На внутреннем фронте
А. КУЗНЕЦОВ: 18 часов и 5 минут в Москве, на youtube-канале «Дилетант» в эфире программа «Не так». Так получилось, что сегодня я с вами один на один: Сергей Бунтман в небольшом отпуске, желающих его подменить не оказалось, и в результате мы с вами сегодня будем беседовать о временах стадесятилетней давности. Любители кровавых, запутанных, таинственных драм будут разочарованы — сегодняшнее дело одно из тех, к которым мы обращаемся для того чтобы поговорить о каком-то социальном феномене, посмотреть на атмосферу какого-то времени, на какие-то общественные процессы, а собственно криминалистическая составляющая в этом деле, ну, практически нулевая — так сказать, массовое хулиганство с элементами грабежей и, к сожалению, насилия тоже.
Когда началась Первая мировая война, для населения основных воюющих стран это было событие не только ожиданное, но, как свидетельствуют многочисленные воспоминания, дошедшие до нашего времени — воспоминания и русские, и французские, и английские, и немецкие, и, так сказать, стран Австро-Венгерской империи, тех, которые потом, так сказать, на обломках этой империи станут независимыми странами — свидетельствуют о том, что это событие было для многих желательным, желаемым, да? Патриотический подъём, патриотический угар начался до того, как были произведены обмены объявлениями войны, и, так сказать, войска пришли в движение — газеты, в том числе и русские газеты, за несколько месяцев до событий в Сараево уже выходили с заголовками, суть которых сводилась к тому, что вот когда же наконец, побыстрее бы, и мы победоносно утвердим, там, то-сё, пятое-десятое. Активно газеты цитируют, так сказать, воинственные заявления политиков настоящего, генералов прошлого — вот, например, из газеты в газету переходит такая цитата генерала Скобелева (Скобелева уже три десятка лет как нет на свете, но вот этот символ российского такого, несколько угарного патриотизма продолжает жить на страницах газет): «Россия единственная страна в Европе, где достаточно идеализма, чтобы воевать из-за чувства, её народ не уклоняется от жертв за веру и братство. Остерегайтесь довести эти чувства до крайних пределов».
Давайте почитаем газеты того времени — помните, на старом «Эхе» была такая рубрика, я её очень любил: «Московские старости», вот что-то в этом роде. «Несколько дней назад жители Немецкой улицы Москвы подали в городскую управу заявление, в котором просили переименовать их улицу. Не дожидаясь ответа, жители в четырёх местах залепили бумагами дощечки с наименованием улицы». «Петроградские ведомости» от 20 августа четырнадцатого года. «Ничего немецкого нам не надо! Янтари в виде ожерелья и бус — вот последнее, что мы получили из Германии в качестве article du Berlin. Янтарь — камень рабов. Сколько крови, слёз и отчаяния связаны с этими кусочками смолы, обточенными жёсткой водой немецкого моря. Не надо больше носить янтарь». Поклонники старой прессы по тону, я думаю, узнали «Новое время» суворинское, 21 августа четырнадцатого года. «На собрании врачей в Москве решено в ответ на зверства, проявленные немецкими врачами, бойкотировать немецкие фармацевтические препараты и обратиться ко всем русским врачам с предложением не прописывать больным немецких препаратов». «Петроградские ведомости», 29 августа четырнадцатого года — не очень понятно, какие такие особенные зверства проявляли немецкие врачи, ну, всем читающим, я думаю, было понятно, что достаточно того, что они немецкие. Вот письмо в редакцию: «Не признаете ли возможным указать петроградскому городскому начальству, что дальнейшее существование Фурштадтской улицы не может быть терпимо? Обыватель». Это тоже «Петроградские ведомости», 30 августа четырнадцатого года.
