просто советуем людям, куда им можно обратиться. Конкретно жалуются на несправедливость, затягивание дела. Например, следователь не разрешает свидания. Или письма из СИЗО и колоний не доходят. Сейчас вот из колоний все меньше и меньше жалоб поступает. И это настораживает. Хотя в колониях сейчас и контингента стало меньше. Настораживает то, что человек говорит, что выслал письмо, но оно не дошло. И то ли ФСИН не доставила письмо, то ли Почта России его потеряла. Обращаешься на почту, там говорят, что ФСИН ничего им не давала. А ФСИН говорит, что мы давали, а вот почта потеряла. Несколько лет назад был разговор о том, чтобы письма принимать по реестрам. Например, сотрудники СИЗО сдают на почту несколько писем и расписываются. Но до сих пор не договорились.
Нам поступают звонки от тех, кто вышел из СИЗО, и от родственников людей, которые там находятся, о переполняемости. Пандемия принесла нам неработающие суды, но людей все равно арестовывали. И оставляли в СИЗО. На два-три месяца. И мы докатились до того, что СИЗО-1 на Пушкина переросло лимит в 940 человек. Некоторым людям приходится спать на полу. Мы хотим попросить, причем омбудсмен Елена Карташова уже писала в свое время судам предупреждение, чтобы они на это обратили внимание. И давали другие меры содержания: домашний арест, например. Но они продолжали оставлять людей в СИЗО. И вот до чего мы дошли. В СИЗО-2 в Колпашеве находится уже больше ста человек. Никогда такого не было. Тех, кто ждет апелляции в Томске, везут за 300 километров, чтобы они там ждали. А потом из Колпашева везут в колонии. Двойная работа. ФСИН была бы полностью права, если бы перестала принимать людей. Чтобы суды стали по-другому работать.
— Последнее ЧП, которое было связано с сотрудниками ФСИН, это когда по словам одного заключенного, его избил замначальника ЛИУ-1 и тому пришлось выпрыгнуть из окна. Была проведена проверка, что сейчас с этим делом? — Тот человек отказался от своих слов. Это очень печально для нас. Дело закрыли. Они в колонии договорились. Это бывает постоянно. Я сначала разочаровывался в людях, а потом стал принимать как данность. Мы их защищаем, оказываем им помощь, а потом они просто отходят от дел. Скорее всего, с ними работают сотрудники ФСИН. — Вернемся к пенитенциарной медицине. Последняя жалоба, которая вызвала большой общественный резонанс, была от адвокатов Ивана Кляйна насчет медицинской помощи. Иван Кляйн сумел получить медпомощь. Это обычная практика или все-таки общественный резонанс и то, что Иван Кляйн занимал такую должность, помогли. Как вообще обстоит дело с медицинской помощью в томских колониях и СИЗО? — Конечно, общественный резонанс. Я призываю тех, кто нас прочитает и услышит из родственников людей, которые содержатся в СИЗО, не молчать о своей болезни. Потому что под лежачий камень вода не течет. Приходится брать человека и следить, чтобы за ним как-то ухаживали.
— Сложно получить медицинскую помощь человеку в СИЗО или в колонии прооперироваться? — В некоторых случаях я бы сказал, что легче, чем на воле. Потому что, если все нормально, по распорядку делать, то услугу получишь. И хорошую услугу. Были операции и в кардиоцентре, и в онкоцентре. И приходят оттуда специалисты. Если бы всегда так было, я бы аплодировал. Но, к сожалению, всегда надо следить. Нам же некогда за здоровьем следить, когда ты на свободе. А там ты сидишь, и люди за это деньги получают, чтобы ты был здоровым. Раз государство тебя заключило, оно должно и выпустить тебя более-менее здоровым. Не больным. — Вместе с делом Ивана Кляйна вспоминают другого арестанта — юриста компании «Томское пиво» Вячеслава Литвина. ОНК к нему ходила? — Мы встречались с Литвиным. У него были проблемы: он должен был принимать лекарства. Мы ему рассказали порядок: должны были прийти родственники, договориться с врачом и принести необходимые лекарства. Мы скоро пойдем в СИЗО, встретимся с ним и узнаем, как он себя чувствует. В последнем письме, которое пришло родственникам, никаких претензий у него не было.
