«Меня чудом не успели казнить»: история Сергея Михайлова, приговорённого в 1990-х к расстрелу по ложному обвинению

Сергея Михайлова должны были расстрелять в середине 1990-х. Суд приговорил его к смертной казни за убийство ребёнка в октябре 1994 года. Однако никакого преступления Михайлов не совершал, а оговорил себя после избиений и угроз расправы со стороны милиционеров. Мужчина провёл несколько лет в камере смертников, ежедневно ожидая расстрела, неудачно пытался покончить с собой. В 1996 году настоящий убийца был пойман, но Михайлову удалось выйти на свободу только в летом 2001-го. В рамках проекта RT «Незабытые истории» Сергей Михайлов рассказал, как складывалась его жизнь до тюрьмы, в заключении и после освобождения.

В октябре 1994 года в небольшом архангельском городке Вельске произошло жестокое убийство второклассницы Иры Крашенининой. Местные сыщики раскрыть преступление по горячим следам не смогли, и им на помощь прибыли сотрудники угрозыска из Архангельска. Они-то и обратили внимание на простого деревенского парня Сергея Михайлова, воспитанника детдома с криминальным прошлым.

В день убийства молодой человек приезжал в Вельск. Никаких улик против него не было, но его поместили в изолятор и пытками выбили признание. В итоге Михайлова приговорили к высшей мере наказания. От расстрела его спас мораторий на смертную казнь.

Настоящего преступника поймали в 1996 году, но Михайлов, несмотря на это, смог выйти на свободу только в 2001-м.

Позднее в судах выяснились подробности пыток, которые применялись к Михайлову, но никто за этот произвол так и не был наказан.

Трудное детство

— Сергей, расскажите о вашем детстве.

— Я родился в 1973 году в Вельске. Отца никогда не видел даже на фотографии. А в детдоме я оказался после того, как маму лишили родительских прав. Тогда были такие детские сады, что там можно было находиться пять дней, а потом детей забирали на выходные. Ну вот пару раз она этого не сделала. Не могу сказать, что она выпивала или что-то такое.

Наоборот, заботилась обо мне, я был у неё самым любимым ребёнком, хотя после меня она родила от разных мужчин ещё троих. Я продержался в семье дольше всех — до пяти лет, остальных детей опека забирала у неё гораздо раньше. Знаю, что две сестры погибли. Одной, я думаю, помогли: она не очень хорошими вещами занималась, я её предупреждал, что добром не кончится, — так и вышло.

— В детдоме было несладко?

— Сначала я был в интернате в Новодвинске, после него оказался в Вельске, год отучился и пошёл в техникум здесь же. Лет с 14 мы, по сути, росли сами по себе. Может, воспитатели не видели в нас никаких способностей и не тянули нас уже. Хотя я и рисовал хорошо, и на пионерском горне играл хорошо, на балалайке, резьбой по дереву увлекался, классической борьбой, боксом, но в итоге всё это сошло на нет.

Потом поехал в Архангельск дальше учиться и там связался с криминальной компанией. Ларьки грабили, меховые шапки снимали с людей в общественных туалетах — была такая «мода» в 1980-е. Потом я вернулся и жил у бабушки в Малой Липовке — село тут неподалёку.

— Как я понимаю, ещё в детдомовский период у вас была судимость?

— Да, снял с парня куртку, которая мне понравилась. Я же тогда не понимал ничего в жизни, не думал, что нужно работать. Увидел, захотел такую же — и забрал. Я тогда, конечно, сильно испугался. Но в итоге дали два года условно. Помню слова адвоката, который сказал, что моё счастье, что я его не бил, а то бы сел.

«Командир боялся, что мы начнём мародёрствовать»

— Потом была армия?

— Да, как судимого отправили в стройбат, служил в подмосковном Сергиевом Посаде.

— Без серьёзных происшествий?

— Там почти сразу тоже получилась история. Начало 1990-х, времена в армии были голодные, кормили плохо очень. Ну вот мы с ребятами и «брали» пустые дачные домики. Восемь удачно, на девятый нарвались на соседей, которые нас увидели и задержали. Я пытался сбежать, меня догнали и палками избили сильно — сам виноват во всех смыслах, что сказать. Потом ещё в части добавил там один, и на «губу» меня с совсем уже опухшим лицом приволокли. «Деды» там, конечно, в шоке от меня были все.

