«Господь так всё устроил»
За более чем восемь десятилетий жизни клирику Вятской епархии митрофорному протоиерею Симеону Петрову довелось перенести трудности военного времени, потерю родных, погибших на фронте и попавших в жернова гонений на веру, самому вопреки внешнему давлению исповедовать православную веру, поступить в семинарию, несмотря на уловки советских чиновников, начать священническое служение в самый разгар «хрущевских» гонений и однажды исполнить мечту погибшего в Соловецком лагере деда, поделившегося однажды со святым Иоанном Кронштадтским своим стремлением совершить паломничество в Святую Землю. Воспоминаниями о событиях своей жизни он поделился в интервью.
Отец Симеон, кто были ваши родители?
– Мать работала в колхозе. Отца я не помню – он погиб на фронте под Сталинградом. Папу и его друга в Вятских Полянах распределили на войну по разным направлениям. Друг с фронта потом вернулся, а отец без вести пропал. Поскольку я с 1938 года рождения, а папа в 41-м ушел на войну, то в три годика я остался без отца.
Чем Вам, тогда еще совсем ребенку, запомнились военные годы?
– Голод, холод. Мороз 40-градусный страшный, с дровами было плохо, печь соломой топили – много не нагреешь. У нас двухэтажный дом был, жили на нижнем этаже, все старались согреться. Жили с мамой, братом и бабушкой. Бабушка ослепла, и мать одна всю семью на себе несла, в колхозе работала, ухаживала за коровами, а часть надоенного сдавала государству. Тогда все обязаны были это делать. И я ей с пяти лет в этом помогал. Но Слава Богу, и нам молока хватало, благодаря ему мы и выжили.
Мороз зимой не щадил никого. Помнится, в деревне произошел страшный случай: старушка попросила милостыню, сколько-то дали, пошла за деревню – транспорта раньше не было – поскользнулась, упала, не смогла встать и замерзла.
Весной подъедали подгнившую картошку, которая оставалась от той, что на посадку. И конечно, ели салаты из трав. Лебеда, листья репейника, вымоченный в воде одуванчик, сныть нашинкуем в салат и приправим жиденькой сметанкой, когда она есть. Вот война что дала. И тем, кто в тылу был, досталось.
Кто и когда приобщил вас к православной вере?
– Жили мы в деревне Цыпья, относившейся в то время к Малмыжскому району Кировской области; сейчас это территория республики Татарстан. Храмы тогда закрыты были, священников не было. Где на Крещение взять святой воды? Запомнил, как мама через крест воду наливала и в чашку собирала. Затем окропляла дом, детей. Такая вера была. «По вере вашей да будет вам», – сказал Спаситель. Отрадно видеть, как сейчас в селе Цыпья снова возрождается храм. Крестили меня в Малмыже лет шести. Помню, стоял жаркий летний день.
Веру в Бога еще в детстве мне передали дед Сергий, бабушка Акилина, мама и мои тети. Дед Сергий Павлович окончил Вятское духовное училище при епископе Никандре. Архиерей по окончании учебы подарил деду Евангелие с подписью, которое хранится у нас до сих пор. По окончании училища дед в воскресной школе преподавал Закон Божий и трудился псаломщиком: читал, пел, хором руководил. Но семья была большая, и поэтому он также работал портным, шил людям одежду. Дома вел хозяйство: были корова, лошадь, овцы, куры.
Но спокойная жизнь у деда продолжалась недолго. Еще в дореволюционные годы, когда Иоанн Кронштадтский был в Вятке, недалеко от Уржума, дед обратился к нему: «Благословите съездить меня в паломничество Иерусалим». На что святой ему ответил: «Иерусалим твой – Соловки, там Голгофа будет». Это все я знаю по рассказам тети. Меня еще и в помине тогда не было. Далее – революция, гражданская война. Во время коллективизации деда арестовали за то, что высказался против колхоза.