— А у бывшего заммэра по безопасности Сурикова есть претензии? — Мы целый год толком в СИЗО не ходили. Либо по видеосвязи, либо в костюмах, в которых страшно неудобно. Много не находишь. Поэтому к Сурикову мы не ходили, никто нам не писал и не звонил. Если не звонят и не пишут, то зачем приходить к человеку, которому мы не нужны. И который нас не хочет видеть. — Много сейчас говорят о пытках в колониях. Вот свежий пример, в колонии Иркутской области. Что ОНК могут сделать в таком случае, кроме как предать огласке? — Это все зависит от людей, которые находятся в ОНК. В Иркутской области есть коллеги, с которыми мы близки и по взглядам, и по действиям. И они много чего рассказывали. Просто надо поднимать огласку, писать письма всем. Хоть в ООН, если тебя не слышат. И самое главное — быть объективным. Не переходить на оскорбления. Общество должно знать, а чтобы нам верили, нужно говорить правду. Лучше промолчать, если ты не знаешь. Либо сказать, откуда ты получил сведения: верные или неверные. — Психологически тяжело работать в ОНК? — Сначала да, а потом ты привыкаешь. Ты начинаешь понимать, с кем можно говорить, чтобы на тебя ничего не влияло. Но все равно, после того как выходишь из колонии, на тебе общение с людьми, которые там находятся, отражается. Но сейчас в ОНК коллектив сплоченный, мы помогаем друг другу. Легче намного. — Как вы думаете, поменялось ли отношение людей к заключенным? Часто ли говорят: кому помогаете, там убийцы и насильники? — Конечно, слышу. Я не социолог, я не провожу опросы, но мне кажется, так оно и осталось. Часть общества обозленная: всех расстрелять. Особенно это ощущается, когда выступаешь на радио «Благовест» и поднимаешь острые темы милосердия. Да, там звучат такие высказывания: почему вы все это делаете, всех надо расстрелять. Они не понимают просто. Ничего хорошего в том, чтобы посадить человека в тюрьму, даже на год или два, не выйдет. Он там обычно не воспитывается, он набирает, если человек молодой, тюремного опыта. Не забывайте, что в Томской области 72% людей, которые отсидели срок, вновь попадают за решетку. У нас программа ресоциализации существует только на бумаге. Она у нас не работает. Есть только определенные организации типа «Руки помощи». Есть трудовые дома, где точно знаешь, что человек не пропадет и там оденут и накормят. И он будет там действительно жить. Еще есть несколько волонтеров из бывших осужденных, которые нам помогают. И все. И перед нашим томским обществом стоит первоочередная задача – создать комплексную рабочую программу по ресоциализации этих людей. Потому что нам жить с ними. Мы не должны в опасности жить. Они выходят, они нас грабят, бьют. И снова заходят в колонию. Нам надо их воспитывать. По моему опыту, каждого четвертого освобождающегося заключенного, если с ним работать, можно вернуть в нормальную жизнь, в нормальное общество.
