Готовьте «пульки»

— Давайте я начну, как историк, с источников. Основу нашей документальной базы составляет около 600 учетных карточек заключенных, которые нам позволил скопировать в 1993 году тогдашний начальник пермского УВД. В них отражались статьи уголовных кодексов, на основании которых отбывали наказания заключенные трех колоний в бассейне реки Чусовой, их перемещения и другие общие сведения. Это примерно две трети необходимых данных — по некоторым заключенным, осужденным за «измену родине», нам карточки не выдали, а часть куда-то пропала, возможно, была передана в Москву.

Разумеется, эти сведения дополнялись рассказами бывших заключенных, многое удалось узнать из «Хроники текущих событий», которая распространялась в самиздате с 1968 по 1983 год (63 выпуска) — в том числе и теми, кто за это сидел «у нас». Богатый материал, касающийся «националистов», можно получить из Украины, которая открыла архивы КГБ, а также из других бывших республик СССР.

Лагерь «Пермь-36» (лесной) существовал еще со сталинских времен, затем тут сидели бывшие сотрудники правоохранительных органов, для чего колония была особо надежно изолирована, а с 1972 года сюда стали направляться те, кто сидел по «политическим» статьям. Для них же выделили места в «Перми-35», где бытовые условия были лучше, и даже создали отдельную зону в зоне в колонии «Пермь-37».

ст. 70 УК РСФСР 1960 г. или ст. 58-10 УК РСФСР 1926 г. и аналогичные статьи УК других республик СССР. Не менее 217 человек имели обвинение в националистической деятельности, в абсолютном большинстве за участие в борьбе за независимость в 1945–1956 годах (они досиживали 25-летние сроки). По большей части это были западные украинцы (96 человек) и литовцы (62 человека), главной статьей у большинства из них была «государственная измена». Не менее 126 человек были осуждены по обвинениям в коллаборационизме во время войны.

Не менее 83 человек были осуждены за бегство или попытки бегства из СССР, 46 — за шпионаж и выдачу государственной тайны. Не менее чем у 12 обвинения были явно сфальсифицированы, у некоторых отменены после 1987 года, а конкретные обвинения еще у 46 «шпионов» мы пока выяснить не можем. Наконец, 28 заключенных с большими сроками не имели обвинений в измене, а были осуждены за терроризм.

— Почему политических тогда содержали вместе, а не так, как сейчас, когда их раскидывают по разным колониям?

— Это пошло со сталинских времен, когда наряду с многочисленными просто лагерями ГУЛАГа в 1948 году были созданы особые лагеря для особо опасных государственных преступников. Но и в послесталинское время политзаключенных в СССР было, конечно, на порядок больше, чем сейчас в России: за то же, за что сегодня можно получить 15 суток, тогда могли дать и реальный срок. Возможно, власти боялись влияния политических на обычный «контингент».

Вплоть до 1972 года их направляли в основном в Мордовию, но это всего ночь на поезде из Москвы, плюс охрана там была настолько коррумпирована, что оттуда шло очень много информации, и ничего с этим нельзя было сделать. А удаленная, в том числе от Перми, лесная и «ментовская» «Пермь-36» походила идеально. Внутри нее был еще барак для «особо опасных рецидивистов», изолированный наглухо. Обычно это были те же националисты, но убежденные и сидевшие не по первому разу, такие как украинский поэт Василий Стус, который в этом бараке непонятным образом и скончался.

— Были ли сведения о пытках?

— Это зависит от того, как их понимать. Прямые пытки и рукоприкладство после разоблачения сталинских репрессий были строго запрещены, информация о них могла уйти на волю, и тюремщики опасались ответственности. Но у них был целый арсенал других методов, формально не противоречивших инструкциям.

Режим содержания заключенных лагерей строгого режима, согласно Исправительно-трудовому кодексу 1970 года, предусматривал такие права для заключенных (которых их, соответственно, можно было лишить): расходовать на приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости до пяти рублей в месяц; получать в течение года на два краткосрочных и одно длительное свидание; получать не более двух бандеролей в год и отправлять не более двух писем в месяц; по отбытии половины срока им разрешалось получать одну посылку в год.

Этот же кодекс предусматривал следующие меры наказания (в порядке строгости): предупреждение или выговор; внеочередное дежурство (наряд) по уборке помещений и территории; лишение очередного свидания; лишение права на получение очередной посылки и запрещение на срок до месяца покупать продукты; водворение в штрафной изолятор с выводом или без вывода на работу на срок до пятнадцати суток; перевод осужденных в помещения камерного типа на срок до шести месяцев.

