Каждый выживал, как мог

13 декабря 1986 г.

Здравствуй, mon cher Michel!

Искренне рад был получить наконец-то твоё письмо после довольно долгого молчания. К сожалению, моё последнее письмо пришло на твою учебку уже после того, как ты уехал оттуда. Сегодня ровно год, как я нахожусь на этом краю света (призвался 11 XII, а 13 XII 85 г. как раз прилетел в Комсомольск на малую учебку). Еще 3,5 месяца, и после приказа 27/ΙΙΙ я стану «дедом» - всё-таки время летит быстро – хоть и год прошёл, а кажется, что всё это было вчера или несколько дней тому назад.

Я рад за тебя, что ты попал в хороший и дружный коллектив, как ты пишешь. Не знаю, подойдёт ли вообще слово «коллектив» к нашей роте – это какой-то неопределённый сброд, и мне нравится одна мысль, высказанная кем-то: «Когда армия многонациональная, она превращается в сброд». Воруют друг у друга всё, что можно, - ремни, бляхи, эмблемы, петлицы, полотенца, ручки, да мало ли чего ещё.

Я, например, приехал в Комсомольск 20 сентября – за это время успел переменять три шинели (!), сейчас моя шинель уже 4-я по счёту. Можешь себе представить – 3 предыдущие одна за другой пропадали бесследно. Но свои 2 первые я совсем недавно нашёл – но уже подписанные другими фамилиями. Сознательности нет ни малейшей у большинства – каждый стремится облегчить себе жизнь за счёт другого, поставить другого под удар, отлынивать от поставленной задачи и т.п.

В отличие от вашей части, у нас, наоборот, очень неплохие офицеры, разбираются во многих вопросах, за порядком хорошо следят, меня уважают и неплохо ко мне относятся, зная, конечно, про все мои странности и причуды. А солдатский «коллектив» что здесь, что в Совгавани оставляет желать лучшего, к тому же, в Совгавани публика была более агрессивна. Дела мои в самые последние дни вдруг резко ухудшились (до того всё было прекрасно), и плохи они ещё тем, что неизвестность также довольно сильно тяготит.

Речь идёт о происшедшем 4 декабря побеге одного зэка с территории охраняемого нами бетонзавода, где они работают. Следов никаких не обнаружено, но все склонны думать, что зэк сбежал именно через мой пост. С 4 на 5-е декабря я стоял внутри строящегося караульного помещения на этом объекте, а калитка, ведущая из зоны в это караульное помещение (будущий КПП), была неполностью заделана и там оставалось отверстие, куда человек, конечно, мог пролезть.

Конечно, я не могу сказать, что в течение всего времени, находясь на посту, я смотрел так внимательно, что мог бы в любой момент времени, находившись там, дать полную, 100%-ную гарантию того, что он не прошёл через мой пост в мою смену. И когда мне уже который день твердят все, как один, что это я виноват во всём, что я спал, что меня посадят, отправят в дисбат, что тот ушёл не иначе, как через мой пост в мою смену, это уже начинает сильно действовать на нервы и иногда уже действительно начинаешь думать, что залетел очень по-крупному. К тому же я часто бываю рассеян.

Так вот, ночью в 2 часа, при съёме с работы всех зэков при сопровождении их на жилую зону одного не досчитались. Вечером около 6 часов вечера 4 XII он ещё работал на строительстве этого самого караульного помещения, и в это же время я заступил на службу. Искали его дня три по всей зоне, не нашли, но потом он объявился в пригороде, в одном из посёлков. Один раз напали на его след, подняли роту в ружьё, но так и не взяли его.

Никто из моих родных это не знает, и я им ничего не пишу про это, т.к. хожу по краю пропасти, но с другой стороны верю, что всё окончится благополучно и я здесь совершенно не при чём. Вообще, в армии меня часто преследовали неудачи, просто ещё кроме некоторых промахов мне не везло, вот как сейчас.

Хотел бы я знать, в каких войсках ты всё-таки служишь? И как понять то, что тебя направили в ЛВВТКУ, а потом в его филиал, ведь ты же не будешь там учиться и становиться офицером? И чем ты занимаешься в роте, какие у вас караулы? Какого цвета погоны, какие эмблемы? И кем ты всё-таки вышел после курсантской, каким специалистом, по какому делу? Ты по-прежнему рядовой или, может, уже командир отделения в чине мл. сержанта? Напиши мне обязательно обо всех твоих делах, обо всех новостях и ответь на мои вопросы. А пока до свидания, счастливо.

Я также поздравляю тебя с наступающим Новым годом, желаю бодрого настроения, успехов и исполнения всех твоих желаний.

