Бедный «Шурик» и его Нина. 40 лет жена ухаживала за Гайдаем как за ребенком
«По-моему, "гайдаевская комедия” родилась вместе с Леонидом Гайдаем. У отца было тонкое чувство юмора. Вечерами он вслух читал нам с мамой смешные рассказы Джерома, истории о диком мире Даррелла», — вспоминала Оксана, дочь режиссера, родившегося 100 лет назад, 30 января 1923 года.
Говорят, и актерский талант у Гайдая был невероятный. В Иркутске окончил театральную студию, успел поработать. Но потом все-таки уехал покорять Москву. И во время учебы во ВГИКе так показывал отрывки, что мастера Пырьев, Барнет и Герасимов покатывались от смеха. То же самое будет позже на просмотрах гайдаевских кинокомедий. Некоторым уже больше полувека, а они и сегодня для многих зрителей — самые любимые.
Сам комедиограф не производил впечатления общительного и уже тем более веселого человека. Возможно, сказывались последствия войны. Из-за них Леонид мог остаться без любимого кино, о котором мечтал с детства, бегая смотреть фильмы и прячась под кресла в зале до следующего сеанса. Так проходили его воскресные дни...
Окончив школу в июне 1941-го, он, как многие тогда, попросился добровольцем на фронт. Но призвали его только осенью. Сначала отправили в Монголию, потом — на Калининский фронт. Со знанием немецкого попал Гайдай в разведку. А в 1943-м во время выполнения задания подорвался на мине и получил тяжелое ранение стопы. Настолько тяжелое, что врачи не оставляли вариантов: только ампутация и инвалидность.
«Безногих актеров не бывает»
Уже была назначена операция. И вдруг боец взмолился: «Я хочу быть актером. А актеров безногих не бывает!..»
Он всегда был худым, болезненным, со слабым зрением. К тому же не выговаривал «р» и «л». Актерская карьера ему и так вряд ли светила. Но лежа на операционном столе и почти прощаясь с ногой, Леонид об этом еще не знал. Он помнил детские ощущения от встреч с великим Чаплиным на киноэкране. И продолжал мечтать...
Чудом ногу удалось сохранить. Но едва заметная хромота осталась. И боль не исчезла. Правда, об этом не знал никто, кроме самых близких режиссера. Да и войну он не любил вспоминать.
«Поначалу папа, налаживая контакт с Леней, рассказывал "смешные” случаи — как при луне немцы разбомбили поезд, всех раскидало, а он воткнулся вниз головой в сугроб, — рассказывала в интервью вдова Гайдая актриса Нина Гребешкова. — Но Леню подобные истории не веселили. Он-то вернулся весь больной, раненый. За ним, как за младенцем, нужно было ухаживать. Многого муж просто мне не говорил, не желая расстраивать. Иной раз смотрю,носок сверху рваный, а на ноге свищ уже — осколок выходит...»
Как за ребенком, Нина Павловна ухаживала за Леонидом Иовичем все 40 лет совместной жизни. Хотя сказать про них «два сапога — пара» ни у кого язык не повернулся. Сложно было найти более не похожих людей. Он — молчаливый, ироничный. Она — светлая, энергичная, радующаяся жизни. Несмотря ни на что...
Когда на третьем курсе Нина вдруг заявила маме, что выходит замуж за Гайдая, та, знавшая всех ее друзей-однокурсников, которых подкармливала, только охнула: «Да что ты, дочка! Он же больной! Ты захочешь детей, а от осинки не родятся апельсинки...»
Что она нашла в долговязом очкарике, не понимал никто. Какие парни за Ниной ухаживали! Какие дрались из-за нее! На коврике под дверью готовы были ночевать. Она же выбирала, выбирала. Пока в 23 года не выбрала однокурсника 31-летнего Гайдая, у которого рукава пиджака были заношены так, что превратились в бахрому. То же самое было с брюками... Но Гребешкова уже тогда заметила в провожающем ее до дома Гайдае главное: большой актерский талант. О том, что он будет снимать сам, да еще окажется талантливейшим режиссером, никто не думал. Даже спустя годы Нина Павловна сравнивала мужа с Чаплином, чьим творчеством они оба восхищались и чьи картины пересматривали по многу раз. Они просто были на одной волне. А это гораздо важнее банковских счетов, должностей, недвижимости и всего того, на что сегодня западают молодые, обдумывающие будущую совместную жизнь.
В конце фильма «Огни большого города», где девушка дарит Чаплину цветок — так это были вы? — Леня и Нина плакали вместе.
