Ленинбург
Александр Саркисов
Родился в 1959 году в Севастополе. В 1981 году окончил Высшее военно-морское училище им. Фрунзе, в 1990 году — Военно-морскую академию им. Гречко. Служил в Гидрографической службе Черноморского флота, командовал судном. В 1992 году оставил службу. Переехав из Севастополя, с 2005 года живёт в Москве. Действительный член Русского географического общества, кандидат географических наук. Участник кругосветной антарктической экспедиции 1982—1983 годов. Автор книг «Система», «Гонобобель», «Акамедия», «Страна холодного солнца», «Альма-фатер». Лауреат Национальной литературной премии «Золотое перо Руси» 2016. Награждён Золотым знаком и званием Золотое перо Руси (2016).
В жизни каждого человека иногда случаются моменты, когда хочется махнуть рукой и послать всё куда подальше. Не потому, что случилось что-то непредвиденное, непоправимое, а просто накопилась усталость, просто надоело.
Ровно в таком состоянии и находился Виктор Николаевич Слепнев после трудных переговоров с китайцами из Huawei.
Выход был один – смена обстановки. Свирепствующий второй год коронавирус сильно ограничивал возможности. Немного подумав, Виктор Николаевич позвонил жене.
– Как ты насчёт выходных в Ленинграде?
Он по привычке называл Санкт-Петербург Ленинградом.
– Я-то за, но, боюсь, будут проблемы с билетами. Раньше не мог сказать?
Слепнев был уверен, что жена и билеты возьмёт, и отель закажет, а потому был спокоен и предвкушал.
Переговорил со своим другом Юриком Клювянцем, попросил собрать однокашников и заказать столик в каком-нибудь нешумном месте.
Вечером за ужином жена поведала о героических усилиях, которые ей пришлось приложить, чтобы уикенд в Питере состоялся. На «Сапсан» билетов не оказалось, так что придётся лететь.
– Завтра в 12.20 вылет из Шереметьево. Остановимся как всегда в Гельвеции. Кстати, нам дали хорошую скидку.
Перелёт прошёл без происшествий, в Пулково встретил человек с табличкой «г-жа Слепнева». Всё шло по плану. «Мерседес», умело уворачиваясь от снежных торосов, уверенно двигался в сторону улицы Марата.
У арки, ведущей в отель, молодой человек принял чемодан и проводил на ресепшен.
После заселения Слепнев с женой решили прогуляться по центру. Прогулка получилась экстремальной, после выскобленной Москвы даже центр Питера казался заброшенной периферией.
Жена как бы невзначай свернула с Невского на Большую Конюшенную. Вот тут уже можно было заниматься лыжным слаломом. Старательно лавируя между грязными снежными нагромождениями, она вышла прямо к входу в ДЛТ.
– Может, зайдём?
Вопрос был безобидный, но с последствиями.
Через час, нагруженная яркими оранжевыми пакетами с логотипом ДЛТ, счастливая жена прокладывала путь к отелю. Виктор Николаевич шёл следом, по щиколотку утопая в грязной жиже. Плёлся в фарватере жены и скорбно рассуждал: ну какой же это на фиг Санкт-Петербург? Ленинград в этих интерьерах звучит куда как естественнее.
Странное вообще дело с этим переименованием, сейчас, наверное, никто и не вспомнит, кто был его инициатором, но Ленсовет, настроенный антикоммунистически, призыв подхватил и провёл опрос.
В Ленсовете искренне полагали, что город не должен носить имя человека, устроившего переворот, который в итоге привёл к годам сталинских репрессий. А как известно, имя Сталина действует на «истинных демократов» как антибиотик на возбудитель триппера.
Зная уровень людей, дорвавшихся в то время до микрофона, и совсем неявный результат опроса, вряд ли можно было считать переименование легитимным. Но оно состоялось, и в итоге мы имеем город Санкт-Петербург Ленинградской области. Из Москвы в Санкт-Петербург поезда уходят с Ленинградского вокзала. И уж точно ни у кого не повернётся язык произнести: «Блокада Санкт-Петербурга».
Так и хочется процитировать министра иностранных дел: «Дебилы!»
Слепнев вспомнил недавнее интервью одного известного кинорежиссёра. Ему задали вопрос: «Зачем же вы вернулись из США, если там у вас всё прекрасно складывалось?» Накатив на правый глаз благодатную слезу, ветшающая знаменитость изрекла: «Когда я узнал, что Ленинград переименовали в Санкт-Петербург, я понял – можно возвращаться. Начался процесс очищения».
Да уж, очередная заморская совесть нации.