Меня хотели отправить в дисциплинарный батальон, но в итоге командование предложило мне самому решить вопрос с потерпевшим, они-то про другие дачи не знали, только про одну эту.

Сняли с моего счёта деньги, которые там были, и отправили меня к хозяину той дачи. Поговорили с ним нормально, ну он понял, что я больше с голодухи на это пошёл, он меня даже пригласил в дом, налил борща, накормил! Посидели с ним, и в итоге он отказ от претензий подписал, а денег даже не взял. 

— Стройбат в 1990-е, да и потом считался самым жёстким подразделением в плане дедовщины. Наверняка и вы столкнулись с этим?

— Не поверите, но у нас в части вообще этого не было. 80% судимых было, поэтому жили мы все не по армейским, а по тюремным понятиям, как в лагере. У нас и смотрящий был свой. И там как ты себя поставишь, так и будешь. Если сразу начал мыть полы, то не полгода будешь, до нового пополнения, а весь срок службы. Поэтому, кстати, мы и беспорядки во время событий 1993 года у Белого дома не подавляли.

— А должны были?

— Ну да, к нам как-то приехало два «Урала» с щитами и дубинками, должны были раздать и в Москву отправить.

Но командир части отказался, сказал, что большинство судимые и он не готов рисковать выпускать нас в город. Боялся, что мы там мародёрствовать начнём и неизвестно вообще, на чью сторону встанем — Ельцина или его оппонентов. Нас в тот период два месяца из части вообще не выпускали от греха подальше.

Хотя, помимо судимых, были и обычные ребята, но со всякими проблемами — у одного сердце больное, другой очень сильно заикался, не мог даже сказать: «Рота, смирно». У другого нога одна короче другой, его на построении ставили подальше, чтобы не бросался в глаза, он маршировать толком не мог.

— Как же их взяли в армию?

— Не знаю, может, время такое было. Комиссовали у нас только краснодарцев, потому что они в первый же месяц начали наркотой баловаться, траву где-то находили, и их отсеивали. После призыва по дороге из Вельска в Москву народ активно сбегал. Помню, я ещё не понимал: куда бегут, зачем? Мне-то, наоборот, хотелось служить — коровам в Малой Липовке хвосты крутить, что ли? А там, как в интернате, на полном содержании — и покормят, и жизни научат.

После армии я устроился работать в селе сторожем на скотный двор в колхозе. Но денег тогда у нас не платили вообще, хлеб под запись давали в долг, и каждый тащил где что мог. У меня был доступ к комбикормам.

Жестокое убийство

— Роковым для вас стало то обстоятельство, что в день убийства, 4 октября 1994 года, вы случайно оказались в Вельске?

— Да, поехал к врачу. Я пас скот в деревне, спал на земле и застудил спину. Съездил и вернулся. Через месяц они за мной приехали. Я в шоке и недоумении был, чего на меня отряд ОМОНа кинули. А в Вельске уже работали архангельские опера, их направили, потому что времени много прошло с момента убийства, а наши найти не смогли никого. Они спрашивают: «Где я был такого-то числа?» Рассказал, что приезжал в больницу, ещё заходил к знакомому. А они спрашивают, в такое-то время где был. По улице шёл, говорю, тогда дождик ещё моросил такой мелкий. С кем шёл? 

Да один шёл. Ну и всё. Значит, говорят, это ты и убил. Это сейчас там камеры, биллинги, а тогда не было ничего этого.

— То есть алиби у вас не было?

— Не было. Но нашлась свидетельница, которая видела рядом с местом убийства примерно в то же время парня в джинсовой куртке и чёрных брюках. Тогда была такая мода, и я тоже так ходил. Они и решили: раз всё совпадает, значит, это я.

Я сначала думал, что ошибка, отнекивался. Но когда первый раз меня избили, понял, что всё серьёзно.

— Какими бы лихими 1990-е тогда не были, этого же явно недостаточно для того, чтобы человека признать виновным в убийстве. Что ещё у них было на руках?