Да и воспоминания о войне сплачивали. Нина хоть и не сидела в окопах, но лиха тоже хватила. В 1943-м с мамой и братьями она возвращалась из эвакуации. В Кузнецке Пензенской области семья должна была сесть на поезд. Билетов не было, чтобы достать их, мама должна была кому-то сунуть десятку, но не умела. Наконец мальчишек она посадила в вагон, а Нине велела сторожить вещи соседки.
«Потом меня, как ребенка, пропустили к поезду через здание вокзала, а мама должна была обежать вокруг, — рассказывала Нина Павловна. — И сейчас картинка перед глазами: братья выглядывают из третьего вагона, я пытаюсь заскочить в шестой, проводница сбрасывает меня, я снова забираюсь на подножку. В это время бежит мама со швейной машинкой в корзине. Я спрыгиваю к ней. И поезд уходит... «Господи, лучше бы ты уехала вместо них», — охнула она. — «Почему?» — «Ты посообразительней, добралась бы».
Нина тогда сильно обиделась...
По возвращении мама шила на «Зингере» бушлаты и морские штаны без гульфика. Получала 150 рублей пособий на троих детей. А буханка хлеба стоила сотню. Отец в это время служил в охране поездов, был наводчиком пулемета ДШК. С фронта возил раненых, из тыла — танки, оружие. Зная, что семья голодает, он продавал свой паек, присылал деньги и пересоленные брикеты с кашами. А сам заработал куриную слепоту.
«Как ни странно, для меня тот период был одним из самых счастливых. Летом в школе организовали лагерь, и меня, как самую мелкую, выбрали председателем отряда. Днем мы спали в школе на раскладушках, на ночь приходили домой.
А зимой на большой перемене в школе нам давали стакан чая, кусочек сахара и бублик, который я несла домой. Хотя есть хотелось беспрерывно! Он стоил 25 рублей. Четыре бублика — сто. Через четыре дня я шла на угол дома, продавала бублики, и мы покупали буханку черного хлеба. Белый не ели. Видимо, поэтому я до сих пор жива. В шестом классе начала вязать, и по рабочей карточке получала 35 рублей в месяц. За три кофточки...»
«Я без тебя не смогу»
Вязала она всю жизнь. Пока глаза видели. А еще забивала гвозди, делала ремонты, сажала огород, лежала с гаечным ключом под машиной. Весь быт был на актрисе, чтобы муж, не отвлекаясь на мелочи, мог создавать бессмертные творения. А она еще снималась, дублировала, ездила по миру с делегациями Госкино, воспитывала дочку. Читала сценарии, которые ему присылали, чтобы он не тратил зря время. Придумывала искрометные фразы для его комедий. И даже зарабатывала гораздо больше.
Когда однажды Нина, не выдержав, собралась уйти, он сказал только: «Я без тебя не смогу»...
До конца дней режиссер оставался тем самым Шуриком, которого придумал в 1960-е. Был за женой как за каменной стеной. И, к слову, очень ценил ее заботу.
«В поведении мамы не было жертвенности, — объясняла мне дочь Гайдая и Гребешковой Оксана. — Папа ни в чем ее не ограничивал. Она сама хотела делать все так, чтобы было хорошо ему, мне, ее братьям, бабушке... Такой человек. Отдающий».
Она была мудрой и терпеливой. И не обижалась в ситуациях, в которых другие женщины наверняка закатили бы скандал. «Каждая работа его мучила! — вспоминала Нина Павловна. — Вижу, мечется по квартире: туда- сюда, туда — сюда... «Ой, Нинок, завтра снимать, а я не знаю, как. И посоветоваться не с кем». Бывало и похлеще: «На «Мосфильме меня все любят, а дома — никто...»
Хотя дома были любимые жена и дочь, потом родилась внучка Оля...
Гребешкова все терпела. Понимая: человек ей достался необыкновенный. Даже на вопрос: «Лень, ну ты меня хоть любишь?» Гайдай удивленно смотрел на жену: «А что, об этом надо говорить? Человека ведь судят по поступкам». Только однажды она не вытерпела, собрала вещи и пыталась оставить своего Шурика. «Я без тебя не смогу», — сказал он тогда. Но лишь на закате жизни пожалел, что так и не сделал ни одного фильма специально для нее. Нины Гребешковой. Жены Гайдая. Которая часто отказывалась сниматься у него. Боясь испортить картину. К счастью, ни одной не испортила.