«Нужны особенно крепкие ребра…»

«Другого такого корабля у нас нет!»

Прямо скажу: я не беспристрастен, к судьбе атомного ледокола «Арктика» у меня личное отношение.

…Я вышел на мостик и вздрогнул. По громкой связи раздавалось нечто инфернальное: «Брежнев, Брежнев, ответьте Ленину!..»

Это случилось в октябре 1983-го. Почти шесть десятков наших судов вмерзли в лед в Чукотском море. Продолжались спасательные операции с неясным исходом, Минморфлот намертво блокировал информацию о происходящем, а группе журналистов, все-таки добравшихся до Певека, каждое утро выдавали лишь по страничке официального коммюнике и старались не выпускать из гостиницы.

В командировку из Москвы я вылетел позже конкурентов из других газет, поэтому об установленном для журналистов режиме не знал. На «левом» самолете добрался до Мыса Шмидта, и там неожиданно повезло: обманул командира вертолета ледовой разведки, и тот забросил меня на борт флагмана спасательной операции — атомный ледокол «Леонид Брежнев» (первоначально и впоследствии — «Арктика»).

И вот, ощутимо подталкивая в спину, ведут меня непосредственно к капитану Ламехову. Кто такой? Да вот журналист из «Комсомольской правды». Документы!.. Пожалуйста. Где допуск для работы на атомных судах? Да понимаете, я так быстро собирался… Может, в виде исключения, ведь «Комсомольская правда»… «Да ты, парень, что? — интересуется Ламехов. — Совсем больной?» И резюмирует: я тебя сейчас должен сдать гэбэшникам, но вместо этого дам под зад коленом и отправлю обратно на Мыс Шмидта. «И это, — говорит, — единственное, что я могу для тебя сделать. И не надо благодарить. Все, свободен!»

И я в полном уже отчаянии выдаю ему совершенно дикий текст:

— Вот как вы со мной обращаетесь, да? А ведь вы мне деньги должны…

Дело в том, что лет за пять до того на пробном рейсе атомохода «Арктика» был мой друг Алик Шумский. В 80-м он погиб в автокатастрофе. Я собирал посмертную книжечку его репортажей и поместил в нее один из материалов как раз с «Арктики». Книжка вышла. Опубликовали о ней в газете короткий анонс, и приходит письмо из Мурманска — от Ламехова Анатолия Алексеевича: «С ужасом узнал о гибели прекрасного парня… Если можно, прошу выслать мне экземпляр его книги… Оплату гарантирую…» Цена, конечно, была даже по тем временам не такая уж запредельная — 10 копеек. Вложил я ему в конверт два экземпляра, приписал, что как-нибудь сочтемся при встрече, и забыл думать.

А теперь и говорю, что встреча состоялась, давайте рассчитаемся. Капитан еще раз изменился в лице, закрыл дверь, достал бутылку коньяка, мы выпили.

Я, естественно, канючу: ну давайте меня оставим. Помолчали. Ладно, говорит, попробуем. Пошел в радиорубку, связался с начальником штаба спасательных работ в Певеке. Майнагашев Бронислав Семенович, знаменитый на всех морях человек, начальник главка в министерстве. Ламехов ему объясняет: так, мол, и так, прибыл журналист из «Комсомольской правды»… Тот кричит: «Ты с ума сошел! Какой журналист? Он самозванец!.. Нет никакой «Комсомольской правды» — вот у меня весь список передо мной. Гони его!..»

И Ламехов меня отбил! Уговорил Майнагашева, чтобы тот запросил министра Гуженко о личном насчет меня распоряжении. И распоряжение министра дня через четыре пришло!

Застрявшие во льдах суда (уже рассматривалась возможность их зимовки в ледовом плену) были спасены. Грузы на Крайний Север дошли (в Певеке, например, оставалось горючего на несколько дней). Ламехову за ту операцию присвоили звание Героя Социалистического Труда. С ним мы дружим до сих пор. Однажды он мне даже сделал царский подарок: три толстые красные тетради с рабочими записями радиограмм с борта ледокола — как раз за это время. Потом, правда, попросил вернуть…

Три года назад ему исполнилось 85. Я был приглашен, ездил, познакомился там, кстати, с командиром новой строящейся «Арктики» и через два месяца на Балтийском заводе присутствовал при спуске ее на воду… Никогда до этого ни в чем подобном не участвовал, только читал.