В те времена под 58-ю статью что угодно напишут, программа партии была такова: к 1939 году должны были показать, что в Советском Союзе нет веры в Бога. Результатом этой программы стали миллионы верующих, уничтоженных в годы советской власти. Дед в их числе. Ночью к нему приехали, связали, сказали: «Вы арестованы», и он был сослан на Соловки, на остров Анзер, где и была его страшная Голгофа, оттуда он уже не вернулся.
Так сбылось предсказание Иоанна Кронштадтского, но не только для деда, но и для многих верующих соотечественников. Вятский владыка Никандр был переведен в Среднюю Азию, где был возведен в сан митрополита, являлся членом Священного Синода. Во времена богоборческой власти он был расстрелян.
Мой дядя Иван (сын деда), вернувшись с работы, услышал страшную весть: «Отца твоего забрали». Тогда он собрал вещи и уехал подальше от дома, иначе мог разделить такую же печальную участь. Бабушка Акилина – жена деда – осталась без мужа, без дома. Их семью «раскулачили», из избы их выгнали, лошадку, корову забрали. На всю семью поставили клеймо лишенцев. Куда ни обратятся, везде находят презрение: кто они – лишенцы, враги советской власти. Вот так пострадал за веру не только дед Сергий, служивший псаломщиком при сельском храме, но и вся его семья. Бабушка вскоре скончалась от великой скорби.
В конце 40-х хлопотами тети Елизаветы мои родственники перебрались в село Танабаево, откуда уже и я с другими детьми ходил пешком семь километров в школу в село Большой Рой. А по пути переселения мы заехали в село Аджим, где в то время служил отец Михаил. Он уже к тому моменту отбыл срок в тюрьме как «враг советской власти» и рассказывал, что там над ним надсмотрщики крепко издевались. Били так, что искры из глаз летели, кровь шла из ушей и из носа, он без сознания оказывался. Отец Михаил повторял нам: «Бог терпел и нам велел».
Тетя Аня (Анна, Елизавета, Екатерина – сестры моей мамы) за батюшкой ухаживала. И часто рассказывала, как он плачет, вспоминая былое. А мне отец Михаил наказывал: «Семенушка, я умру, так хоть поминай меня». Отец Михаил иконы мне показывал, разъяснял, что на них изображено, как Христос пострадал за нас; Евангелие мне дал читать. После закрытия храма в селе Аджим тетя Анна все время находилась при храме сторожем. Никто ее не трогал. В храме был склад удобрений. Говорила: «Я умру, тогда храм откроют». Так и произошло.
Тетя Катя очень верующая была. Она привела нас, детей, в церковь села Решетники на праздник Вознесения Господня. А там хор особенный был, с мужскими басами. Лампадки в церкви зажгли, народ собрался – запомнилось мне это все – и вот я стою, и матушка с клироса приходит ко мне и говорит: «Семен, пойдем со мной». Я испугался, подумал: что я наделал? Спрашиваю, мол, куда. А она приводит меня на клирос и говорит: «Становись здесь, рядом с иконой Серафима Саровского, на которой святой молится на камне. Умеешь читать?» Отвечаю: «Умею немножко». – «Молитвы знаешь? Будешь ходить?» Признаю́сь, что ничего не знаю, не умею ни петь, ни по-церковнославянски читать. Говорит: «Научишься». С этого момента ходил в школу и в церковь, в школу и в церковь, в школу и в церковь. Так, каждое воскресенье спешил в храм в село Решетники. Зимой на лыжах туда добирался.
Как отнеслись к этому ваши учителя, одноклассники?
– Вскоре о том, что я хожу в церковь, узнал директор школы. Правда, жена и сестра у директора школы также ходили в храм. Бывала в церкви и внучка, с которой мы вместе учились, поэтому мне сильно не запрещали.