— Преступник обронил на месте убийства связку ключей. Один ключ специальным подбором подошёл к свинарнику в нашем колхозе. Хотя я сторожил коровник, это совсем другое здание. И замок там такой, что его любой жулик чайной ложкой откроет.

— А остальные ключи как же?

— Я им говорил об этом — один подошёл, ладно, а остальные от чего? А они говорят, что это я, видимо, специально носил их, как ворюга, чтобы под замки чужие подбирать.

Меня же изначально задержали на 15 суток за то, что якобы нахамил участковому. Меня этот Ваня с детства знает, оправдывался потом, что не знал, что мне грозит «вышка», говорил, его заставили. Я же тогда даже не видел его, как нахамить ему мог? Им нужен был просто повод, чтобы из меня получить признание.

И на второй день после задержания начались избиения. Сокамерники, с которыми я был на 15 сутках, всё удивлялись, что меня уводят по вечерам и приводят с разбитым лицом.

— Как это все происходило?

— Один сидит рядом, задаёт вопросы, неправильно, по их мнению, отвечаешь —  сразу удар кулаком. А второй жёсткие такие пощёчины давал. 

— Адвоката не было при этих допросах?

— Какой адвокат, вы что? Я же под административным арестом как бы был, и всё.  

— И в итоге, отбывая 15 суток за мнимое оскорбление участкового, вы вдруг ни с того ни с сего написали явку с повинной по расстрельной статье?

— Ну да. Последней каплей стал момент, когда один из оперов схватил и завёл бензопилу. Он был сильно пьян, матерился и орал, что отпилит мне руку, если не перестану вводить следствие в заблуждение. После такого я уже сломался. Хотя потом отказывался снова, и снова после побоев признавался. Надеялся, что на суде удастся как-то доказать свою невиновность, думал, что будут же экспертизы какие-то.

— А они что показали?

— Ничего. На месте убийства нашли только волокна от штанов, никаких биологических следов, отпечатков пальцев не было. Я уже понимал, что в любом случае «закроют», тем более информация о поимке маньяка уже пошла наверх, в СМИ уже появились сообщения, что поймали убийцу. Мне и комбикорм тоже приплели, когда ждал смертной казни, принесли бумажку, что дали за него три года.

— Как проходил суд?

— Быстро. Меня в ноябре 1994 года взяли, а уже в апреле 1995-го дали расстрел. Родители девочки сказали на суде, что такой человек не должен жить. Против меня тогда были абсолютно все. Невеста ушла, даже бабушка тогда сказала, мол, наделал делов, внучок, — отвечай. А дядя, у которого я останавливался, когда в Вельск приезжал, после моего ареста повёл свою дочь, мою двоюродную сестру, к гинекологу — вдруг я и её изнасиловал. 

В камере смертников

— Что сказали в последнем слове, помните?

— Я заявил, что не виноват. Попросил не приговаривать невиновного, извинился перед родителями ребёнка, сказал, что я не убивал вашего ребёнка. Попросил прощения у них, что так получилось, сказал, что меня просто заставили.

А судье, кстати, я тогда сказал, что ещё будут убийства. Я-то не убивал, значит, настоящий маньяк на свободе и вряд ли остановится. Он огрызнулся, что суд лучше знает, что да как. Ну, вот в итоге оказалось, что прав-то я был.

— Во время суда было понимание, что вам грозит?

— Тогда ещё казалось, что это какой-то сон страшный, жизнь так шутит со мной. Осознание пришло потом, когда я в камеру смертников приехал в Архангельск, когда одели полосатую робу. Вот тогда накрыло по полной, грустно стало, что ничего в этом мире не оставил. 

— А когда судья зачитывал приговор, уже было внутреннее понимание, что могут дать именно расстрел, или это стало неожиданностью?

— Ну почему? Мне ещё конвой там говорил, что если сознаешься — дадут 15 лет, а если нет — расстрел. Хотя я надеялся ещё на «касатку» — касcационную жалобу. Но всё оставили в силе. Неправильно я её писал. Я там о жизни своей рассказывал, а надо было более грамотно юридически. Через несколько дней после приговора увезли в СИЗО Архангельска, в камеру смертников. Там в блоке было всего человек 15 таких же, как я, приговорённых к расстрелу.