Ну и как совершенно справедливо в чат, в чате мне уже напоминают, что в середине августа город Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Даже некоторая дискуссия произошла в Городской думе — не переименовать ли его, чтобы полностью перевести Санкт-Петербург на русский язык, не переименовать ли его в Свято-Петроград, ну, потом всё-таки здравый смысл в какой-то степени взял верх, и обошлись без Свято-, просто Петроградом. Надо заметить, что далеко не все, в том числе и жители российской столицы, отнеслись к этому восторженно, и некоторые выражали не просто, так сказать, недоумение, а неприятие этого такого показного шага. Сошлюсь на замечательного русского искусствоведа, Николая Николаевича Врангеля. Это младший брат знаменитого Петра Николаевича Врангеля, одного из лидеров белого движения — человек совершенно далёкий от военного дела, весь погружённый в искусство, автор многочисленных замечательных совершенно пособий и справочников по истории русского и зарубежного искусства, вот что он писал в своих дневниках, изданных уже после его смерти (он скончался рано, в пятнадцатом году): «Мне думается, что такого рода факты — не случайные эпизоды, а предзнаменование весьма значительное. Это один из признаков того падучего и глупого ложного национализма, который в завтрашний день нашего существования обещает стать лозунгом дня. Это самодовольная влюблённость в себя и свою псевдокультуру и будет одним из признаков российско-славянского одичания. Пожалуй, что это одичание постигнет не только нас, но и весь мир». Сразу хочу сказать тем, кому могла резануть слух вот эта вот, вот этот пассаж про российскую псевдокультуру — Николай Николаевич Врангель, разумеется, не называл псевдокультурой большую российскую культуру, то, что называется: нет, как раз, если внимательно присмотреться к этому тексту, псевдокультурой он называет то, что считают культурой вот эти квасные патриоты все вот эти вот, всю эту, условно говоря, хохлому расписную.
Ну, а насчёт того что — да, ну о хохломе, сейчас наш режиссёр, Андрей, покажет нам первую картинку: это один из наиболее часто встречающихся плакатов начального периода войны, на котором для, так сказать, малограмотных и медленно соображающих прямо подписано, кто где, кто плохой, кто хороший. Вот слева — нечестивый тевтон, ну и действительно нечестивый, конь у него чёрный, да, а справа богатырь святорусский, ну и, как положено святорусскому богатырю — соответственно, он поражает противника. Но вот Николай Николаевич Врангель был, к сожалению, прав насчёт того, что одичание коснулось не одной страны, а всего мира: собственно говоря, сопровождавшие начало войны погромы — погромы в отношении представителей враждебных держав, оказавшихся, на свою беду, на территории, соответственно, этих враждебных держав, происходили во всех крупных городах всех воюющих держав.
Вот следующая картинка, которая обращает на себя внимание такой большой надписью We are Russians — на этой картинке, эта фотография сделана в Лондоне: в Лондоне тоже в первые дни войны будут погромы магазинов, фирм, в названиях которых были немецкие фамилии, ну, а поскольку средний лондонец, точно так же как и средний москвич или средний парижанин, не обязан был различать тонкости иностранных фамилий, то, соответственно, владельцы какого-то магазина сочли необходимым покрупнее указать, что они русские — видимо, фамилия у них об этом напрямую не говорила. Интересно, что погромы — ну, по крайней мере, так сказать, если говорить о, мы сегодня говорим с вами об их российском варианте — погромы будут не связаны только с началом войны. В начале войны это как бы ещё более или менее объяснимо: это такое состояние коллективного, толпяного, если можно так выразиться, аффекта, и — не подумайте только, что, разумеется, что я это всё одобряю, но это, говорю, хотя бы понятно, поэтому когда в самые первые дни войны, четвёртого, если я не ошибаюсь, августа — Германия объявила войну Российской империи 1 августа, вот 4 августа толпа в ещё пока Петербурге ворвалась в здание германского посольства, учинила там полный погром, накостыляла послу — но, к счастью, он отделался, в общем, сравнительно легко, Пурталес, но тем не менее это как бы выражение такого вот отношения к враждебному государству. Да, понятно, что дипломатическими обычаями, Венской конвенции и её дипломатических представителей ещё не существует. Она будет подписана только после Второй мировой войны. Но, естественно, есть традиции, есть порядки. Конечно, это не предусмотрено, но понять можно. Но вот что интересно, те два блока событий, которые мы будем рассматривать в нашем сегодняшнем заседании: и касающийся первый октября четырнадцатого года, а второй и вовсе мая пятнадцатого — это события, которые трудно, так сказать, связать с каким-то вот таким вот аффективно вспыхнувшим негодованием. Ну вот давайте разберёмся с первым блоком.