Только однажды, дело было перед Пасхой, меня спросили: «Ты когда прекратишь ходить в церковь-то? Не сегодня, так завтра все они закроются; это прошлое, отсталое. В пионеры, в комсомол надо вступать». А другие ребята – Сергей Пирогов, Сергей Вершинин – сами комсомольцы, а стали меня выгораживать, говорят, мол, он никому ничего плохого не сделал, ходит в церковь – ну и что, и в школу ходит, как все. В общем, заступились за меня ребята, поддержали.
Накануне Пасхи, отправляя в школу, мать дала мне 20 копеек, велев купить булку хлеба. А после уроков меня задержала пионервожатая, говорит: «Когда прекратишь в храм ходить?», предлагает к прочтению лекции, брошюры. Я же отвечаю: «Как начал, так и буду ходить». Начинались сумерки уже, мне лет десять тогда было, послевоенное время. Ну, думаю, не видать мне Пасхи, окружат сейчас со всех сторон…
Говорят мне: «Пойдешь в церковь на Пасху?» Отвечаю: «Пойду». А они продолжают: «Так ведь уже не успеешь».
Работала в школе учительница – дочь диакона, пожилая, строгая, аккуратная. Удивилась моей твердости, отметила позже, мол, такой юный, а отвечал пионервожатой сногсшибательно!
Побежал я тогда от школы, но уже не домой с хлебом, а в сторону села, где был храм, надеясь успеть встретить Пасху. Метров через сто остановилась попутная машина, что было редкостью для того времени. Водитель ответил, что едет в деревню Манкинерь. У меня, говорю, только 20 копеек – те, что даны на хлеб были. Садись, говорит, и просто меня подвез. А дальше до села Решетники пешком. На вопрос, куда еду, я признался: «В церковь, завтра Пасха. Пойдем со мной». «Завтра, может», – ответил водитель.
Прибегаю в храм, а там уже перед службой бабушки собрались в лаптях, в белых платках. Прибежал, не евши, не пивши, сумку сбросил, а батюшка говорит: «Надевай стихарь и пошли на крестный ход». И мы вместе с матушкой и другими певчими пели пасхальные песнопения. Те восклики «Христос Воскресе» и в алтаре с батюшкой пение запомнились мне на всю жизнь. После утрени отслужили литургию.
Затем все вместе разговлялись. И обратно домой километров восемь спешил пешком через поля и деревни, которых уже сейчас нет. Помнится, пить захотелось, и вдруг – на лужайке источник чистейшей воды бьет из-под земли. Вот так Господь утешает в пути. Прибегаю домой без хлеба, а мама с тетями приготовили пасхальный обед, моему возвращению радуются.
А как сложилась дальнейшая жизнь, как пришли к служению в Церкви?
– Жил в деревне Танабаево, в школу ходил в село Большой Рой, а в храм ходил в село Решетники. Все пешком. В Троицком храме села Решетники у отца Ильи на протяжении лет четырех, пока учился в школе, по выходным все ходил в церковь – там научился петь, читать псалмы, выполнял различные поручения по хозяйству. А по окончании школы (мне тогда было лет пятнадцать) батюшка говорит: «Читать-петь ты умеешь, приходи на службы, помоги мне». С радостью пошел трудиться в церкви. В храме требовался ремонт, нужно было заготовлять дрова – работы хватало. И я стал трудиться там за завхоза, чтеца и певчего – так летели дни и ночи.
Трапезной как таковой не было: бабушки придут на службу, принесут молока, каравайчик из русской печи – после службы утренней подкрепишься этим угощением и трудишься до ночи.
А храм старинный, на стенах росписи, но все это требует ухода, обновления. Порошков и чистящих средств тогда не было – мыло и то в дефиците, электричества также нет. Бабушки накипятят воды в ведрах, мыла хозяйственного туда положим и наведем мыльный раствор (мыло темное хозяйственное такое было). И этой мыльной водой начали чистить церковное убранство. Начали с батюшкой приборку с алтаря. Сельская церковь, начиная с прихода советской власти, пережила годы запустения, поэтому можете представить, сколько там грязи было. За неделю в храме стало чисто.