А та, старая «Арктика», если кто не знает, — первый в мире надводный корабль, достигший Северного полюса. И произошло это 17 августа 1977 года, в 4 часа 3 минуты по московскому времени, — во время вахты тогдашнего старпома Анатолия Ламехова.

Сейчас, готовя этот материал, я, конечно, позвонил ему в Питер.

— А что я скажу? Нельзя его пилить! Другого такого корабля у нас нет.

«Я список кораблей прочел до середины…»

В мире не так много судов, удостоившихся «жизни после смерти»: слишком дорогое это удовольствие — «просто» поставить на вечный прикол, сохранить, поддерживать в надлежащем состоянии…

Виктор Боярский, великий наш путешественник, председатель Полярной комиссии Всероссийского географического общества, загибает пальцы:

— Нансеновский «Фрам» в Осло и «Кон-Тики» Тура Хейердала… «Наутилус» — первая атомная подводная лодка. В 1957 году первой в мире прошла подо льдом Северный полюс. Включена в Национальный реестр исторических мест США… «Саванна» — первый экспериментальный грузо-пассажирский атомоход, тоже американский, в 2008-м отбуксирован в Балтимор на мемориальную стоянку… Очень хороший крейсер «Белфаст» стоит в Темзе в память о Северных конвоях… Знаменитый парусник «Ваза» в Стокгольме: как только на воду спустили — он на глазах почтенной публики сразу и утонул, завидная судьба… Подняли, привели в порядок. Сейчас — миллион посетителей в год…

— А у нас как?

— В Питере два корабля — «Аврора» и «Красин», но от «Красина» ничего исторического давно не осталось, все переделано. И еще лодка на Васильевском острове — К-3, она у нас первой до Северного полюса дошла. Но она — частная, и лодку притащить сравнительно дешево… В Мурманске — «Ленин», первый в мире атомный ледокол…

— Но он черт знает где стоит, до него не добраться…

— Почему? Ты, наверное, давно был… Нет, сейчас он в центре города, прямо у морвокзала, там сделали от него наплавной мост к причалу. Раньше, да, он на 92-й базе стоял, туда вообще не проехать, специальный пропуск нужен … А сейчас — в самом центре, свободный доступ. Там удалось подбить «Газпром» и «Росатом». «Росатом» взял его на содержание, потому что реактор с него не снимали: заглушили и залили бетоном. «Росатом» сейчас жалуется, кряхтит, примерно 40–50 миллионов в год содержание стоит, и, конечно, на второй ледокол у него дыхания не хватит…

«Специфически русская вещь…»

В 1932 году литератор, а по совместительству выдающийся инженер-кораблестроитель, еще до революции курировавший строительство в Англии первых отечественных ледоколов, Евгений Замятин (тот самый, автор пророческой антиутопии «Мы») написал о ледоколах вдохновенное эссе, лучше которого не знаю и отрывки из которого процитирую:

«…Ледокол — такая же специфически русская вещь, как и самовар. Ни одна европейская страна не строит для себя таких ледоколов, ни одной европейской стране они не нужны: всюду моря свободны, только в России они закованы льдом беспощадной зимою — и, чтобы не быть тогда отрезанными от мира, приходится разбивать эти оковы.

Россия движется вперед странным, трудным путем, непохожим на движение других стран, ее путь — неровный, судорожный, она взбирается вверх — и сейчас же проваливается вниз, кругом стоит грохот и треск, она движется, разрушая.

И так же ход ледокола непохож на движение приличного европейского корабля. Я даже не уверен, можно ли ледокол назвать кораблем? Корабль, как всем известно, существо морское, он идет только по воде, а ледокол — это амфибия, половину своего пути он делает по суше. По суше?! Да, по суше, потому что лед — конечно, суша.