В десятых числах октября, война, напоминаю, уже 3 месяца как идёт. Ну точнее 2,5 месяца как идёт. В десятых числах октября в Москве происходит крупный массовый, с участием, по некоторым оценкам, до 100 тысяч москвичей — ну и гостей столицы, как вы понимаете, тоже, разумеется, не отказывать же себе в таком удовольствии, раз уж там оказался — происходит погром, в основном магазинов, лавок и других заведений, на вывесках которых были иностранные фамилии. Но погром есть погром. Поэтому прилетело, разумеется, и некоторым случайно затесавшимся. Вот, например, была разгромлена лавка известного купца Михаила Кузнецова. Скажите мне, что в этой фамилии немецкого? Но тем не менее, видимо, оказался не в то время не в том месте со своим магазином. Что стало поводом для этого события? Поводом стало следующее: 15 сентября (я даю все даты по старому стилю сегодня), 15 сентября немцы после успешного сражения в восточной Пруссии, сражения при Таннеберге, в котором была разгромлена одна из русских армий, армия генерала Самсонова, немцы перешли к активным действиям на восточном фронте и начали так называемую Варшавско-Ивангородскую операцию. Цель этой операции заключалась в том, чтобы по возможности срезать такой довольно острый, значительный клин: территория вокруг Варшавы, которая вдавалась в немецкую территорию. Ну так проходила линия государственной границы до войны. И, как говорится, любому, даже младшему офицеру генерального штаба при взгляде на карту первым делом хотелось этот выступ срезать. Цель этого наступления была, конечная цель — взятие Варшавы и крепости Ивангород. Началось это наступление достаточно успешно. К концу сентября немцы практически дошли до Варшавы, вышли на рубежи Вислы. Но начались ожесточенные бои. И постепенно, день ото дня, преимущество начинает склоняться на сторону русской армии, оборонявшей Варшаву. 7 октября русские войска начали форсировать Вислу, переходить на её левый берег. Ну и в конечном итоге в районе 9 октября немецкие войска вынуждены начать отход от Варшавы. Естественно, пресса немедленно сообщает об этом событии. И по крупным городам Российской империи проходит импровизированный — действительно импровизированный, нет никаких оснований полагать, что за организацией стоит какая-то внятная сила — импровизированные такие вот митинги.
В частности, в Москве на Красной площади, ну, сейчас нам Андрей покажет одну из демонстраций. Я сразу хочу сказать, что вот конкретно на этой фотографии мы видим с вами не демонстрацию ту, о которой я сейчас говорю. Это демонстрация более поздняя. Это вот как раз уже май пятнадцатого года. Вы видите: люди одеты сравнительно легко. А вот на следующей фотографии как раз окрестности Красной площади, как раз начало октября. Вы видите: люди уже в шапках, в пальто, в демисезонном. Уже там вроде бы даже какой-то снежок уже идёт. Это вот та самая массовая демонстрация патриотическая, с выражением всяческого, так сказать, верноподданического счастья по случаю одерживаемой под Варшавой победы. И вот эта самая демонстрация переросла в полное черт-те что.
Дневник одного из московских обывателей, так и называется — «Дневник обывателя» некоего Окунева. Человека внимательного, литературно одарённого, цепкого наблюдателя. «11 октября. Московские черносотенцы, если тут действовали члены общества «За Россию», или просто уличные хулиганы одержали блестящую победу над магазинами с вывесками фамилий Мандль, Эйнем, Гаррах, Вюстер, Беллер, Риферт
Окунев не был непосредственным свидетелем погрома, а вот давайте почитаем статью из одной из вполне нейтральных, придерживающихся такого спокойного, взвешенного тона газет, чьи корреспонденты, видимо, непосредственно своими глазами, судя по тому, что они описывают, наблюдали происходившее 11 октября в Москве. «Возмущение германскими зверствами и шпионажем приняло вчера в Москве форму демонстративного разгрома некоторых магазинов, принадлежащих германским и австрийским подданным. К счастью, благодаря энергичным мерам полиции и отчасти умеренности толпы, погром не принял крупных размеров и коснулся лишь немногих фирм, главным образом на Мясницкой улице. Первым пострадал магазин фирмы «Эйнем», в Верхних торговых рядах». — Ну, товарищество «Эйнем», а после революции, кто знает, знаменитый легендарный «Красный октябрь» — это производители в первую очередь изделий из шоколада. Конфет, собственно шоколада, напитков, какао и всего прочего. — «Толпа потребовала закрытия магазина, и когда служащие, заперев магазин, разбежались, сорвала с вывески магазина государственный герб, как внутри рядов, так и снаружи, и сорвала вывеску. Толпа была немедленно рассеяна полицией. В третьем часу дня здесь снова собралась толпа и, разобрав скат тротуара (на несколько аршин), начала камнями бомбардировать магазин». — Вот для чего плитка-то на московских улицах опять появилась — чтобы легче было разобрать скат тротуара. — «С треском разлетелись громадные зеркальные стекла. Одновременно другая толпа ворвалась в ряды и начала громить магазин с другой стороны. Здесь также были перебиты стекла и разнесены попавшими внутрь магазина камнями витрины с конфектами, мебель, люстры и пр. Когда, разгромив магазин камнями, толпа хотела ворваться внутрь магазина, один