Священник Филипп Парфенов. Разбирая старые письма

***

Я никогда не представлял себя в качестве солдата Советской Армии, разве что в страшном сне. И тем не менее, по некоему «закону подлости», в 1984 году, когда я сразу после окончания школы поступил на Биофак МГУ, почти во всех вузах отменили отсрочки и брони, даже при наличии военных кафедр. В начале 1985-го мне исполнялось 18 лет. Был бы я поздоровее в детстве, быть может, окончил тогда школу и в 1983-м, поскольку был отдан в нее с 6 с половиной, и все могло бы быть иначе. Но… лет до 9 я был очень болезненным ребенком, поэтому, когда был переведен в другую школу (английскую спец), меня позволили отдать в предыдущий класс, а именно, второй раз во второй класс. В общем, случилось то, что случилось. Весной 1985-го мне даже удалось немного поуклоняться от призыва и отсрочить свою чашу на полгода. Но дальше нервы не выдержали ни у меня, ни у родных.

Попал я во Внутренние Войска МВД СССР в учебку города Комсомольска-на-Амуре. Призвали меня 11 декабря 85-го. Две ночи пришлось перекантоваться на городском сборном пункте где-то в районе м. Автозаводской, а 13-го нас посадили на авиалайнер Ил-62 Москва-Хабаровск.
В Москве была типичная декабрьская слабоморозная погода, местами до оттепели, со снегом и слякотью. Высаживаемся в Хабаровске посреди ночи – минус 21. До Комсомольска местным рейсом из Хабаровска летим около часа на каком-то уже небольшом самолетике до места назначения. Там уже -26 с ветерком!

Пейзаж вокруг показался депрессивным, под стать настроению. Полуголые сопки с тонкоствольными чахлыми березками, осинками и т.п., и однообразные пятиэтажки-«хрущевки» на периферии города - первое, что бросилось в глаза при посадке. Снега было мало по сравнению с Москвой, и сравнительно сухо. Месяц с небольшим нас продержали при штабе полка (в/ч 6705, как сейчас помню), натаскивали строевой и прочей подготовкой, в основном, строевой и стрельбой, как помнится.

Командир роты обратил лично на меня внимание, - вроде как интеллигентен и всё такое прочее, - и дал задание написать заметку для «Боевого листка». Я попробовал… Не стремясь к особой политкорректности и политической выдержанности в стиле, изложил свои переживания откровенно (можно сказать, что меня даже прорвало излить душу), после чего отдал капитану. Капитан, прочтя, усмехнулся, сказав, что это, конечно, любопытно, но для стенгазеты никак не пойдет. Потом до меня доходят сведения, что другие офицеры читают, смеются, передают из рук в руки. Самому теперь жалко, что те записи бесследно пропали, – это был, можно сказать, мой первый журналистский опыт очерка задолго до Живого Журнала!

Первый месяц запомнился тем, что очень часто хотелось пить. Плюс к тому, малейшая полученная царапина влекла за собой гнойные воспаления и нарывы, очень у многих солдат, и самому пришлось помаяться с этим. Интересно, это что, акклиматизация так действует наряду с плохим питанием?..

Присягу принимали 11 января 86-го, при морозе -34. А через три дня нас посадили на поезд в Советскую Гавань для прохождения постоянной службы. Там в январе можно было облегченно вздохнуть от былых «комсомольских» морозов (было градусов на 10-15 теплее), но к концу января или в феврале и там прижимало при -20-25. В конце февраля и марте в иные дни светило яркое весеннее припекающее солнце, обещавшее вроде бы совсем скорую весну, но… климат там обманчивый.

День-два постоит такая манящая погодка, а потом завьюжит, подчас надолго. То же самое и в апреле. В мае было ненамного теплее, с холодными дождями и пронизывающей сыростью. Деревья в самом конце мая там зеленели. И в июне приходилось мерзнуть, уже в летнем обмундировании. Только лишь к августу там на побережье устанавливается нормальная летняя погода, сравнимая с московской (а широта, как в Париже или Волгограде!), а в сентябре обычно теплее, чем в Москве. В Комсомольске, наоборот, лето настоящее все три месяца, бывает даже слишком жарко для той же службы.

В Совгавани прослужил я чуть более полугода, а в сентябре снова оказался в Комсомольске уже до конца срока. В те свои годы я не умел ничего скрывать, и если меня спрашивали, как идет служба, я писал: «плохо». В детстве я был «белой вороной» среди сверстников, меня шпыняли, в особенности в пионерских лагерях, куда иной раз отправляли за неимением других вариантов отдыха, и иногда это для меня становилось пыткой. Само собой, это возобновилось в армейских условиях.