Так и шёл он до самого отеля, рассуждая на эту тему. Собаке кличку дать, и то нужно много разных факторов учесть, а тут город, да ещё какой.
Отношение у разных людей к культурной столице разное. Для кого-то это Эрмитаж и золотой купол Исаакия, а для кого-то загаженный воронами лёд на Фонтанке и смердящие бомжи в переходах.
Прямо как в известной песне – «Город, которого нет».
В номере, пока жена перетряхивала обновы, Виктор Николаевич принял душ, выпил вечерний набор таблеток и отошёл ко сну.
Утро ничего не предвещало.
Во время завтрака в «Мариусе» за соседним столиком устроилась известная личность с супругой. Человек, так много сделавший для отечественного кинематографа, запомнился исключительно как Бэрримор из фильма «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Его фраза «Овсянка, сэр!» стала крылатой.
У Слепнева загорелся глаз. Жена, знавшая его как облупленного, злобно прошептала:
– Даже не думай.
Но Виктора Николаевича было уже не остановить. Он прошёл в конец зала и позаимствовал у обслуживающего персонала фартук с логотипом отеля. На раздаче наполнил тарелку овсяной кашей и с торжественным видом проследовал к столику знаменитости. Слегка склонившись, он поставил тарелку на стол.
– Овсянка, сэр!
Почётный Бэрримор советского кинематографа не сразу сообразил, что происходит. На Слепнева смотрели усталые, слегка навыкат глаза. Зашевелились пышные усы:
– Я не заказывал.
Слепнев тоном шпрехшталмейстера ответил:
– От заведения, сэр!
Жена Бэрримора хохотала до слёз. У жены Слепнева реакция была иной. Она покраснела и потупила взгляд:
– Господи, старый пень, когда ты уже прекратишь меня позорить?! Остепениться не пора?
А Слепнев не комплексовал, розыгрыш удался, и у него было прекрасное настроение.
Ближе к полудню жена засобиралась на встречу с роднёй. Виктор Николаевич устроился в кресле и смотрел какую-то передачу о животных. До встречи с друзьями оставалось несколько часов.
Юрик Клювянц, как истинный армянин, заказал столик в ресторане «Русская рюмочная № 1».
Ровно в 14.00 Виктор Николаевич подошёл к ресторану – располагался он очень удобно, практически в самом центре на Конногвардейском бульваре. Друзья его уже ожидали. После обнимашек с похлопыванием прошли в ресторан.
Слепнев в этом заведении был впервые, и для него это было приятным сюрпризом.
Прямо в помещении ресторана находился Музей русской водки, с него и начали. Узнав много нового и выделив достаточное количество слюны, компания дружно переместилась в зал.
Круглый стол, накрытый на шесть персон, был приватно полуизолирован от остального зала.
Приятно удивило меню: никакого плова, никакого шашлыка, а только блюда русской кухни, причём с рецептурой XIX века. Потёртый паркет, венские стулья, антикварные буфеты – всё это создавало нужный настрой. Сервировка тоже соответствовала стилю, гранёные лафитнички играли гранями в свете люстр.
Первую рюмку закусили хрусткими солёными груздочками. Часа через полтора, перепробовав разных закусок и выпив изрядно водки, подошли к горячему. Ждали, когда подадут стерлядку горячего копчения, кулебяку с сибирским муксуном и балтийским лососем и большую порцию гречневой каши, томлённой в печи с белыми грибами.
Вот она, главная триединая скрепа – русский язык, русская водка и русская кухня.
Было здорово. Компания, в которой все на одной волне, сколько бы ни было выпито, никогда не сползёт на разговоры о политике, здоровье или пенсиях.
После очередной стопки Виктор Николаевич откинулся на спинку кресла и переключил внимание на зал. За соседним столиком сидела компания из трёх легко узнаваемых «русских интеллигентов». Пили они тихо, даже трагично, как будто поминали кого.
Самый колоритный из них сокрушался, обхватив голову руками:
– Всё, нет больше русского театра и надежды на возрождение тоже нет!
Его поддержал сосед слева:
– О чём говорить, баба в роли Тузенбаха! Благо Чехов не дожил.
Сосед справа наполнил лафитнички. Водки у них вдоволь, а с закуской беда. Да и не до разносолов, видимо, когда такое горе.
За исключением школьников, рабочих и крестьян, в ресторане присутствовали практически все социальные группы общества.
Здесь были представители бизнеса и чиновничества (хотя различить их было непросто), девочки лёгкого поведения, интеллигенция, казачки, доблестное офицерство представляла группа из шести отставников, к которым принадлежал и Слепнев.