…Люди, никогда не видевшие работы ледокола, обычно представляют себе, что ледокол режет лед носом, и поэтому, должно быть, нос у него очень острый, арийский. Нет, неверно; нос у него — русский, тяжелый, широкий, такой же, как у тамбовского или воронежского мужика. Этим тяжелым носом ледокол вползает на лед, проламывает его, с грохотом обрушивается вниз, снова влезает наверх и опять — вниз. Льдины бьют в борта, скрежещут, ломаются с пушечным треском. Через лед нужно пробиваться, как через вражеские окопы. Это — война, борьба, бой, к счастью, — не человека с человеком, а человека со стихией.

…Русскому человеку нужны были, должно быть, особенно крепкие ребра и особенно толстая кожа, чтобы не быть раздавленным тяжестью того небывалого груза, который история бросила на его плечи. И особенно крепкие ребра — «шпангоуты», особенно толстая стальная кожа, двойные борта, двойное дно — нужны ледоколу, чтобы выдержать единоборство со льдом, чтобы не быть раздавленным сжавшими его в своих тисках ледяными полями. Но одной пассивной прочности для этого все же еще было бы мало: нужна особая хитрая увертливость, похожая на русскую «смекалку». Как Иванушка-дурачок в русских сказках, ледокол только притворяется неуклюжим, а если вы вытащите его из воды, если вы посмотрите на него в доке — вы увидите, что очертания его стального тела круглее, женственнее, чем у многих других кораблей. В поперечном разрезе ледокол похож на яйцо — и раздавить его так же невозможно, как яйцо рукой. Он переносит такие удары, он целым и только чуть помятым выходит из таких переделок, какие пустили бы ко дну всякий другой, более избалованный, более красиво одетый, более европейский корабль.

…Их еще мало, их всего только штук двенадцать на четыре русских моря. Дед всех ледоколов — это «Ермак», и это самый большой из построенных до сих пор ледоколов. Дед «Ермак» жив и работает до сих пор: так прочно и надежно строили англичане в те годы, когда еще прочен и надежен был их фунт стерлингов. Построен был «Ермак» на заводе Армстронга в Нью-Кастле, а основы проекта этого первого ледокола были разработаны адмиралом Макаровым, погибшим во время Русско-японской войны.

После «Ермака» новых ледоколов в России долго не строили, и только незадолго до мировой войны появился у «Ермака» потомок — «Царь Михаил Федорович». Как и подобает, этот «царь» после революции, конечно, тоже свергнут и называется как-то иначе — не помню как, но хорошо помню самый ледокол: через мои руки проходили его проекты. Поставщиками этого «царя» (как и многих других наших царей) были немцы: ледокол этот был построен на верфи «Вулкан» в Штеттине.

И затем во время войны — сразу целый выводок, целая стая ледоколов: «Ленин» (прежнее, дореволюционное имя «Ленина» было «Святой Александр Невский»), «Красин» (до революции — «Святогор»), два близнеца — «Минин» и «Пожарский» (не помню их новых имен), «Илья Муромец» и штук пять маленьких ледоколов. Все эти ледоколы были построены в Англии, в Нью-Кастле и на заводах около Нью-Кастля; в каждом из них есть следы моей работы, и особенно в «Александре Невском» — он же «Ленин»: для него я делал аванпроект, и дальше ни один чертеж этого корабля не попадал в мастерскую, пока не был проверен и подписан: «Chief surveyor of Russian Icebreakers Building E. Zamiatin» («Главный инспектор строительства русских ледоколов Е. Замятин»).

…Но все-таки — что ж это? Оказывается, все «русские» ледоколы импортированы в Россию из-за границы? Да, но при ближайшем рассмотрении многое, что кажется сейчас специфически российским, оказывается импортным материалом…

Пусть ледоколы построены за границей, пусть их пока только двенадцать, но они делают свое дело: в мертвом, глухом, равнодушном льду — они пробивают дорогу от Европы к России…»

Боярский:

— «Арктика» — первый корабль такого класса, который до последнего болта собран здесь, в России, ничего иностранного на нем нет, и при этом — вершина мирового судостроения. 33 года непрерывной эксплуатации, в 2005-м установил рекорд: прошел миллионную милю со дня ввода в строй, это, кстати, в пять раз превышает расстояние от Земли до Луны, провел беспрецедентные спасательные операции, первым из надводных судов достиг Полюса… Он заслужил, чтобы его оставили как памятник. И это будет памятник мирового значения.

