Честные записки с Алтая Сталину
Алтайский краевед Виктор Суманосов в своей новой книге «Гражданская война окончена - забудьте» опубликовал уникальные записки поэта и большевика Петра Парфенова. Журналист встретился с вождем в 1925 году после длительного отпуска, который он провел у родителей в алтайской деревне. Перед встречей Парфенов передал Сталину свои записки – наблюдения о настроениях на селе. Прочитав их, вождь согласился дать интервью, а записки журналиста рекомендовал почитать членам и кандидатам политбюро.
Справка:
Петр Парфенов - видный деятель большевистской партии, известный также как историк, писатель, поэт и журналист. Биография его тесно связана с Алтаем («Алтайский» - один из его литературных псевдонимов). Наибольшую известность получил как автор песни «По долинам и по взгорьям...». В 1934 году Парфенова приняли в Союз писателей СССР, он возглавлял Московское товарищество писателей.
Отклонение от генеральной линии партии привели к тому, что в октябре 1935 года Петр Парфенов был арестован, а 29 июня 1937 года расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда по ложному обвинению в контрреволюционной деятельности.
Романтичный большевик побывал в 1924 году на Алтае в отпуске и хотел рассказать товарищам по партии о местных народных настроениях после гражданской войны. Записки адресованы членам и кандидатам Политбюро и тов. Сталину. 7 ноября, в годовщину Великой Октябрьской социалистической революции (101 год), мы предлагаем вниманию читателей отрывки из этих колоритных записок.
О поезде «Максим», который связывал Москву с Алтаем
«На товарно-пассажирском «Максиме» нет не только электрического освещения, даже обыкновенные свечи - большая редкость: как правило, отсутствуют уборные и умывальники. На «Максиме» очень много разговоров о политике, о господах, в особенности когда обгоняет скорый поезд, с электричеством, с международным рестораном. Движется «Максим» очень медленно (12 дней от Москвы до Ново-Николаевска), едут на нем главным образом крестьяне, безработные, красноармейцы, мелкие спекулянты и торговцы. Немало поучительных и весьма откровенных вещей можно услышать на «Максиме» о советской власти, коммунистах, «нонешних порядках».
Как девица «валялась на палубе»
«Среди третьеклассных пассажиров на барнаульском пароходе «Коммунист» есть безработные интеллигенты, торговцы и много крестьян, красноармейцев, бывших фронтовиков. Немало из них в прошлом ездило в 1-2-м классе, и разницу между 1-м классом и палубой они отлично понимают. Поэтому можно наблюдать исключительно критическое и даже враждебное отношение третьеклассников к каютникам. В особенности когда наверху едут знакомые 3-му классу совработники и коммунисты, первого класса не достойные. Эта враждебность во всем. Например: пассажирка с палубы, по рассказам, дочь бывшего томского богача, очень хорошо сыграла несколько вещей на пианино, находящемся в столовой 1-го класса. Музыка настолько понравилась, что сверху пришли на палубу просить ее сыграть еще, даже предлагая купить ей билет 1-го класса. Но третьеклассники так дружно стали просить ее, чтобы она отказалась играть «новым господам», что эта девица вызывающим тоном отрезала: «я предпочитаю валяться на палубе», и пришедшие за ней ушли ни с чем, осмеянные и освистанные».
«Кирпич» в нагрузку
«В Камне (нынешний Камень-на-Оби. - Прим. ред.) при покупке билета, при расчете за обед в столовой, при уплате за лекарство - везде предлагают в обязательном порядке приобрести один десятикопеечный «кирпич» на постройку рабочего дворца в Новониколаевске (столица Ново-Николаевской губернии, некогда вышедшей из Алтайского края и Томской губернии. - Прим. ред.). Причем этот обязательный «кирпич» называется добровольным пожерт-вованием. Для каменского мужика десять копеек не пустяк, а 30 копеек - большие деньги, почти пуд пшеницы. Приходилось видеть много эксцессов, в особенности у пароходной кассы: без билета нельзя, а его не продают без «кирпича», - мужик торгуется, кряхтит и иногда ломает зубы от злобы, принимая «кирпич».
Деревня ошарашила...