И уже после того, как храм был очищен от грязи и вымыт, пришли работать плотники и другие мастера. Крыша течет, красок, материалов строительных нет, в общем, пришлось нам тогда с сельскими жителями потрудиться, чтобы раздобыть хоть что-то. Батюшка благословил к начальнику парома подойти, чтобы краску продали нам, – через Решетники тогда теплоходы ходили. Слава Богу, краску нам привезли, и работа снова закипела, храм был выкрашен.
Дрова надо было заготовлять… Снова проблема – где их брать? С лесничим познакомился. Ель, осину, сосну, березу по Вятке тогда сплавляли: шестиметровки, связанные по десять штук. И вот что удивительно: несмотря на то, что в стране в послевоенные годы царило безбожное время, светские люди на наши просьбы откликались – лес на дрова был передан; конечно, и заплатил батюшка. Пилы «Дружба» тогда не было, пилили, кололи – все вручную. Трудились с моим родственником иеромонахом Николаем (Ивановым) с утра до вечера. Года на три тогда дров для храма заготовили.
А свечи, ладан и необходимую для службы утварь где брали?
– В Киров ездил. Зимой паром не ходит уже, поэтому добирался часть пути автобусом, а часть – пешком. Возвращался как-то раз поздно, свечи вез для храма. Идти нужно было из Большого Роя в сторону Решетников зимой по полям, через лес. Уже смеркалось, и вдруг вижу в темноте силуэт собаки передо мной. Смотрю, два глаза светятся, и понимаю, что это волк. Жутко стало. Волки тогда в деревнях много скотины перетаскали. Превозмогая страх, зажег пучок свечей, которые вез волоком на санках, и стою, как вкопанный. Зверь постоял-постоял и развернулся, убежал в лес обратно. Такое вот нес послушание церковным сторожем.
Чем запомнились армейские годы? К вам как к церковнослужителю было ли какое-то предвзятое отношение со стороны сослуживцев, офицеров?
– Возраст подходил, и мне пришла повестка из военкомата. До Уржума меня подвез один человек, говорит, в армию – хорошее дело. А в военкомате на меня кто-то уже постарался оставить жалобу. Секретарь райкома партии поехал с допросом к священнику, мол, у вас молодой человек работает, на него жалоба. А батюшка с матушкой недоумевают: какая жалоба, видно, кто-то из сельчан написал по зависти или специально. Говорят обо мне: не пьянствует, законы не нарушает, в работе у него чистота, порядок, вся бы молодежь такой была – воспитывать бы не приходилось. Батюшка усадил секретаря райкома за стол, накормил, напоил. А секретарь попросил расписаться в предложенном документе: «Советское законодательство не нарушается». Поэтому в армию меня призвали без «пятна хулигана». Был отправлен во Владивосток, там проходила учебка.
Распределили меня в авиационную часть, где на учебке постигали азы авиаремонта. Там было много наших вятских, в том числе староста, поэтому в обиду он нас не давал. В целом же ребята, с кем пришлось служить, сами, будучи комсомольцами, ко мне с идейными вопросами не привязывались. Служил один старовер из Малмыжского района, Юрий. С ним на почве веры мы стали общаться. Однажды нас с ним партработник вызвал, мол, верующие, пора вступать в комсомол, иначе в стройбат отправим. В это время случилось ЧП в части: в самоволку ушел комсомолец. Утром пришла женщина, которая подверглась насилию со стороны этого солдата. Когда снова встал вопрос о вступлении в комсомол, мы сказали замполиту, что такими вот, как этот комсомолец, мы никогда не станем. Больше к нам никогда не привязывались.
А мы с Юрием так и остались нести службу в авиационной части на Дальнем Востоке. За армейские годы мы так сдружились, что однажды пили напиток из одной чаши, а староверы никому из другой веры свою посуду не дают. Это был знак особого расположения, принятия и доверия.
Решение учиться в духовной семинарии пришло после армейской службы?