Вскоре общим вниманием завладела группа людей в центре зала. Вели они себя шумно, бесцеремонно, периодически выкрикивая «любо!». Во главе стола сидел дед в фуражке с красным околышем и отсутствующим взглядом. В происходящем он участия не принимал, так, отбывал себе номер. Возможно, даже за деньги.
Странные были эти казачки, непривычные. Не те безобидные клоуны, у которых после третьего стакана активизировалась 47-я казачья хромосома и они начинали дурными голосами выть: «Не для меня…» Эти, не стесняясь, пили за батьку Панвица и лили слёзы по «Лиенцевской трагедии». И кумирами их были Краснов, Шкуро и даже этнически не близкий Клыч Гирей.
Вот так фокус, фашистские недобитки в центре Ленинграда.
Группа нетрезвых интеллигентов с опаской озиралась на казачий сход. Генетическая память указывала на что-то недоброе.
Виктор Николаевич напрягся, пульс отбивал такт «Вставай, страна огромная…» Это в Санкт-Петербурге, наверное, за этих мразей пить можно, а в Ленинграде – нет!
– А ну, братцы, шуганём немецких прихвостней!
Встали все как один. Завязалась потасовка. И, что интересно, за казачков никто не вступился, наоборот, многие присоединились к отставным офицерам. Казачков недолюбливали.
Вскоре подключилась охрана ресторана, и под общим напором, изрыгая проклятия и угрозы, станичники покинули ресторан.
Опасность миновала, ожидаемо возбудилась группа интеллигентов. Ни к кому не обращаясь, старший из них гневно возопил:
– Почему всякую сволочь в заведение пускаете?!
Реакции не последовало, да она ему была и не нужна. Это и так уже был подвиг. Собутыльники смотрели на него с обожанием и восхищением.
Возбуждённый Слепнев выпил с друзьями на посошок и распрощался.
Утром, бреясь, Виктор Николаевич заметил, как вчерашняя розовая припухлость в районе левого глаза начала окрашиваться в ультрамарин, местами переходя в пурпурно-фиолетовый индиго. Ну и бог с ним, за благое дело и пострадать не грех.
Отметив, что синяк его совершенно не портит, он решил извиниться перед женой, которая с вечера была глуха и нема.
– Душенька, прости, больше не повторится.
Обратился он к жене с искренностью юродивого. Жена извинения приняла, но с уточнениями:
– Не будешь что? Напиваться с друзьями или дебоширить?
– Ни то ни другое! Вот те крест!
Слепнев осенил себя крестным знамением. Когда он врал, всегда крестился.
– Господи, сорок лет одно и то же. Терплю только потому, что люблю тебя, паразита старого.
Жена нежно чмокнула его в заплывший глаз, и они отправились на завтрак.
План на день диктовала жена, Виктор Николаевич, как временно поражённый в правах, не возражал и даже согласился на посещение музея.
Погода была хорошая, иногда даже сквозь тучи проглядывало солнышко. До Шуваловского дворца шли не спеша, погружаясь в атмосферу города и, конечно же, вспоминая юность, прошедшую в Ленинграде.
Во дворце выставлялось крупнейшее собрание работ Карла Фаберже, и, несмотря на утро выходного дня, посетителей было много.
Слепнев с ходу окунулся в историю дома Фаберже. Он подолгу оставался у экспонатов. Сколько труда, сколько души вложено в эти ювелирные изделия. Яйца, портсигары, броши, шкатулки, посуда – всё исполнено в неповторимом стиле Фаберже.
Наверняка и 130 лет назад люди испытывали те же эмоции, что и он сегодня, разглядывая эти шедевры. Настоящее искусство вечно.
А может, всё-таки Санкт-Петербург, а не Ленинград? Вот же напасть, прилипла эта тема и не отпускает.
Обойдя все выставочные залы и констатировав полную бездуховность и художественную несостоятельность жостовского подноса, он решил закругляться.
С набережной Фонтанки они вышли на Невский проспект. Виктор Николаевич вдохнул полной грудью и ощутил острую необходимость поправиться после вчерашнего.
– Дорогая, зайдём в Beer House?
Это была скорее просьба, чем вопрос. Вывеска у входа в заведение обнадёживала: «Опохмельные часы с 12.00 до 17.00, сб., вс.»
Слепневу подали кружку мюнхенского Hofbrau. Окунув верхнюю губу в пену, он сделал несколько шумных глотков.
Жена с энтузиазмом делилась впечатлениями о выставке, но он её не слушал. Организм активно абсорбировал пенный напиток, китайцы с их заморочками забылись напрочь. Уикенд удался.
Художник Бэгги Боем