Положение об исправительно-трудовых колониях и тюрьмах МВД СССР от 8 декабря 1958 года устанавливало, что: «заключенные пользуются всеми установленными законом гражданскими правами, за исключением прав, которых они лишены приговором суда, а также прав, которые они не могут осуществить в силу самого факта лишения свободы». Однако ни уголовные кодексы 60-х, ни Исправительно-трудовой кодекс 1970 года, ни примерные правила внутреннего распорядка колоний ничего подобного уже не содержали.

Никаких норм соответствия проступка и наказания также не существовало. Обычно строгость наказания поднималась постепенно: замечание, наряд, лишение свидания, лишение ларька или посылки, ШИЗО, ПКТ и перевод на тюремный режим (по суду). Исключение составляли отказы от работы, сопротивление контролерам (надзирателям) и некоторые другие нарушения, за которые сразу следовал ШИЗО. В этом списке лишение свидания было поставлено перед лишением ларька, хотя даже наказания ШИЗО и ПКТ оценивались заключенными как менее жестокие, чем лишение свиданий.

на что в иных случаях никто, как правило, в том числе и в Пермских политлагерях, внимания не обращал.

Активных заключенных посылали на работы, которые они не могли выполнять по понятиям чести — «боронить запретку» или на ремонт ШИЗО, от чего они, как было понятно, сразу откажутся («зэк не строит своей тюрьмы»). А за отказ мог последовать ШИЗО на 15 суток с продлениями, а там и ПКТ на полгода.

Основатель Московской Хельсинкской группы Юрий Орлов провел в камерах ШИЗО и ПКТ более половины лагерного срока, Сергей Ковалев не менее 10 раз водворялся в ШИЗО и трижды в ПКТ, а в конце концов в декабре 1980 года был осужден на тюремный режим и отправлен в Чистопольскую тюрьму. Иван Ковалев однажды провел в ШИЗО и ПКТ 391 день подряд, бежавший из СССР В. Балахонов провел в ШИЗО и ПКТ большую часть своего двенадцатилетнего срока, трижды отправлялся на тюремный режим.

Широко использовалась допущенная режимными документами пытка голодом — при помещении в ШИЗО с формулировкой «без вывода на работы», а также бастующих в ШИЗО и ПКТ заключенных кормили по секретной норме 9 «б»: горячее питание — пониженная норма от обычного пайка, из которого полностью удалялись жиры и сахар, и несколько увеличивалось количество вермишели — выдавалось через сутки, а каждые вторые сутки полагалось лишь 400 граммов хлеба и 9 граммов соли. Через несколько дней такого питания у заключенных в выдохе появлялся запах ацетона — начинали сгорать мышечные ткани.

Наиболее подлыми были медицинские репрессии — не менее 6 заключенных умерли в результате неоказания или несвоевременного оказания медицинской помощи, хотя у всех шестерых болезни были диагностированы. Были случаи суицида по причине неоказания медпомощи при нестерпимых многодневных болях, были случаи, когда больных заключенных водворяли в холодный и голодный ШИЗО, направляли на тяжелые работы. Отказ в передаче с воли необходимых лекарств для заключенных, боровшихся с администрацией, был нормой, как и отказ в специализированном лечении. Практика рассверливания зубов под пломбу, после чего несколько месяцев эту пломбу не ставили, была также довольно распространена.

Тем не менее борьба политических заключенных за свои права была для них делом принципа. Как правило, все начиналось с требований заключенных, которые заявляли о нарушении каких-то прав, проводились коллективные акции или индивидуальные акты сопротивления, а за этим следовали новые репрессии.

— Можете привести примеры?

— Да, например, используя учетные карточки заключенных и материалы Хроники текущих событий (ХТС), мы восстановили целую длинную историю, которая произошла в 1974 году в колонии «Пермь-35». В кратком изложении она выглядит так. 12 мая украинский диссидент Е. Пронюк, этапированный в лагерь в апреле 1974 года, был лишен свидания. Причиной был невыход на работу: ему не были объяснены правила, принятые в лагере, — он сначала должен был получить освобождение от лагерного фельдшера, но поскольку до развода фельдшера не было, он просто на него не вышел, и хотя позднее фельдшер подтвердил его болезнь, невыход был засчитан как нарушение. А у Пронюка это свидание было первым, и его жена уже собралась в поездку на Урал.

Более сорока заключенных обратились к дежурному офицеру, требуя вызвать в зону начальника лагеря. Тот обещал, но не приехал. После отбоя заключенные отказались ложиться спать до его прихода. По гарнизону объявили тревогу, были усилены посты внешней охраны лагеря. 13 мая многие заключенные отказались выходить на поверку. Двадцать пять заключенных объявили голодовку. 16 мая часть голодающих была водворена в ШИЗО. Инспектор оперчасти угрожал голодающим применением статьи 190-3 УК РСФСР («Организация групповых действий, нарушающих общественный порядок») и новыми сроками. Начальник лагеря заявил, что он не считает заключенных голодающими и у него неограниченная власть, а прокурор в Перми оправдает его действия.