городовой, несмотря на грозившую ему опасность попасть под каменья, бросился в магазин и вышвырнул из окна одного из громил. Это подействовало, и толпа отхлынула от магазина. Прибывший наряд конных городовых оттеснил её к Красной площади». — Я хочу сказать здесь, что действительно вот замечание Окунева о том, что полиция в Москве в тот день, по-видимому, бездействовала, оно, судя по всему, не подтверждается. Вот в мае пятнадцатого года во время погрома она действительно будет бездействовать. Причём, я бы сказал, благожелательно по отношению к погромщикам бездействовать. И тогда масштабы и последствия будут совершенно другими. А пока полиция — уж не знаю, руководствуясь приказом или по собственным представлениям о служебном долге — пока полиция не безучастна. И действительно, судя по всему, масштабы погрома могли бы быть значительно более тяжёлыми, если бы не вот это вот противодействие. — «Позднее, ночью, в городе таким же образом были разгромлены магазины «Эйнем» на Ильинке и Лубянке, «Мандля» на Тверской, Софийке и Неглинке», — Софийка это Пушечная улица, старое её название, — «магазин «Дрезден» на Мясницкой, «Циммерман» — на Кузнецком, «Боген» на Неглинке, «Гаррах» — на Кузнецком; на Мясницкой улице разбиты стекла в магазинах «Вюстер», «Виганд», «Отто Дейц», «Ланц», «Густав Лист», «Велер», «Тегелер», магазин сущевского завода и других».
Дайте нам, пожалуйста, Андрей, следующую фотографию. Перед нами бравый военный, генерал-майор — это московский градоначальник Александр Александрович Адрианов: по сути, в общем-то, второе лицо в руководстве Москвы после московского генерал-губернатора. Именно градоначальник осуществляет непосредственное руководство полицией, пожарными командами — ну, в общем, всем тем, что относится к ведомству наведения порядка в таком большом городе. Так вот, на следующий день после погрома Александр Александрович издал соответствующее указание, которое напечатали газеты, в котором он решительно осудил этот погром и предупредил, что в случае его повторения властями будут взяты жёсткие меры. Цитирую: «Возмутительно, когда толпа прикрывает своё преступное деяние патриотическим песнопением. Народный гимн — это молитва. Сопровождать же молитву безобразием — кощунство». Вот таким вот образом он отреагировал. Но одновременно с этим он издал приказ, который обязывал всех подданных Германии и Австро-Венгрии в течение трёх дней встать в полиции на учёт (странно, что это было сделано только в середине октября, не правда ли? Всё-таки действительно подданные враждебных государств) и сдать любое имевшееся у них дома оружие. Как отреагировали предприниматели на произошедшее? Значит, большинство отреагировали так, как мы с вами видели вот на фотографии из Лондона. То есть они на магазине написали что-то такое, что должно было в будущем, по их мнению, отвести гнев толпы. Ну какие могли быть тексты? Могло быть разъяснение, что хотя фамилия действительно и звучит, там, не совсем по-русски, но вот владелец магазина, на самом деле, его, там, предки в течение уже пяти поколений живут в России и являются по сути русскими людьми. Или, например, довольно распространённые были объявления «Работники и служащие магазина — русские». Да, то есть, типа, разгромите вывеску, если вам уж так не терпится, но магазин не трогайте, потому что там получают зарплату ваши соотечественники. Кто-то, что называется, переобувался на ходу: несколько человек поменяли фамилии на более благозвучные в этой ситуации. Кто-то переоформлял собственность на подставные лица. Одним словом, старались, что называется, не особенно по возможности мозолить глаза. Ну, давайте, у нас наступила середина часа, прервёмся, как это у нас принято, и продолжим вскоре.
Итак, возвращаемся в осень 1914 года, и надо сказать, что помимо того, что были приняты определённые полицейские меры к недопущению разрастания… Да, вот тут в чате — я во время перерыва успел бросить взгляд, что называется, — кто-то спрашивал там, выставляли ли иконы православные в витринах магазинов? Не знаю, мне трудно сказать — я не видел фотографии с выставленными иконами. Возможно, тут были опасения, что, наоборот, будет некоторая, так сказать… это станет раздражителем для толпы, да, будет воспринято как святотатство: ага, вы думаете, что мы камни в иконы не будем бросать — ну так вот! Так что не знаю какие меры, но мы можем себе представить, какие в таких случаях обычно владельцы магазинов пытаются принять меры. Что мы, никогда подобного не видели, что ли? Так вот, полиция не только, так сказать, пыталась предотвратить разрастание этого комплекта, но и произвела некоторые содержания. В частности, были задержаны пять человек по фамилии Логвинов, Колосков, Тихомиров, Родин и Колюбин. С чем они… Да, что это за люди? Это простые погромщики, простые участники вот этого безобразия. Конкретно задержания были произведены при погроме магазинов Мандля. Наверное, вы обратили внимание, что чаще всего в тех нескольких сообщениях, которые я зачитал, фигурировали две… магазины двух фирм. Сейчас нам Андрей покажет их рекламные материалы. «М. и И. Мандль», «Мандль» это магазины модной одежды. Ну, а товарищество «Эйнем», как я вам сказал, это сладости, в первую очередь продукция из шоколада.