«Обстановка в деревне, хотя мы с нею никогда не порывали, настолько ошарашила нас, что первое время мы не знали, как себя держать даже со знакомыми, товарищами и родственниками. Тов. Ткаченко не выдержал первым. Намереваясь побыть у своих родных не меньше месяца – на пятый день он уехал отдыхать на курорт, где его не знали и где он мог затереться в массе отдыхающих. По приезде на свой поселок, мне сразу же захотелось поговорить откровенно с мужиками, но они охотно слушали мои рассказы, сами же больше молчали. Даже с отцом и братьями тогда, какая-то натянутость. Потом выяснилось, что мне не доверяли. Ко мне приезжали коммунисты, местная власть и крестьяне боялись, как бы я чего не разболтал на счет скрытых объектов обложения».
«В кулаках ходят по очереди»
«Есть случаи, когда звание кулака является повинностью, в кулаках «ходят» по очереди. Устатбюро предписывает своему статистику сообщить, сколько в его деревне кулаков и кто? И крестьяне, с согласия статистика, кулака выбирают. Делается это с ведома сельсовета, а иногда волисполкома. Целый год, до очередной переписки урожая крестьянин, попавший в кулаки, ходит понурый и злой, и ждет с нетерпением, когда, наконец, его из кулаков выпишут, когда наступит очередь другого».
Из услышанных песен
«Я слышал лично, как на селе Стыровском бывшие комсомольцы (и красноармейцы) пели хором песни и одна из них оканчивается так:
«Землей владеть имеем право,
Но пшеницей – никогда!»
Свадебный кортеж бухгалтера сельсоюза
«За несколько дней моего пребывания здесь пришлось наблюдать три «больших события», которые взволновали местных горожан. Это переброска в другой уезд местного председателя уисполкома, который скомпрометировал себя пьяным скандалом и, однако, имел очень много сочувствующих. Потом - шумный, на 19 экипажах, свадебный кортеж бухгалтера Сельсоюза, который при встрече дезорганизовал ряды манифестантов ОДВФ и увлек их «смотреть венчание» в церкви. Затем - сокращение служащих.
Последнее выявило исключительную приспосабливаемость и гибкость сокращаемых к требованиям момента. Например: одного сократили по мотивам, что у него жена служит, на другой день они оба представили документы о разводе; другого - как собственника, и он представил кипу бумаг, что дом принадлежит не ему, а его троюродному племяннику. Сокращаемые по этим признакам всем и каждому показывают пальцем, что такой-то коммунист имеет «гораздо больший дом», однако его не сократили, такого-то жена там-то «больше получает», а его не уволили».
О склоках между коммунистами
«Злобой дня деревни является вопрос о коммунистах «чужаках», присланных укомом на волостную и сельскую работу. Например, местный коммунист Федоров, окончивший Губсовпартшколу, работает секретарем сельсовета, а для хозяйства нанимает батрака. Пока в волости были местные работники, на это не обращали внимания. Приехали «чужаки» и сразу же предложили Федорову уволить батрака и впредь наемным трудом не пользоваться. Он согласился это исполнить только после того, как секретарь волпарткома и член Бюро волпарткома (районный инструктор кооперации), рассчитают своих прислуг. Началась склока. Причем, все местные коммунисты встали на сторону Федорова.
Долго потел волпартком над этим вопросом. Пересмотрел все справочники и циркуляры. Устраивал закрытую дискуссию на тему: «Какой труд для партии нужнее: горничной, кухарки, экономки или батрака?» И, в конце концов, коммунисту Федорову с ведома укома, но без занесения в протокол, чтобы не придралась ГКК, было разрешено пользоваться наемным трудом для своего хозяйства».
В пьяной цепочке партийных товарищей
«Перед отъездом в деревню я попал в «пьяную цепочку» самых ответственных уездных партийных товарищей. Началось это, впрочем, с краткой информации о центре, а кончилось под утро пьяным самооправданием, что «здесь иначе жить нельзя», без выпивки с тоски умрешь. В заключение - игра на гитаре, нудные песни, извиняющие поцелуи и прочее. Причем меня особенно поразило в этой «цепочке» не то, что было слишком много выпито и что под конец запасы пополнялись через связи с самогонщиками, а то, что, когда языки развязались, я почувствовал в словах товарищей действительно неподдельную тоску, безнадежное одиночество и усталость. Невольно казалось, что вот только теперь, к сожалению, у всех этих людей выявились наружу настоящие человеческие чувства, а завтра они опять замкнутся в самих себе, начнут формально реагировать на живые события, станут бюрократами, будут подсиживать друг друга и до следующей «пьяной цепочки».