Через три недели с начала голодовки он был готов идти на попятный. 3 июня в разговоре с одним из заключенных он предложил: «Если бы Пронюк сейчас написал заявление задним числом от 10 мая о предоставлении ему свидания, я отказал бы ему, а на другой стороне того же листа разрешил бы ему длительное свидание».

За месяц акций протеста в лагере побывали прокурор г. Чусового, начальник отдела надзора за ИТУ Пермской облпрокуратуры, представители медицинского отдела Пермского УИТУ. 4 июня в лагерь прибыл заместитель начальника УИТУ Пермской области, угрожавший уже статьей 77-1 УК РСФСР («действия, дезорганизующие работу ИТУ», санкции — вплоть до расстрела). В тот же день во Владимирскую тюрьму был этапирован Владимир Буковский, переведенный на тюремный режим решением выездной сессии народного суда города Чусового. 7 июня в тюрьму был отправлен заключенный Афанасьев, отбывавший десятилетний срок за попытку бегства из СССР.

В голодовках — кто на весь срок, кто на несколько дней, в зависимости от состояния здоровья, и забастовках принимали участие около пятидесяти заключенных. Голодовка прекратилась 12 июня после того, как администрация пошла навстречу некоторым требованиям голодающих. В частности, было уточнено, что такие наказания, как лишение свидания или посылки, действуют в течение месяца с момента их наложения, т.е. через месяц заключенный имеет право получить отобранное свидание или посылку.

Этот пример не единичен. По далеко не полным данным, можно привести несколько десятков примеров коллективных и массовых акций внутрилагерного сопротивления в защиту одного заключенного, в том числе националистов или побегушиков.

— Вы ссылаетесь на выпуски Хроники текущих событий. А как сведения для нее передавались из-за колючей проволоки?

— Отрывочная информация так или иначе поступала из лагерей всегда. Но надежной, систематической она становилась, когда в том или ином лагере складывалась группа, члены которой постоянно этим занимались. Информацию записывали на тонкой трансформаторной бумаге мелким почерком, писали, естественно, тайно, другие члены группы караулили. Записки составлялись в двух экземплярах — один сразу отправлялся в тайник, другой туго скручивался и запаивался в несколько слоев полиэтилена. А когда у кого-то подходил срок длительного (2–3 суток) свидания, он глотал несколько заранее приготовленных пулек. Но свидание могли передвинуть, в этом случае с извергнутой и вымытой пульки срывался верхний слой, и «если крепко зажмуриться и зажать нос, удавалось проглотить» — рассказывает Сергей Ковалев. А если пулька не доходила до адресатов, тогда из тайника извлекался ее дубликат, вновь переписывался и запаивался в новую пульку.

Были и иные каналы передачи информации — через освобождавшихся, прямой диктовкой заученного текста на краткосрочном свидании в присутствии не менее чем двух контролеров, сразу бросавшихся на заключенного, но что-то было все же высказано и запомнено. Но систематическая информация поступала в ХТС только из «пулек». Например, в 1974 году остававшиеся на свободе диссиденты получили 125 сообщений из «Перми-35» и 47 из «Перми-36», а в 1978-м — наоборот, 125 из «Перми-35» и 354 из «Перми-36». Зависело это главным образом от того, кто из активных диссидентов где в это время сидел и насколько сильно их прессовали. Так, 1 апреля 1977 года Светличный, Глузман и Марченко, которые до этого слали «пульки» из Перми-35, были переведены в 36-ю, и количество информации из Перми-35» упало, а из «Перми-36», где к этой группе подключились Сергей Ковалев и его друзья, достигло максимума.

— Сегодня, когда политических заключенных все же намного меньше и их раскидывают по разным колониям, возможностей коллективного сопротивления, наверное, меньше?

— Зато намного проще передавать информацию о нарушениях на волю. Это важно, потому что тюремщики боятся такой огласки. И коллективные акции тоже проводятся, можно вспомнить хотя бы прошлогодний бунт в Ангарской колонии. Люди, готовые бороться за свои права, есть всегда и везде, и влияние грамотных политических заключенных на них существенно: можно вспомнить, как вышла наружу информация о пытках в ярославской ИК-1: свою роль в этом сыграл и Иван Непомнящих, осужденный по «Болотному делу».

Леонид Никитинский