— Как там сиделось? Вы же тогда ещё были совсем неопытным в тюремном плане человеком.

— Камера крохотная совсем, без окна. Одна фотография оттуда есть — когда ко мне журналисты уже стали приходить, то как-то уговорили меня разрешить её сделать.

Книги спасали, было много разных, и читал много. Там даже давали книги, чтобы можно было сжечь вырванные листы и чифирь сварить. Розеток же не было, а чифирь надо было как-то готовить. Библиотекарша знала, что книги всё равно сожгут, поэтому под чифирь специально выдавала ту литературу, что не особо жалко было.

— А спички откуда?

— Всё СИЗО собирало для нас «общак», и сам замначальника тюрьмы нам разносил — на каждого по 10 пачек сигарет и по пакету чая в месяц. Администрация ведь понимала, что если нас, «смертников», а у некоторых там по 4—5 ходок было, ещё и чифира или курева лишить, им же самим хуже будет. Люди начнут буянить, зачем им эти проблемы? Поэтому я за весь срок особо и не страдал в этом плане, чтобы чего-то не хватало.

— То есть начальство было адекватным?

— Да, абсолютно. В Новый год сам начальник СИЗО Грачя Хамоян приносил каждому «смертнику» еловую веточку, поздравлял: «Ребята, с Новым годом». Он искренне желал, чтобы всё было хорошо, чтобы нас не расстреляли. Вообще, о Хамояне могу сказать только хорошее.

— В психологическом плане насколько тяжело было там?

— Смертникам тогда не полагались прогулки, и я с апреля 1995 года по лето 1997-го вообще не видел солнечного света. Каждые 10 дней нас водили в баню. И благодаря чёткой периодичности мы там сами на листочке считали дни, вели календарь, чтобы не запутаться с датами. И если вдруг шаги за дверью не на десятый день, то сразу мысли — ну всё, твоя очередь. А по ночам вообще прислушивался к любому движению и шороху, потому что это могут идти за тобой.

Вот это ожидание смерти уже так давило, что порой жить не хотелось. Однажды я решил не ждать этих шагов за дверью, тем более понимал, что уже давно сижу, и по идее скоро должны в расход пустить. Но попытка самоубийства оказалась неудачной.

— Что значит «давно сидели»?

— В камере смертников в Архангельске люди сидели год—полтора, пока их не расстреляют. И в тот момент я как раз уже больше года сидел и был в постоянном ожидании. Меня чудом не успели казнить до моратория.

— Хоть что-то светлое вспоминается из той поры?

— В Бога поверил. К нам приходил батюшка где-то раз в год, я на него дважды попал. Он Библии давал, многие потом их на самокрутки пускали — листы тонкие, подходящие. Но я вот не мог так, лучше из газеты сделаю. На эту тему был у нас один забавный случай.

Заехал к нам один «смертник», вообще он недолго у нас пробыл, по «касатке», видимо, ему смертный приговор заменили. Решил он как-то исповедаться и вызвал к себе попа. Тот приходит, в рясе, всё как положено, открывается «кормушка» в двери камеры — вот, как вы просили, к вам батюшка пришёл.

А парень этот взглянул в окошко и сразу начал этого батюшку крыть матом, слать куда подальше. Оказалось, это переодетый опер был — он его раньше на втором этаже СИЗО уже видел. В общем спектакль не получился, и никаких сокровенных признаний «батюшка» не услышал.

— Вы какое-то время сидели с маньяком Юсуповым, который любил рассказывать о своих преступлениях. Но и сидеть в «одиночке» для многих тоже пытка, без общения очень сложно. Что лично вам было проще? 

— Лучше одному. Когда постоянно слышишь все эти дикие кровавые подробности, о которых я даже и не спрашивал его, — это очень тяжело. Ладно бы я был таким, как он, но я-то нормальный человек, пальцем не тронул никого, мне всё это слушать было невыносимо — боялся с ума сойти. В итоге пришлось его стукнуть пару раз, чтобы не доставал.

— Кто-то навещал вас в тюрьме?