— Насколько за год пандемии поменялся контингент в колониях и СИЗО? — Также сидят по «наркотическим статьям», мошенничество. Но нам лучше и не знать, за что человек сидит. А вдруг он сидит за убийство? Не дай Бог, вы будете к нему по-другому относиться. Его уже наказали, не надо его больше наказывать. И очень много сейчас по статьям 130 и 131 сидят. Это статьи педофильские. Мы несколько человек ведем, потому что, по нашим данным, людей невинно осудили. Оговоренные. Поэтому сами поймите, нужно вести, потому что к ним другие осужденные могут применять насилие. Поэтому мы и наблюдаем, чтобы не было эксцессов. — А вакцинировать заключенных в томских колониях и СИЗО начали? — Идет активная деятельность по вакцинированию сотрудников, насчет заключенных и подследственных пока данных нет. — Как вы уже сказали, в 2018 году членам ОНК добавились новые обязанности: мониторить соблюдение прав заключенных, которые находятся на принудительном лечении. С чем за эти два года пришлось вам столкнуться? — Прежде всего, большое спасибо хочу сказать Елене Геннадьевне Карташовой за посещения больницы, контроль и аналитику. Без нее мы бы так быстро не продвинулись в понимании проблем и их решении. Первая задача сейчас – привлечь больше внимания сотрудников к правам людей, которые находятся на принудительном лечении. Они просто не понимают, что такое права человека. Они воспринимают этих людей как нижестоящих. В той же ванной или душевой больницы есть большое окно, ничем не закрытое, а там человек моется. Или в туалете стоят два унитаза без перегородок. Никакой частной жизни там нет. Еще одна проблема: перенасыщенность пациентами. Там и кровати вплотную стоят. Ну здесь надо или строить новое помещение, или уменьшат лимит. Интересная ситуация с телефонными звонками. Есть отделения, где человек может позвонить один раз в две недели. Звонок длится 3-5 минут. Ему надо, наоборот, поддерживать связь с близкими и родными. Особенно в пандемию, когда все свидания запрещены. А ему пять минут дают всего в две недели. Думаем, мы в ближайшее время найдем решение.
И с судами есть сложности. Каждые полгода проходят суды, где решают либо продлить режима принудительного содержания в лечебнице, либо изменить условия содержания. Зачастую государственный адвокат своего клиента в первый раз видит только на суде. Просто не посещает его до суда. И клиент тоже не понимает, что за человек сидит и за него что-то говорит.
— Я так понимаю, что сейчас там находится воспитанник Тунгусовского интерната, которого обвиняют в убийстве другого воспитанника? — Ничего не могу сказать, ведется следствие. Мальчика жалко. Его развитие на уровне восьмилетнего ребенка, очень наивный. Мы к нему приходили. Дело в том, что занималась им опека в Молчанове, и ему пока денег не перевели, и парень не может воспользоваться своими деньгами, приходится адвокату приносить еду. Ему еды не хватает, растет парень. И хочется ему сладкого иногда. Помогаем ему понемногу. — В этом году ОНК по Томской области попала в новый проект. Будут следить за тем, как соблюдаются права заключенных с инвалидностью. Что будете делать в рамках этого проекта? — Сначала у нас был проект «Частная жизнь в местах принудительного содержания», потом «Доступ к суду в местах принудительного содержания», а сейчас будем реализовывать проект «Права людей с инвалидностью в местах принудительного содержания». Эти проекты нам дают более досконально погрузиться в тему и понять, чего не хватает. Кстати, и сотрудникам ФСИН проекты нравятся, потому что они, наконец, понимают, что стоит за частной жизнью и доступом к суду. В 2006 году была подписана Конвенция ООН по правам людей с инвалидностью. Мы ее приняли в 2012 году, в 2014 году дополнили все законы, касающиеся инвалидов, в том числе и заключенных. Но у нас до сих пор идет только социальная помощь. То есть денежная помощь, санатории и реабилитация. Но в Конвенции написано, что надо убирать те барьеры, которые мешают людям с инвалидностью стать полноправными членами общества. Так, существуют методики, которые помогут нам понять, чего не хватает. Мы никуда не будем жаловаться, мы покажем руководству ФСИН, какие есть проблемы и как их решить. Может быть, совместно будем решать. Недавно с этой целью мы посетили ИК-3, и оказывается, что все двери должны быть 120 сантиметров шириной, а там 80-90. И мы так радовались, когда нашли все-таки дверь в 140 сантиметров. И то в медсанчасти. Еще и один стол в столовой должен быть пониже. Сотрудники задумались и начали искать этот стол. И нашли, в сторонке стоял. Обрадовались. Но, например, в этой колонии очень крутая лестница в библиотеку. Она на втором этаже находится. Если у тебя ноги болят, то, скорее всего, ты не сможешь туда попасть. Скажу, что пандусы — два рельса – есть везде. Но, кроме пандусов, человеку с инвалидностью надо сходить в туалет. Но тут хоть унитаз есть, а иногда и его нет. Приведу один пример, того парня в ЛИУ-1, который прыгнул из окна второго этажа и сломал пятки, привезли из больницы на коляске. Но колония-поселение находится на втором этаже, и подниматься надо по металлической лестнице. Она вся качается ходуном. И этого парня на руках носили. Носили в туалет, помогали. Потому что ничего не оборудовано. В том же ИК-3 я спрашивал, были ли у вас люди на колясках или с костылями. Пока не было, ответили. Но появится – им также придется носить этого заключенного на руках.