«Форбсы» промолчали, зато Песков дал добрый совет

— Итак, в 2008-м он был остановлен после 35 лет плавания, а в 2012-м официально выведен из регистрового списка судов Морского флота и поставлен на холодный отстой у 92-го причала в Мурманске. «Ленин» стоял все время с экипажем, жизнеобеспечение худо-бедно работало. А здесь корабль был без энергии, и с каждым годом приходил в состояние, скажем так, все менее пригодное. Но когда в 12-м году по программе радиационной безопасности России специально выделили деньги — миллиард! — на утилизацию атомоходов первой серии, возникла идея: почему бы «Арктику» — знаковый пароход, первый на Полюсе! — не сохранить?

Рассматривали несколько мест: у стенки Балтийского завода, в Адмиралтейском… Я скажу тебе, мы даже блефанули с предложением поставить у газпромовского Лахта-центра, чтоб Миллера внимание привлечь. Но там не получится: мелко.

— Вообще это очень дорогая затея?

— У меня есть все расчеты… Конечно, дорогая. Скажем, только буксировка его из Мурманска — примерно 200 миллионов. Вообще же вся затея тянет на полтора миллиарда. В зависимости от того, как мы ледокол использовать собираемся. Но, как это ни парадоксально, суммы с затратами на утилизацию вполне сравнимые.

Мы предлагаем превратить его в музей. Экспозиция — освоение Севера, походы на Полюс, медведи… Но он, я считаю, и сам по себе памятник. Конечно, часть кают можно использовать под экспонаты, галереи, конференц-зал на ледоколе прекрасный, кают-компания, ресторан…

Тогда поддержал идею Гидрометерологический университет, то есть единственный, кто рвался взять ледокол на баланс, но, естественно, с маленькой оговоркой, что ему на это государство деньги давать будет!

Город чесал голову… Мол, мы тоже готовы, но говорить об этом рано, нужно, чтоб сначала реактор заглушили… А пока единственная организация, которая имеет право такой объект (с реактором) содержать — это «Росатом»… Но у «Росатома» одно такое удовольствие уже есть — в виде ледокола «Ленин», в 40 миллионов в год обходится.

Мы пересчитали: содержание «Арктики» стоило бы почти 60 миллионов в год.

А время шло. «Арктика» ржавела на 92-м причале и ждала решения. Боярский разослал письма членам Попечительского совета Географического общества, сиречь списку Форбса — Дерипаске, Аликперову… 26 писем отправил, Светлане Медведевой написал. Она сама — кронштадтская, поэтому к восстановлению Кронштадта усилия приложила, в частности к восстановлению Морского собора…

— Я и Пескову написал. У меня ответ от него хранится. «Ребята, отличная идея, — ответил Песков. — Надо вам обратиться в Министерство финансов». Спасибо за добрый совет, Дмитрий Сергеевич.

Из двадцати шести «форбсов» ответили шестеро. Как под копирку: у нас все благотворительные программы расписаны на много лет вперед. В итоге ничего не вышло. Хорошо хоть программа утилизации, как у нас принято, сама собой застопорилась.

— Сейчас вторая волна пошла. В 2017 году выделили деньги, на «Сибири» потренировались, реактор извлекли. И вот дошла очередь до «Арктики», притащили на мурманскую «Нерпу», начали работы. К концу этого года реактор достанут, и «Арктика» может идти на металлолом — в Китай или еще куда…

Времени практически не осталось. Речь сейчас идет о Кронштадте. Я с ними много контактировал, это могло бы быть очень удачное решение. Кронштадтский морской завод заинтересован получить ледокол на переоборудование. У них есть подходящий док, ледокол такого класса там уже ремонтировали, все знакомо. Приводишь, ставишь, только деньги плати.

В общем, переделывают они его, перетаскивают, здесь же, в Кронштадте, в Лесную гавань, и он стоит, принимает туристов. Ему даже причал не нужен: кормой к берегу, и на двух якорных цепях… Осадка позволит, он же без реактора значительно легче, опять экономия. Все стоит, конечно, денег, но — не таких. Углублять фарватер не надо.

А там (я все-таки на это рассчитываю) — страна деньги отыщет.