— Никто не ходил и не писал. От меня отвернулись все. Потом уже, когда пошло дело к оправданию, обо мне узнали, то и общественники приходили, и адвокат появился.

— За то время, что были в камере смертников, сколько человек расстреляли?

— При мне одного. Был у нас такой Валера, на его совести шесть трупов. Когда его вывели, я слышал, как ему какой-то укол делали, так в вену не попали, он там ругался. Напоследок перед смертью дали поесть фруктов. Он попрощался с нами громко, мы с ним — ну и всё, увели. Больше никого не расстреляли. Основной массе, как и мне, благодаря мораторию Ельцина смертную казнь заменили на пожизненное заключение.

Долгий путь к свободе

— Спасло вас то, что милиции удалось поймать настоящего преступника, но только произошло это после ещё одного убийства и изнасилования другой восьмилетней девочки в ноябре 1996 года. Причём практически на том же самом месте в Вельске.

— Да, тогда тоже приезжал Ващенко из Архангельска, сначала вроде опять не того взяли, но в итоге всё же разобрались. У меня знакомый один есть, и этот убийца, Александр Козлов, был из их компании. Он сам такой человек незаметный, серый. Они с ним общались, потому что у него деньги водились, так вот, он про эти убийства, про детей иногда им рассказывал. Ему не верили, но в какой-то момент осознали, что он не врёт, и пошли в милицию. Козлов — настоящий маньяк и педофил. У него было ещё несколько неудачных попыток нападений на детей. А та самая связка ключей, найденная на месте убийства Иры, оказалась от его квартиры и квартиры его бабушки. У него же нашли и дневник девочки, который он сразу после убийства взял себе.

— Он сам во всём признался, или тоже «помогли»?

— Сам. А когда вспомнил и заговорил ещё и о «моём» убийстве, так ему архангельские менты прямо сказали: «Заткнись, за то убийство уже сидит».

Мне это рассказывали вельские опера потом, которые изначально считали меня невиновным. Из-за этого тогда двух человек из милиции даже уволили.

— За что именно?

— Они считали, что раз нашёлся настоящий убийца, то меня, получается, надо выпускать и оправдывать. Понятно, что архангельским, которые за мою поимку, может, звания какие получили, такие разговоры не нравились. 

— Что в итоге произошло с этим Козловым?

— Ему за изнасилования и убийства двух девочек дали всего 15 лет. Я его потом на зоне встречал лично, на вид и не скажешь, что он мог такое совершить.

— То есть он уже сидел за убийство Иры, а вы всё ещё были в тюрьме за это же преступление? 

— Да. Козлов, кстати, отсидел весь срок и вышел. Знакомые рассказывали, что ему передали, что в Вельске лучше не оставаться, он уехал в другой район и уже приехал туда с какой-то женщиной из Орла, по переписке вроде с ней познакомился, точно не знаю.

Где-то год прошёл, и он девочку трёх с половиной лет изнасиловал, но хоть не убил. За это дали ему 12 лет.

— Просто нет слов. Ну почему ему тогда дали всего 15 лет?

— А каково мне было это всё осознавать, представьте? Мне за одного ребёнка, которого пальцем не трогал, дали расстрел, а этому за два изнасилования и убийства, за эти попытки неудачные дали всего 15 лет.

Не знаю, почему, но когда я узнал о таком сроке, то сразу вспомнил тот свой разговор с конвоирами: сознаешься — дадут 15 лет, нет — расстреляют.

Козлов же явку с повинной сразу оформил, всё рассказал, видимо, это ему и зачли. А он потом по новой начал. 

— Несмотря на то, что Козлов дал показания, вас не спешили оправдывать и выпускать. Уже когда вы сидели, вдруг появился ещё один эпизод. Якобы ещё до ареста вы в Малой Липовке изнасиловали трёх малолетних сестёр. 

— С сёстрами было так. Их всего четыре сестры, у них сломался магнитофон, и старшая попросила одну из младших сестёр-тройняшек, им было лет 9—10, отнести ко мне починить. Все знали, что ко мне можно обратиться с этим. Я припаял динамик, отдал, и она ушла. Потом второй динамик сломался, попросила вторую сестру сходить ко мне. А по версии следствия, я всех трёх сестёр по очереди и изнасиловал.