– После армии снова вернулся в храм, ставший родным, в село Решетники. Батюшка обрадовался, говорит мне, что не ждали и увидеть, – такая была сильная антирелигиозная пропаганда. Благословил поступать в семинарию. По его благословению написал заявление о поступлении в Московскую духовную семинарию, отнес конверт на почту. Выдали мне квитанцию, а письмо не отправили. Во время хрущевских гонений на Церковь это было обычным делом. Только я тогда еще всего этого не осознавал и ожидал ответный вызов. В начале августа ничего из семинарии не поступало, вызов так и не пришел, и я решил туда съездить. Подошел к секретарю. Мне сказали, что никаких писем от меня не приходило. Секретарь намекнул, что в такое время документы почтой отправлять нельзя, и дал контакты Петра Досаева, работавшего тогда сторожем в Троице-Сергиевой лавре и проживавшего в Москве. Со сторожем я познакомился. Петр Досаев согласился мне помочь: предложил мне прислать документы на его имя, а он сам передаст их в семинарию (как оказалось, он помогал с передачей документов и до меня многим – передавал их прямо в руки делопроизводителю семинарии, чтобы миновать почту и спецслужбы). Однако год я уже потерял. И снова уехал трудиться в Решетники в церковь.
На будущий год снова приехал в семинарию.
Как проходили вступительные испытания?
– Со мной беседовал инспектор игумен Филарет (Вахромеев). Я рассказал, что со школы нес послушания певчего и чтеца при храме, что у меня дед за веру пострадал. Он все это доложил секретарю семинарии Алексею Остапову (его отец был секретарем Патриарха Алексия I). На вступительных экзаменах меня попросили спеть «Господи, воззвах» на 3-й глас. Спросили о духовном смысле праздника Преображения Господня. Я стал рассказывать, что перед крестными страданиями Господь взял с Собой учеников и на Горе Фавор преобразился – показал Славу Свою. Слава – это Божественная Сила. В общем, экзамен в традиционном смысле не сдавал. В семинарии был учтен опыт моего церковного служения чтецом и певчим в храме, и меня зачислили.
Когда вас рукоположили?
– На третьем году обучения в 1965 году осенью, на преподобного Сергия Радонежского, меня рукоположили в диаконы, а на четвертом зимой, на святителя Николая, я стал священником. Но это не я так захотел, а Господь так все устроил благодаря многим людям, о которых я рассказывал, и конечно, инспектору отцу Филарету (впоследствии он стал митрополитом Минским и Белорусским), который проникся, заметив у меня, простого сельского церковного сторожа, большое желание учиться в духовной семинарии.
Когда я был уже в священническом сане, меня пригласили на службу к Патриарху Алексию. Патриарх наградил меня набедренником. В разговоре со мной он вспомнил, как страдали верующие на Соловках, и напомнил слова, которые говорят священнику, давая в руки часть Святого Агнца с увещеванием: «Приими залог сей и сохрани его цел и невредим до последняго твоего издыхания, о немже имаши истязан быти во второе и страшное пришествие великаго Господа и Спаса нашего Иисуса Христа». То есть в руки священника кладут Тело Христа – залог сей велик. И за этот обет священники будут отвечать. Поэтому священник, даже если его ругают, издеваются над ним, не имеет права ни на кого поднять руку.
Что запомнилось о времени обучения в семинарии?
– Гонения. В лицо кричали нам, семинаристам: «Тунеядцы вы, мы закроем храмы, уходите отсюда». Советские комсомольцы ополчались на нас, страшное было время. В Троице-Сергиевой Лавре служил архимандрит Тихон (Агриков). Что он претерпел, каких только провокаций не было, как только над ним ни издевались – даже женщины полуголые прыгали со второго этажа на него, посмотрите, мол, вот чем священник занимается. Но он человек высокой духовной жизни – не реагировал на подобные вещи; и все равно его выжили из академии, из Лавры. Долгие годы он был в гонении, жил и в Украине, и в Абхазии. Много вытерпел.