— В последние дни много писали про колонию во Владимирской области, в которую направили Алексея Навального. Пишут, что там жесткие условия содержания. Это так? Или обычная практика, просто внимание к этой колонии повышенное? — Я не бывал в таких колониях, но наслышан. Из ОНК Владимирской области никого не знаю. Нигде не встречался, ни на конференциях, ни на семинарах. Не знаю, как во владимирской колонии, но в том же Омске совсем другие порядки, чем в Томске. Мы встречаем омичей в томских колониях и спрашиваем их, хотят ли они вернуться в Омск. Нет, говорят, ни за что. То есть там соблюдаются все положения, которые у них прописаны. Ходить строем, представляться постоянно. С перегибами, естественно. Может быть, в Покрове такое тоже есть. Я смотрел ролики, похоже, что так и есть. — Т о есть, получается, через систему ОНК нельзя п олучить реальную информацию о положении дел в этой колонии, об условиях, в которых находится Алексей Навальный. — Еще можно на уполномоченного надеяться. Но уполномоченный тоже сказал, что там все хорошо. И оттуда жалоб не приходит. Нас это, наоборот, напрягает, когда жалоб нет. А им хорошо.
— Еще одно событие в ОНК, которое привлекло внимание общественности, — рассмотрение дела об исключении из ОНК Москвы Марины Литвинович. Донос на нее написали якобы из-за того, что она раскрыла обстоятельства ведения следствия в отношении юриста ФБК Любови Соболь. Как вам кажется, было ли нарушение? – ОНК Москвы предоставили заявление об исключении Марины Литвинович в Общественную палату. У Общественной палаты есть специальная комиссия, которая будет решать. Я не знаю всего, может быть, она и могла что-то сказать. Пишут, что она рассказала подробности допроса Любови Соболь, что ее ночью допрашивали и что обувь отобрали. Я бы тоже закричал об этом, как вышел. Нельзя так делать. Ночью человек должен спать. Какие допросы? И обувь должна быть. Единственное, что осталось с 20-х годов, это шнурки отнимают. И с этим надо заканчивать. Если из-за огласки допроса Соболь, то я не считаю это нарушением. Если ОНК подала такое заявление, то это на их совести. Вы знаете, мы всегда говорим про Москву. То же самое было три года назад на Алтае с председателем ОНК Алексеем Белоусом. Он был очень активный. Примерно как Литвинович. За полгода он 50 раз посетил колонии. В конце концов его исключили из рядов ОНК. То ли это зависть, то ли заказ. Ничего не могу сказать. С Мариной Литвинович, наверное, то же самое.
— А из-за чего могут исключить из ОНК? — Если человек узнал о каких-то данных следствия и огласил их. Если от его действий или слов осужденному стало хуже. Существует кодекс этики, существует закон, который все это регулирует.
В соответствии с требованиями нынешнего российского законодательства указываем, что ФБК признан в России «иностранным агентом».
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Угрожали изнасилованием: подробности избиения заключенного в томской колонии Они привыкли жить по свистку
Чем больше хаоса вокруг, тем важнее знать, что есть люди, чья работа – это беспристрастно, достоверно и доступно рассказывать о происходящих событиях. Независимый взгляд на вещи становится наиболее востребованным в критические периоды истории. Поэтому мы просим вас поддержать ТВ2 , чтобы мы и дальше могли рассказывать о самых непростых ситуациях, фактах, которые иногда пытаются от нас скрыть, и людях, отчаявшихся найти помощь.