Мама их в тот момент была где-то в санатории, дома был один папа, и он с милицией согласился на эту сделку, как-то они его убедили, ну и девчонок этих.

— Зачем им это надо было?

— Очернить меня, чтобы не выглядел таким белым и пушистым. К тому времени было ясно, что это не я убивал. Про меня уже много писала иностранная пресса, очень многим это не нравилось. И им надо было лицо сохранить, показать, что не такой я хороший, вот, мол, вы его защищаете, а он детей насиловал.

А я что, из камеры смертников сам туда, на Запад, обращался, что ли? Они сами про меня узнали и стали писать о моём деле.

Когда я ещё сидел, мне один из следователей, который должен был меня освободить, сказал, что провели повторную экспертизу сестёр и выяснили, что никакого изнасилования не было, и что судмедэксперт в Вельске продала меня за две бутылки водки, дав милиционерам нужное заключение о насилии.

Мама девочек тоже делала экспертизу, когда им было уже лет 14 уже — она показала, что они ещё девственницы. Она потом со мной виделась, плакала, уверяла, что если бы она была дома, такого оговора никогда бы не произошло.

— Как в итоге удалось выйти на волю?

— Несмотря на поимку Козлова, только третий по счёту следователь, он был уже не из нашей, а из Вологодской области, добился того, что моё дело было пересмотрено. Два первых устанавливали мою невиновность, но прокуратура Архангельской области в Генпрокуратуру эти материалы не отправляла, и всё стопорилось. А через Вологду, наконец, получилось.

Помню, когда ко мне пришёл первый из них, Карманов, он сказал: «Всё Серёга, ты невиновен, мы поймали настоящего убийцу, ты через два-три месяца выйдешь на свободу». У меня потом в камере истерика была, я рыдал и говорить не мог. Хотя поначалу, конечно, я его в штыки принял, думал, хотят на меня ещё кого-то «повесить».

— В это трудно поверить, но с момента поимки Козлова до вашего освобождения прошло около пяти лет.

— Да, пока ждал свободы, мне смертную казнь успели заменить на пожизненное заключение и отправить в колонию особого режима, где и встречал Козлова. В колонии, кстати, было намного хуже, чем в камере смертников: условия жёстче, постоянные побои без повода, питание похуже. Я там просидел восемь месяцев, и порой казалось, что меня специально в петлю загоняют.

В итоге освободился только летом 2001 года. По эпизоду с липовым изнасилованием сестёр Генпрокуратура приговор почему-то не опротестовывала, и мне по нему дали срок. А так как я уже на тот момент отсидел около семи лет, то формально выпустили по УДО.

Кстати, ещё когда я сидел, и шло разбирательство, почему меня посадили по ошибке, приводили на очную ставку следователя Ващенко. Помню, я так разволновался, что сам их попросил прикрепить меня к стулу, чтобы я не кинулся на него. А он сидел спокойно, говорил, что пальцем меня не трогал. В итоге дослужился до генерала, кажется. Никого из архангельских оперов к ответственности не привлекли.

Потеря жены и детей

— Как сложилась ваша жизнь после освобождения?

— Я понимал тогда, что мне нужна семья, я без неё пропаду — эта мысль крепко сидела. Сначала поехал в деревню к тёте Миле, матери Сергея Юрочко, она жила тут неподалёку. Я с ним познакомился в СИЗО в Архангельске, его и Женю Медникова те же самые опера под руководством Ващенко вместе с зэками из пресс-хат так обработали, что они взяли на себя убийство маленькой девочки из их же семьи.

В итоге двум дали «вышку», ещё одному 15 лет, так мама этой девочки больше всех ходила и просила за них, добивалась их оправдания. В итоге добилась, их тоже оправдали, тоже нашумевшая история была.

Вот полгода где-то у неё побыл, откормился немного, пришёл в себя, потом вернулся в Вельск. Был страх, конечно, я же там для многих маньяк-убийца, но вроде нормально. Через несколько недель после приезда познакомился с Любой, будущей женой. 

— Чем зарабатывали на жизнь после тюрьмы?