Так вот, значит, при погроме вот этого самого большого магазина одежды — три магазина на Тверской, на Софийке и на Мясницкой Мандль в этот день практически потерял — при разгроме одного из них, значит, были захвачены эти пять орлов: Логвинов по занятиям швейцар, Колосков приказчик, Тихомиров газетчик. Ну, газетчик — надо понимать, разумеется, не владелец газеты, а торговец, занимающийся уличной торговлей газетами, Родин рабочий и Колюбин садовник. Все очень молодые люди, некоторые из них не достигли двадцати одного года, то есть юридического возраста совершеннолетия. Что же, собственно говоря, против конкретно них имелось? Вот я зачитаю отрывок из обвинительного заключения, которое будет рассматривать 26 января 1915 года Московский окружной суд с участием сословных заседателей. «Одновременно такие разгромы были произведены на Кузнецком мосту, на Мясницкой, на Театральной площади и в других местах, причём пострадали магазины Циммермана, Артура Круппа, Эйнем и другие. Были побиты стекла и в магазинах русских подданных Кёллера и Кузнецова. На другой день, 11 октября, около 9 часов утра у того же магазина Мандля вновь собралась толпа и, разбив уцелевшие окна, ворвалась внутрь магазина и произвела там полный разгром». А вот дальше обратите внимание на то, каким образом этот разгром производится, на что он направлен. «Разбиты были люстра, зеркала, оторван и унесён телефонный аппарат, сломана решётка кассы», — ну сами понимаете, не решётка была объектом, да, а касса, видимо, — «взломана кружка благотворительных сборов», — ай-ай-ай, это в православном-то отечестве, да, деньги, предназначенные на благотворительность, народную копейку спёрли, — «и похищены из нея все деньги. Похищены и уничтожены торговые документы, разорвана и уничтожена часть торговых книг и» — вишенка на торте — «похищено много товара». Вот, собственно, на этом наших фигурантов, что называется, и прихватили. «Тут же были задержаны подсудимые Логвинов с пиджаком и дамским платьем, Тихомиров с двумя дамскими пальто и пиджаком, который он уже надел на себя», — жалко, что два дамских пальто не успел, хорош бы был при задержании, — «и Колосков с куском разбитого зеркала. Недалеко от магазина были задержаны уже удалявшиеся Родин и Колюбин, и у каждого из них было по дамскому саку, похищенному из магазина Мандля». Сак — это большой дорожный баул, ну можно сказать — чемодан, сумка дорожная. Поскольку магазин Мандля недешёвый, то можно себе представить, что такой дамский сак мог стоить 10 рублей и более. «Они тут же сознались, что взяли эти вещи из магазина». Вот, соответственно, кроме этих пятерых — пятерых, я так понимаю, никаких задержанных не было или, по крайней мере, дело не было даже доведено до суда. А вот, соответственно, эти пятеро предстали за всех погромщиков в Московском окружном суде.
Что такое заседание окружного суда с сословными представителями? Дело в том, что по Положениям судебной реформы 1864 года все мало-мальски серьёзные уголовные дела рассматривались с участием непрофессиональных судей. Чаще всего это были присяжные, классическая коллегия присяжных. Но было несколько категорий дел, которые… в основном это дела, связанные с обвинением в мятеже или в попытке мятежа, в каких-то других государственных преступлениях, которые рассматривала судебная палата с сословными представителями. Судебная палата формировала коллегию из пяти судей, и к ним добавляли четырёх сословных представителей. Двух от дворянства: губернский предводитель и один из уездных предводителей дворянства. Городской голова, то есть представитель мещанства, так сказать, губернского города, и один из крестьянских старост. Вот от трёх основных сословий, от дворянства, от городского населения и от крестьянства. Вот эти вот заседатели — как мы бы сказали в советской терминологии, народные заседатели, или кивалы — вот они присоединялись к коллегии, имели то же право голоса, то же право участия в процессе, что и коронные судьи.