Отец Симеон, если вы были рукоположены во время обучения, то получается, в годы учебы в семинарии и женились. А где встретили матушку, ведь духовная семинария – учебное заведение закрытого типа?
– Моя матушка Любовь была духовным чадом архимандрита Тихона (Агрикова). Но познакомил меня с ней мой знакомый – отец Симеон Митрофанов. Он меня спрашивает, мол, когда будешь жениться, я же говорю: «У меня невесты нет». А он отвечает: «А у меня есть для тебя невеста – Любовь Михайловна, она ходит к отцу Тихону на исповедь». Работала она воспитательницей в детском саду в Москве и ездила в Троице-Сергиеву лавру к своему духовнику. Мы познакомились с ней и сразу понравились друг другу. Венчались летом на Казанскую.
Каким образом вы снова оказались на вятской земле?
– По окончании семинарии по распределению приказом был отправлен в Кировскую епархию. Владыкой Иоанном был назначен в Серафимовский собор, где и служу до сих пор. По приезде не было не то что квартиры, а вообще места для проживания. На прихрамовой территории имелся пристрой, где нес службу сторож Дмитрий Иванович – он меня приютил под крышей на сеновале. Матушка с маленьким сыном в это время проживали в Москве у крестной сына. И я начал служение клириком. Не будучи настоятелем, не мог примиряться с некоторыми непорядками, бывшими в храме. Стал говорить, чтобы пометки (записки), подаваемые прихожанами, прочитывались сразу на ближайших службах, а не откладывались в ящики. Также говорил о Евангельских чтениях. Святое Евангелие сейчас вычитывают за время всего Великого поста, а раньше читали только на Страстной седмице. В общем, мои предложения и реформы кто-то поддержал, а кому-то пришлись не по нраву, и меня начали притеснять, но я продолжал нести священническое служение на приходе.
Вы начали служение в священном сане в 60-х годах, в период хрущевских гонений. Какой в то время была духовная жизнь на вятской земле? Какие испытания выпадали на долю верующих непосредственно в Кирове?
– Время было непростое. За любое слово в защиту Церкви, а тем более дело, могли дать срок. У отца Серафима Исупова был родственник Василий Васильевич, прихожанин храма. Он два боковых придела в храме сделал – храм надо было расширять, народа много было, тесно. За это его вызвали в органы и сказали: «Ты либо в церкви работай, либо уходи». Однако этим его испытания не закончились. Года два отсидеть пришлось за то, что храм отстроил. При этом все его имущество конфисковали. После отбывания срока он вернулся в город и уже трудился при церкви сторожем до конца своей жизни. Он все дни молился и ночами читал Евангелие, одним словом, из храма не уходил. Такой вот верующий был человек.
Кто поддерживал вас в трудное время? Матушка, прихожане?
– Василий Васильевич однажды обратился к приходу, мол, отец Симеон служит, а жить ему негде, семья в другом городе. И прихожанка Анна Михайловна, Царство ей Небесное, проживавшая с другими женщинами в церковном доме, уступила свою маленькую комнатку, а сама перебралась на кухню коммунальной квартиры; можете себе такое представить? Мы, конечно, были ей очень благодарны.
Но и там возникли свои испытания: места мало, тесно, детей ночами кусали клопы, выползавшие из-под обоев. Матушка, конечно, поддерживала в дни испытаний, всегда была рядом. Со временем Господь все устроил.
Кто такие были уполномоченные в советское время?
– Это были люди из государственных структур, которые следили за тем, как жили священники, что говорили священники в своих проповедях, как они служат. Могли указать архиерею: этого снять, того перевести туда. Конечно, и за мной был такой пригляд, тем более что рвение в храме и предлагаемые реформы на приходе не всем нравились. Но советское законодательство я не нарушал, нес свое священническое служение.
Было и такое, что сотрудники КГБ предлагали следить за прихожанами, доносить (а тогда в Серафимовский храм ходил практически весь город), но мы со священниками помнили о Святом Агнце и были верны своему служению Церкви.