— Начал с грузчика. Когда столько лет лет сидишь в камере без работы, тяжело поначалу физическим трудом заниматься. Но привык постепенно, был кладовщиком, потом отучился на кочегара, стал работать им. Это не так просто, как кажется — угли накидал лопатой и всё, тут умение нужно. Поработал пару лет, мастер видит, что я не пью, нормально всё делаю — и меня отправили учиться на газовое оборудование. Потом был период — вагоны разгружал, платили там хорошо. Потом была своя мастерская по окнам, делал москитные сетки. Сейчас мебель делаю, работаю по заказам.

— Как сложилась ваша семейная жизнь?

— Печально. После рождения второго сына жена сгорела от рака груди и умерла. А детей у меня забрали.

— Как так?

— Долгая история, но так получилось, что они оказались на руках у её сестры. Когда жена уже сильно болела, я уехал на заработки в Благовещенск. Надо было оставить на кого-то детей. Сестра жены согласилась приглядеть, если я оформлю на неё опекунство. Выбора не было, и пришлось пойти на это. А когда Любы не стало, вдруг оказалось, что всё, я как бы от них отказался таким образом. 

— Пытались за них бороться?

— Да, но мне в опеке старшая у них, хорошая тётка в принципе, прямо сказала: «Серёга, мы тебе не можем их вернуть».

— Почему?

— По её словам, так как я совсем один и у меня вообще не осталось никаких родственников. Был бы хоть кто-то за плечами, может быть, вернули. Ну и добавила, что вдобавок я ещё в тюрьме был, поэтому они детей мне просто не могут отдать. А когда было в суде разбирательство, то судья, читая мою биографию, говорит, что, мол, судимый.

Я ему говорю, что я же оправдан был. А он мне: «Ну вы же там были?».

Я и не знал даже, что ответить на это. Прав на детей меня окончательно лишили. Хотя у меня и дом был свой уже, и все условия, а у сестры жены даже собственного жилья не было, мыкалась долго потом по съёмным квартирам. Дети так и живут с ней в Вельске, старшему уже почти 18 лет, поддерживаю с ними отношения.

— С криминалом завязали?

— Поначалу прошлое периодически догоняло, дружки приезжали часто, но люди видят — у меня семья, ребёнок, и потихоньку как бы всё это блатное отошло в сторону, к счастью. Когда жена умерла, я ушёл в сильный запой. Долг по алиментам образовался в 17 тысяч рублей, и я тогда сам попросил приставов, чтобы меня оформили за неуплату и отправили ненадолго в колонию-поселение прийти в себя как-то. Почитал Библию, заглянул в себя, и в голове как-то прочистилось.

— Вы много лет не общались со СМИ, хотя раньше о вас говорили во всём мире. Все про вас забыли?

— Последний раз в середине 2000-х был на ток-шоу у Андрея Малахова в Москве. Поехали с женой. Помню, тогда ещё мэром был Юрий Лужков, и он там в студии был и лично обещал нам, у меня уже тогда первенец был, однокомнатную квартиру в столице. Мол, если вас там в Вельске как-то обижают, то мы поможем. Вот до сих пор всё жду.

— За незаконное уголовное преследование положена серьёзная компенсация, в вашем случае, по идее, она должна была быть очень значительной.

— Мне ничего не выплатили.

— Но почему? Неужели этот вопрос не поднимался?

— Поднимался, но мне дали понять, что раз ты заграницу обращался, что-то там рассказывал, то тебе ничего не будет. А после той программы у Малахова ко мне в Вельске пришли двое, даже не знаю, откуда они точно были, и популярно объяснили, что если ещё раз появлюсь на голубом экране, то будут большие неприятности и меня снова «закроют». Конечно, я такие вещи рассказывал, что наверху там у нас это вряд ли нравилось. Тогда, конечно, я очень испугался за семью. И окончательно понял, что если буду дальше высовываться, требовать что-то, то могут быть проблемы. В правосудие я ни тогда не верил, ни сейчас — здесь же не Москва, к кому обращаться-то, если что? Но тогда был страх за жену и ребёнка, а сейчас уже не боюсь — терять уже нечего и некого.