В редчайших случаях такую или, точнее, похожую коллегию образовывала не судебная палата, а суд более низкого уровня, а окружной суд. Напомню, что судебная палата охватывала обычно десяток, а иногда и более окружных судов. Например, в Московской судебной палате в период её расцвета в её состав входило четырнадцать окружных судов. Соответственно, практически только в одном случае — в случае если рассматривалось уголовное дело по статье 269.1 Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, вот в этом случае окружной суд плюс три сословных представителя: уездный предводитель дворянства, глава уездного городского самоуправления и один из волостных крестьянских старшин — вот они собирались в судебном заседании. Что это за 269.1 такая? Это статья, которая предусматривает целую совокупность преступлений, учинённых публичным скопищем. Нам слово «скопище» сегодня кажется таким странным, очень устаревшим. Мы сейчас увидим с вами, когда я буду читать это заключение, что это слово вполне юридический термин всего-навсего 110-летней давности. Учинённое публичным скопищем вследствие побуждений, проистекших из вражды религиозной, племенной (как мы все это сказали по национальному признаку), или сословной, или из экономических отношений, или вследствие нарушения общественного спокойствия, слухов, или же с целью произвести расстройство чужого сельского хозяйства.
То есть, иными словами, это все случаи, когда толпа, ведомая какой-то идеей — идеей ненависти, так сказать, по тому или иному признаку, идеей разгромить помещичью усадьбу, возбуждённая какими-то там слухами, ну например, что опять кровь христианских младенцев понадобилась иноверцам и так далее, и так далее — вот эта толпа устраивает, так сказать, разгром. Вот как раз в таких случаях собиралась коллегия из профессиональных судей и сословных представителей.
Значит, интересно, что в судебном заседании подсудимые, которые, когда их взяли на месте преступления, на кармане, что называется, тут же признались, что да, вот эти вещи они вот только что, буквально несколько минут назад, спёрли — на суде они отказались от своих слов. «На суде подсудимые не признали себя виновными. Логвинов сказал, что он попал с толпой в магазин случайно, просто из любопытства, пиджак набросил ему на плечо кто-то из толпы». Ну представьте себе ситуацию: идёте вы, видите, так сказать — магазин громят. Ну конечно, вы из любопытства обязательно внутри окажетесь, и уж вполне естественно, что кто-то набросит вам на плечо пиджак. «Колосков объяснил, что он только рассматривал куски зеркального стекла, валявшиеся на тротуаре». Ну, его действительно взяли с куском зеркального стекла в руках, но надо понимать, что кусок зеркальной витрины, если он был достаточно большой, так сказать, можно было продать — ну, не за большие деньги, конечно, но пару-тройку шкаликов на это, так сказать — вполне. Потому что из большого куска дорогой витрины получается очень неплохое, при минимальных усилиях, очень неплохое зеркало для домашнего обихода. «Тихомиров, Родин и Колдобин пояснили, что отобранные у них вещи они подняли на улице». Ну естественно, а где же ещё.
Решение окружного суда выглядит в этой ситуации чуть ли не предвзятым — дело в том, что суд всех этих пятерых балбесов оправдал, хотя, собственно говоря, сам факт их участия в погроме никакого особенного сомнения не вызывал, и взяты они были, что называется, с поличным. Но помимо того, что, наверное, на судей — и на коронных судей, и на представителей общественности, так сказать, оказывало определённое воздействие то, что всё это происходило в обстановке продолжающейся войны, и продолжающейся далеко не самым, так сказать, лучшим для России образом, вот. Но и чисто юридическая сторона дела, в общем-то, тоже была — ну, скажем так, далека от совершенства. Ну вот смотрите: «Из показаний свидетелей видно, что производившая разгром толпа шла с Красной площади, и первым пострадавшим магазином был магазин «Эйнем» в Верхних Торговых рядах, в толпе раздавались крики «долой Австрию и Германию», «бей немцев», у некоторых в карманах уже были камни».