Моя бабушка, Царство ей Небесное, весьма волновалась по этому поводу, и летом со своей сестрой отважилась проделать путь от Москвы до Совгавани. Повидав меня, как потом стало ясно (тогда она ничего не говорила прямо), она добилась выхода на полковое начальство, после чего месяц спустя меня перевели в Комсомольск, поближе к штабу. Тому поспособствовал один из замов командира полка, подполковник Ганжа Михаил Афанасьевич, дай Бог ему здоровья, если он еще жив. Благодаря ему же меня отправили в «дембель» в числе первых, так что в итоге мой срок службы составил 23 месяца ровно.

Состав частей, что в Совгавани, что в Комсомольске, был, разумеется, многонациональный. Очень много призванных было с Кавказа и Средней Азии. Уже тогда интересно было обнаружить различие в национальных характерах, как и сплоченность многих солдат из нацреспублик на фоне общерусской разобщенности и индивидуализма. Москвичам, понятное дело, приходилось в основном туго, их никто нигде не любил.

Кроме традиционной «дедовщины», был ярковыраженный феномен «землячества» по национальному признаку. При котором чеченцы, азербайджанцы или армяне, пусть и не прослужившие полгода, могли уже так себя поставить, что никто из «дедов» их с самого начала не трогал (чеченцы особенно). Зато русских, казахов и некоторых других из более-менее покладистых они сами могли еще как тронуть.

В редкие моменты, что в Совгавани, что в Комсомольске, удавалось выйти в увольнение в город. В основном же этому препятствовали всякие «усиления», то в праздник, то еще по какому-нибудь поводу. Само собой, практиковались всякие «самоволки», и я тоже в Комсомольске навострился бегать перекусывать иногда в ближайшую столовую при авиационном, кажется, заводе (питание было так себе, и часто приходилось просто хронически недоедать; при росте 184 я не добирал в весе даже 70 кг).

Рота охраняла две зоны – жилую зону и промзону поблизости, это было где-то ближе к окраине. Центр города был типичный «сталинский»; попадались и более поздние брежневские то блочные, то кирпичные многоэтажки; в общем, за исключением пары улиц, ничего примечательного по сравнению со многими другими провинциальными советскими городами. Амура я практически и не видел тогда… Город отстраивали комсомольцы-энтузиасты вместе с зэками, и кого было больше, еще вопрос. Потом узнал, что тут пребывал в заключении репрессированный известный поэт Николай Заболоцкий. И, кажется, кто-то из известных деятелей Церкви того времени, не помню уже, кто.

В первые полгода службы, прежде всего в Совгавани, я не вылезал из суточных и кухонных нарядов. Доверить боевой пост с автоматом Калашникова в руках мне долго боялись! После чего уже оставалось мечтать о том, чтобы меня тоже включили в смену караула, и даже как-то просить об этом. В Комсомольске с этим стало полегче, под конец даже ефрейтора получил.

Правда, в конце 1986-го, на исходе первого моего года службы, случился побег из зоны, в ту самую смену караула, в которую и я заступил. На меня пало подозрение со стороны комвзвода, сержанта. Созвали всякое начальство в роту, стали допытываться, меня вызывали на беседу. Я защищался, уверяя, что ничего при мне не происходило и что на посту я не спал. Защищался так, что меня постоянно одергивали: «Как ты разговариваешь с (…)»!? Какой там чин беседовал со мной, я уж и не помню. А я твердо и резко продолжал защищаться, после чего от меня отстали.

После одной из караульных смен в середине зимы при сорокаградусном морозе я почувствовал себя неважно. Тут как раз пришло очередное время для мытья в бане. После бани температура у меня подскочила аж до 41 (ни до, ни после такой температуры больше никогда не было). Оказалось – воспаление легких. Врач прослушивает, просит дышать глубже, а у меня сразу темнеет в глазах и я теряю сознание. После этого пробыл недели три в госпитале, отдохнул…

Зачем мне надо было пройти через всё это? Не могу до конца самому себе ответить на этот вопрос. Скорее всего, для того, чтобы лучше познать себя и свои слабости прежде всего в экстремальных условиях борьбы за выживание, наверно так (тогда я был еще неверующим, к церкви начал приобщаться года два спустя после возвращения домой и восстановления для продолжения учебы в Университете). А когда решился 12 лет спустя ехать в Читу уже для начала священнического служения, особенно не боялся, зная, что она ближе, чем Комсомольск, и что условия будут сходные. Но, в общем, хотя и нет худа без добра, не желал бы никому повторять мой путь, выпавший на мою долю в тех условиях…

Священник Филипп Парфенов. Полтора года юности в "городе юности"