Однажды мне даже пистолетом угрожали, заставляя чистый лист подписать. Ничего у них не получилось. Я заранее, еще в Уржуме, отцом Симеоном Гарькавцевым, который лагеря прошел, был предупрежден: «Семенушка, потреплют еще тебя, будь мудр». Поэтому ни под какими угрозами ничего подписывать не стал.
Вы всю свою жизнь несли служение в Серафимовском храме города Кирова?
– Штатным клириком – да. Но на великие праздники, например, на Пасху, ездил в командировки совершать служение в отдаленных городах Кировской области, в том числе в Уржум, Кирс, Омутнинск, Лальск. В Омутнинске был молитвенный дом. Начинать приходилось с самого малого: везде в годы советской власти встречали полуразрушенные храмы, священников на местах не было, поэтому совершать службы было непросто, не было самого элементарного. Но при этом верующий народ всегда радовался приезду батюшки и собирался на службы, особенно в праздники. Все прихожане с радостью старались сделать что-нибудь для храма. На каждом месте были свои обычаи и традиции.
Кто собирался на службы?
– И бабушки, и молодежь. Верующие и даже неверующие. А иногда в храме присутствовали молодые люди, но не для молитвы, а для того, чтобы записывать, кто из молодежи ходит молиться.
Самая необычная на вашем веку Пасха Христова?
– Из детства помню: испытывал большую радость в этот праздник, песнопения пасхальные пел, и душа до сих пор радуется. На Синае, когда службу совершал, такую же радость Пасхальную испытывал, на Фаворе служил на Преображение, в Иерусалиме был – там вечная Пасха.
Но сохранилась в памяти и другая Пасха. Вспоминаю, как в конце 70-х годов в пасхальную ночь в Кирове в нас камни летели с целлулоидными «дымовухами». Из Серафимовского собора тогда Пасхальный крестный ход по дороге шел, и нас закидывали камнями. Во время службы один булыжник в окно влетел и на престол упал. Хулиганы и в храме наводили панику среди верующих, подкидывая такие «дымовухи» в толпу с криками «пожар». Брали целлулоидные расчески, обматывали их бумагой и поджигали – дыма много, он едкий. Надеялись таким образом создать панику и верующих из храма выгнать. Так вот атеистически настроенная молодежь хулиганила. А власти и милиция это попускали. Все это время надо было пережить.
А в годы перестройки и затем, в «лихие 90-е», что особенно запомнилось?
– Появилась свобода вероисповедания. В 90-е стал настоятелем, старались следить за порядком в храме: мыли стены, красили, много построили. Церкви в городе, как и по всей стране, открывались, и верующих в годы перестройки приходить на службы стало больше.
В это время я побывал в Иерусалиме, тем самым осуществил не только свою мечту, но и мечту моего деда Сергия. В паломничестве в Святом Граде поминал его. Слава Богу, что в наше время посетить эти святые места стало возможным. Довелось послужить на горе Синай, на Фаворе – за десять дней паломничества можно было многое успеть. Это было событие на всю жизнь. Тогда такие паломничества организовывались только Патриархией. Это были именно паломничества, а не туристические поездки, как сейчас. Было все духовно, молитвенно, хоть материально и неустроено.
Духовно сильнее верующие люди советского прошлого или современные миряне?
– Верующие люди советского времени были более крепкими в вере – сейчас более мягкие, изнеженные. Трудности нас закаляли и укрепляли в вере.
Что бы вы хотели сказать нашим читателям?
– Христос Воскрес – и все мы воскреснем. Господь обещал – Он приведет в исполнение Свои обещания. Через болезни, скорби, страдания Господь очищает душу человека и приближает к Себе. Господь пришел, чтобы освободить нас от греха. Каждый день нужно читать Евангелие – это беседа с Самим Христом, следует впитывать каждое слово.
Будем помнить слова Христа Спасителя: «Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне. Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15.4-5).
Публикация пресс-службы Вятской епархии