То есть идёт толпа, определить место и степень готовности к погрому в этой толпе наших подсудимых мы не можем — значит, сомнения, естественно, как это принято в цивилизованном суде, трактуются в пользу обвиняемых. Значит, мы должны исходить из того, что их предварительный умысел на то, чтобы явиться в магазин именно для грабежа — он не доказан, возможно, решение что-нибудь спереть возникает спонтанно. На этом, собственно, защита и сыграла. Адвокаты подсудимых говорили: ну, уважаемые судьи, ну где ж здесь 269.1, да? Для этой статьи важнейший квалифицирующий признак — это побуждение, проистекшее из вражды религиозной, племенной, сословной и так далее, и так далее, да? А у нас что? А у нас чистейшая тридцать восьмая статья Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. Ну вот судите сами (это статья старая, ещё тогда, в ноябре 1864 года вместе с уставом принятая): «За ссоры, драки, кулачный бой или другого рода буйство в публичных местах и вообще за нарушение общественной тишины виновные…» Ну то есть на нынешние деньги это хулиганство называется, да? Но в уголовном законодательстве Российской империи такого термина не было. «…виновные подвергаются аресту не свыше семи дней или денежному взысканию не свыше двадцать пяти рублей. Если же в этих нарушениях будет участвовать целая толпа людей, которая не разойдётся по требованию полиции», — ну вот оно, да? — «то упорствующие подвергаются аресту не свыше одного месяца или денежному взысканию не свыше ста рублей, а если необходимо будет прекратить беспорядок силой, хотя и без употребления оружия, то аресту не свыше трёх месяцев или денежному взысканию не свыше трёхсот рублей».
Но самое главное: да, конечно, у наших фигурантов вот эта тридцать восьмая статья — она, что называется, на лбу написана. Я, правда, не очень понимаю, почему суд предпочёл не заметить на плечах у подсудимых пиджаки, а в руках женские платья — потому что это, в общем, придаёт несколько другую квалификацию деянию — но, возможно, сочли, что их объяснения, что пиджак оказался случайно, вещи подобрали, там, валяющимися на улице, что эти объяснения тоже обвинением опровергнуты не были, значит, опять-таки сомнения в пользу обвиняемых. Но самое главное, что — обратите внимание: эта статья, тридцать восьмая, ещё раз, из Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. То есть, по сути, окружной суд, отказываясь признать вот этих вот пятерых, так сказать, виновными, сделал это по технико-юридическим основаниям — он сказал: граждане, обвинение недостаточно, так сказать, чётко подошло к квалификации преступления, мы не видим перед собой такого обвинения, которое должно быть рассмотрено в окружном суде с участием сословных представителей. Если у полиции есть такое желание — пожалуйста, мы их сейчас, что называется, от этого обвинения освобождаем, а вы переформулируйте, обвините их в нарушении тридцать восьмой статьи и, пожалуйста, к мировому судье, так сказать, в какой-то там Мясницкой, Тверской или какой участок они захотят предъявить это обвинение снова. Ну, насколько я могу судить, полиция, так сказать, удовлетворилась происшедшим, тем более что события продолжали принимать несколько иной оборот.
Как известно, пятнадцатый год для русской армии был гораздо менее удачным, чем, значит, первые месяцы войны, в пятнадцатом году германское командование, убедившись в том, что план молниеносного, так сказать, разгрома противников на два фронта не работает — так называемый план Шлиффена, — решило перенести основные усилия на восточный, для себя восточный фронт, ну и в результате, в результате так называемого горлицкого прорыва начинается печально знаменитое великое отступление русской армии.
Параллельно с этим уже начинаются определённые трудности с продовольствием — в апреле пятнадцатого года в Петербурге, в Петрограде, извините, был зафиксирован первый случай, когда явившиеся к открытию булочной покупатели встретились с объявлением, что хлеба сегодня нет и не будет — вот, не завезли, магазин не смог обеспечить, так сказать, товар на прилавках. Было понятно, что это начало большого пути, всё это вызывало, естественно, в обществе растущее раздражение.
Кроме этого, продолжался призыв: если раньше рабочих промышленных предприятий практически не трогали, то теперь потихонечку начинают призывать и их — ну, особенно если это не оборонные предприятия, не квалифицированные рабочие. А при этом какое-то количество магазинов, принадлежащих коммерсантам с австрийскими, немецкими и другими иностранными фамилиями, как ни странно, продолжают функционировать. И тогда — вот сейчас нам Андрей покажет фотографию, газета «Голос Москвы», ну, правда, вот конкретно этот выпуск, он девятьсот седьмого, по-моему, года, это не военный период, это один из первых выпусков этой газеты. Она издавалась, начала издаваться после Манифеста 17 октября, как и многие газеты — это такой орган партии октябристов, партии весьма умеренной, умеренно-либеральной, я бы даже сказал, во внутренней политике, но вот во внешней политике они такие очень ура-патриоты и тоже очень топили за войну, за всё, что с этим связано, вот поэтому не так уж удивительно, что именно эта газета 6 мая пятнадцатого года опубликовала большую статью, такую, я бы сказал, провокационную, которая призывала выслать из Москвы остающихся в ней (либо интернировать, то есть взять под стражу) подданных Австро-Венгрии и Германии, а также ликвидировать имеющиеся в Москве (газета московская, «Голос Москвы»), ликвидировать имеющиеся в Москве, остающиеся в Москве очаги немецкой торговли и предпринимательства. Дело в том, что к началу войны, вот на последние дни мира, в Москве насчитывалось ни много ни мало двести пятьдесят крупных и пятьсот средних и мелких германских и австрийских фирм, и это далеко не всегда были магазины — это были и производственные фирмы, производившие самые разные вещи: и оборудование, и мебель, и, так сказать, всё что угодно. Ну и власти, которые на самом деле процедуру такого, так сказать, такой ликвидации начали достаточно давно, но всё время переносили сроки, вот ещё на несколько месяцев откладывается, значит, завершение, и так далее, и так далее, и так далее. Плюс в толпе всё время возникали какие-то слухи, и, например, там, в начале июня целая толпа из трёх тысяч женщин, которые зарабатывали тем, что они получали — они были надомными работницами — они получали заказы из благотворительного общества, общества великой княгини Елизаветы Фёдоровны: те раздавали штучные заказы на военное обмундирование, на ремонт, на пошив и так далее. Ну и, соответственно, женщины этим зарабатывали — и вот возник слух, что, там, довольно большой заказ, общим числом на три тысячи комплектов военной формы, вот он передан какой-то немецкой фирме. На самом деле этого не было, но слухи — они же не обязаны, так сказать, соответствовать действительности. Вот, пошли к градоначальнику к тому же самому, Адрианову… И вот в результате всех вот этих вот, так сказать, вот этого вот общественного возбуждения в Москве начался самый настоящий погром, отличавшийся от октябрьского и размахом — он продолжался несколько дней и вовлёк в себя очень большое количество людей, — и масштабом разгрома: было разгромлено 475 коммерческих предприятий, 207 частных квартир и домов, новое, да? В погроме октябрьском частные квартиры и дома не трогали. За три дня в городе насчитали около семидесяти пожаров, из них десять очень больших и одиннадцать просто больших — скорее всего, результат поджогов, конечно; насчитали — уж не знаю, каким методом — убытки в 38 миллионов рублей, пострадавшими были признаны 113 иностранных подданных, а также почти пятьсот российских подданных с иностранными фамилиями и даже за компанию девяносто российских подданных с русскими фамилиями. Погибло пять человек из тех, кто были жертвами погромщиков, из них четыре женщины, и около двадцати погромщиков было… было убито или умерло впоследствии от ран в результате того, что полиция на каком-то этапе, значит, всё-таки вынуждена была применить оружие и имелись вот, вот и такие жертвы тоже. Ну, на этот раз под суд никого не отдавали, ограничились, что называется, оргвыводами: были отправлены в отставку некоторые должностные лица, которых сочли виновными в том, что ситуация вышла из-под контроля, был отправлен в отставку министр внутренних дел, Николай Маклаков, был отправлен вот уже упоминавшийся московский градоначальник Александр Адрианов.
Поводом для вот этого погрома произошло — служило совпадение, совпадение трагическое, но в такой ситуации, в общем, любая, что называется, спичка способна вызвать большой пожар. Андрей нам сейчас показывает фотографию: это большая фабрика, фабрика товарища, товарищества «Эмиль Циндель», расположенная в московском районе Замоскворечья — это ситценабивная фабрика, и там каким-то образом, вот как раз вот в эти дни, когда обстановка в городе и так была уже очень взрывоопасной, на производстве отравилось единовременно аж тридцать восемь человек. Ну я так понимаю — видимо, так сказать, с красителями чего-то там перенахимичили, ну и в результате люди пострадали, обычная производственная травма, хотя и массовая, а это всё вызвало, значит, слухи о том, что вот германская агентура действует в городе, и вот это всё имело такие печальные последствия.
Ну и последняя фотография: масла в огонь подлило то, что погромщики, особенно те из них, кто был, так сказать, не пальцем делан, сразу же отправились на Никольскую улицу — самый центр Москвы, да, до Кремля буквально пять минут, и в начале этой самой Никольской улицы, недалеко от нынешнего «Детского мира», расположена знаменитая аптека «Феррейн», вот вы видите её здание и здание её лаборатории справа, а сама аптека левее, вот это выделяющийся такой, значит, параллелепипед — за запасами спирта, «Феррейн» был крупным производителем медицинского спирта, соответственно, это всё сделало, так сказать, трудное дело погрома гораздо более вдохновенным для них.